Михаил Веллер _Монгольское кино

Монгольское кино

Было время – все кинозалы Советского Союза были оснащены цитатой из Ленина – золотом по алому: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Народу было неведомо авторское окончание сентенции: «…ибо оно одно вполне доходчиво до малограмотного пролетариата и вовсе неграмотного крестьянства». Вторая половина поучения, как оскорбительная для победившего класса-гегемона, была отрезана бережными хранителями ленинизма. А вот для той самой доходчивости. Так кастрируют быков или коней для большей пользы в хозяйственной работе. Не торопитесь завидовать посмертной славе гениев.

И польщённый произведённой над ним операцией народ, уважительно ходя в кино, радовался значительности своей кинозрительской роли. А начальники, лидеры, партийные секретари и прочие вожди в масштабах от вселенной до дуршлага, тужась, изготовляли ему духовную пищу. «Ленин в Октябре», «Член правительства», «Партийный билет», «Если завтра война», «Человек с ружьём», «Секретарь райкома», «Подвиг разведчика», «Подпольный обком действует», «Бессмертный гарнизон», «Три танкиста», «Четыре танкиста и собака», «Истребители», «Торпедоносцы»… Партия – тогда ещё не «Единая Россия», а просто – Партия, она же Коммунистическая Партия Советского Союза, – заботилась о важнейшем искусстве всерьёз.

Маститый кинорежиссёр имел статус олигарха. Денег отваливали из казённого кошта немерено. Когда Запад увидел Бородинскую битву Бондарчука в «Войне и мире», у Голливуда похолодело в животе: когда-то у Наполеона было меньше солдат. Путь к экрану будущие звёзды прогрызали зубами, преодолевая тошноту в нужных постелях и на партийных собраниях. Художественные советы и приёмочные комиссии бдели тщательнее контрразведок. Вырезали, выстригали, выбрасывали, запрещали и клали на полки. Режиссёр была второй по смертности профессией после шахтёров.

Стенокардия называлась режиссёрский геморрой. Но фильмов было до фига-а. Отошла сталинская заморозка, вкачали бабло в благо советского народа строителя коммунизма, и стали выпускать сотни фильмов в год. Иностранщина была редкостью, исключением! Хавали родное, и навоз был усеян жемчужинами! Курочка по зёрнышку клюёт, а весь двор в дерьме.

И вот это родное стало приедаться. Партийное целомудрие как-то отягощало. Дети в кино рождались от поцелуев. Тело в купальнике приравнивалось к сексуальной сцене, а сексуальная сцена – к антисоветской Диверсии. Кинопограничники с овчарками ничего подобного близко к экрану не подпускали. Н-ну, разве что иногда в иностранном кино, чтоб показать растленность их падших нравов… ну, и намекнуть, что мы не чужды широкой терпимости даже в этом… Когда Бриджит Бардо спиной к залу вставала из ванны, ряды очей незрячих пучились от невозможности этой картины! Когда обнажённые плечи Трентиньяна и Анук Эме двигались в такт над одеялом – влюблённые пары в тёмном зале стеснялись смотреть друг на друга; это было беспрецедентно, степень откровенности сладко шокировала…

Своих фильмов было завались, но по части клубнички больше всё предлагали вывоз удобрений на поля и выплавку чугуна. И многочисленные внутрисоюзные и международно-социалистические (полумеждународно…) кинофестивали убаюкивали, усыпляли и заставляли грезить в тёмном зале совсем о другом. Моральная цензура довела воздержанием и намёком потентный народ до того, что ритмичный вход поршня в цилиндр вызывал циничный гогот подростковой аудитории. Да-да, это вам не реклама прокладок, когда вся семья мирно ужинает перед телевизором.

 

…И вот Ташкент, и жара, и плов, и тюбетейки, и речи, и такой азиатско-социалистический международный кинофестиваль. Оу йес! Фильмы в те времена были хорошие, плохие и китайские. Эти просто боролись за надои в кооперативе и говорили голосами будущих аргентинских мыльных опер. Мыло про борьбу с воробьями и гоминдановцами. А также вьетнамские, северокорейские, монгольские, египетские и сирийские. А наши-то гении! – шедевры таджикские, узбекские, туркменские, киргизские и казахские.

Надо заметить, что расизм в СССР был скрыт не слишком старательно и носил чаще форму добродушной иронии. Типа: «Этих рок-звёзд мы объелись, но вот когда вышла ваша обезьяна в полосатом мешке и стала играть на лопате – вот это было да!» А в жюри сидят московские товарищи вполне правящей национальности и культурной ориентации. Нет-нет, смуглые там в президиумах представляют большинство, но это большинство всё больше расположено по периферии плюс один-два в центре, как цветки в клумбе. А руководящее ядро – наши московские товарищи с ленинградским и минско-киевским подкреплением.

И смотрят по пять фильмов на дню. Ужас! Как тут не пить? И пьют, и вступают спьяну в дикие связи, пропадают в городе, теряют копии, растрачивают командировочные и икают в президиуме; и всё это вместе и называется кинофестиваль.

От скуки свело судорогой те маленькие мышцы, которые поддерживают веки над глазами. Глаза бессознательные. Лицо обвисло вниз, как у спаниеля или Героя Советского Союза лётчика Анохина под восьмикратной перегрузкой. Показ фильмов сопровождается, естественно, синхронным переводом на русский. По загадочному закону природы: чем хуже и скучнее фильм – тем гаже и дебильнее делается голос переводчика. Интеллигентные люди с высшим университетским образованием вдруг начинают лживо гундеть, бухтеть и жужжать, как трансформатор, который сверлят бормашиной. Каверзная причина в том, что переводчик тоже человек, и если ему что-то сильно не нравится, его эстетическое чувство оскорблено, он презирает свою долю и оплакивает судьбу, и эти вибрации подсознания изменяют голос до непереносимой мерзости. И вот такими голосами они читают перевод фильма. И все понимают, что смотреть и слушать этот ужас – грязная тяжёлая работа, и большие деньги членам этой посиделки платят не зря. То есть объём и тяжесть работы мерится степенью накопленного отвращения к ней. Это вообще по-нашему.

Короче, в аппаратной очередной монгольский кир-дык. Ала-башлы. Жюри профессионально засыпает с момента наступления темноты. В зале пусто, как на палубе авианосца. А переводчика – нет!

Ну, обычный момент, остановили ленту, побежала искать. Что-то долго. Тоже бывает. Оргзадержка. Но в президиуме жюри сидят сегодня особенно серьёзные товарищи. Из Министерства культуры. И так далее.

Прибегают девочки с тугими фигурками, как любят руководящие товарищи, и шепчут панически. Нет нигде монгольского переводчика. Не то кумысом залился, не то монголку себе нашёл в недобрый час, не то барана встретил и принялся рефлекторно его пасти. А только монгольское нашествие на Ташкент терпит фиаско. При Чингиз-хане давно бы сломали такому переводчику хребет.

Н-ну… Кидают клич – кто может заменить? В сущности, все монголы братья, причём русским, их в школе учат, пусть режиссёр и переводит, где он? И – ах! Монгольская группа ещё не приехала. А режиссёр вообще летит из Берлина. Перестановки в программе. Это вообще внеконкурсный показ. Заменять фильм? А для другого где переводчик, а где группа, а где кто? … Рабочая суета: мечутся наскипи-даренно и сулят смерть друг другу. Мысленно взорвали Монголию. Свет зажигается и гаснет.

Висит клич. Все переводяги братья. Про грудь и амбразуру. И одна тугая девочка с карьерным хотимчиком в честных глазах говорит застенчиво: а давайте Володю Познера попросим… я могу попробовать его найти…

Это сегодня старый лысый Познер – начальник Телеакадемии и навяз в экране. А тогда молодой волосатый Володя был статный красавец на все случаи жизни. И профессиональная легенда парила над ним, как орёл над Наполеоном. Мама у него еврейка, папа француз (или наоборот), дедушка американец, бабушка русская, гражданства французское/американское, советское, швейцарское и ещё одно, и говорит он свободно на французском, английском, немецком, испанском, арабском, еврейском, а на всех остальных читает без словаря и объясняется на бытовом уровне. Человек фантастической биографии: жил в Третьем Рейхе, в Алжире, в деголлевской Франции, в Америке, и везде работал на радио и телевидении на местном языке. Папа у него был советский разведчик, а мама левая интернационалистка (или наоборот).

Девочки стучат каблучками и стреляют глазками вдоль коридоров и кулуаров, щебеча и придыхая про «Эколь нормаль» и «Стэнфордский университет», возвращение европейских коммунистов на родину пролетариата и редакцию международной пропаганды московского радио. Конец всему! Биография Познера действует на поклонниц, как валерьянка на кошек.

И они выскребают снисходительного Познера из сусека, пропитанного весёлым запахом местных напитков и женских духов. Монгольский? отчасти! как откуда? я не говорил? – полгода работал в Монголии от Си-би-эс, язык несложный, американцы за него надбавку платили, а китайский ещё в Харбине, с родителями жили, близкие языки. И рослое тело волокут на девичьих плечиках вдохновенно и пристраивают за пульт. Пусть блестящий московский журналист и феномен подработает переводом. Тем более эта фигня на одну прокрутку.

Отмашка, луч аппарата, и в темноте Познер включает свой обаятельный мужественный радиобаритон.

А на экране – бескрайняя монгольская степь, переходящая уже вовсе в бесконечную пустыню Гоби. Стадо овец – как горсть мышей на футбольном поле. Юрта, дымок. Пастух верхом на лошадке, которую в Англии называют пони, только эта лохматая. Лицо пастуха – молодое, вдохновенное, юно-героическое. И с протяжной дикой тоской и заунывной страстью он поёт: горловые рулады:

– Любовь настигла меня в жаркий день. Она сладка, как чистый ручей. Нет выхода печали моего сердца. Вдалеке таюсь от людей. ARtkad «Это ж надо, – тихо делится в темноте один из руководящих товарищей. – Прямо японские танки… или хуйку…» В общем, ценитель восточного искусства.

Пастух поднимает к себе в седло ягнёнка, рассматривает его, дует в шерсть, целует в милый ягнячий носик и отпускает со словами:

– Ах, не тебя бы я хотел так целовать! … – переводит Познер своим приятным баритоном, но с той особенной механической ровностью интонаций, которая свойственна в кино синхронистам, всё внимание которых занято переводом смысла, а на эмоции и интонации сил и времени уже нет.

Из-за сопки выезжает крошечная далёкая фигурка и медленно превращается во встречного всадника. Этот постарше, лицо резче, вид серьёзный. Явный степной руководитель. Поравнявшись, они обнимаются, не сходя с сёдел, и младший говорит радостно:

– Как я истосковался, пока тебя ждал!

А старший, улыбаясь в морщины, отвечает:

– Я считал минуты до нашей встречи!

На следующем кадре младший загоняет овец в загон и кричит во всё горло:

– Вернулся мой дорогой друг! Вернулся мой дорогой друг!

Эта горячая дружба немного забавляет не успевших уснуть зрителей. Всё-таки эти монголы очень наивны в своём социалистическом оптимизме. Младшие братья, чего взять.

Два наших пастуха сидят и пьют чай у костерка. Старший прихлёбывает и говорит:

– Горяч, как твой поцелуй. Младший отхлёбывает и говорит:

– И жжёт внутри, как твои ласки.

??? У зала исчезает как-то желание спать. Люди медленно осваиваются с услышанным. Фразы в контексте… нетрадиционны. Налицо асинхронизация видового и звукового ряда. Это… собственно… как понимать?

И вот наши двое монголов лежат рядом под одеялом. Над ними – мечтательные звёзды отражаются и мерцают в задумчивых глазах. Познер чуть откашливается и переводит:

– Я так счастлив, что судьба подарила мне ещё одну ночь с тобой.

И ответ:

– Я знаю, что это нехорошо. Даже преступно. Но ничего не могу с собой поделать…

– Иди ко мне, дорогой, иди же скорее…

Всё. Зал затаил дыхание. Иногда чей-то судорожный вздох и всхлип. Неужели???!!!

– Так, – говорит Познер. – Если переводить дальше, я прошу указания. Там текст эротического характера.

– Переводи! – сдавленно командуют в темноте из президиума.

– Глубже, – с механическим бездушием робота переводит Познер. – Твой нефритовый стержень силён.

Утро, солнце, овцы, степь, двое в сёдлах:

– Тебе было хорошо со мной?

– Мне ещё никогда не было так хорошо.

Обвал. Ужас. Сенсация. Не может быть!!! Вот это засадили братья-монголы!!! Извержение вулкана, взрыв фестиваля: полнометражный художественный фильм о гомосексуальной любви двух пастухов, коммуниста и комсомольца, в далёком монгольском скотоводческом колхозе. Всем как по шприцу адреналина засадили. Затаили дыхание, и глаза по чайнику, ушки к макушке сползли и растопырились.

Поймите, это были те годы отсутствия секса в СССР, когда в последнем слове на суде огребающий свой срок знаменитый режиссёр Параджанов саркастически произнёс: «Всё может простить Коммунистическая Партия, но половой член в заднем проходе – никогда!» И получил десять лет лагерей. Н-ну, мы не говорим уже, что в Средние века гомосексуалистов сажали на кол. Уважение к меньшинствам тогда было не в моде. Тогда и большинство-то в грош не ставили. Но вообще это всё – статья за мужеложество. Что делать?

…В президиуме – свист и шип, словно змеи совещаются. И вердикт шёпотом: Чёрт их знает, этих диких пастухов… кто там с козами живёт, кто с кем… Товарищи, это первый монгольский полнометражный художественный фильм на нашем фестивале. Надо поддержать. У них тоже отборочная комиссия, партком, международный отдел, братская партия. Значит, так надо, если отправили такой фильм.

А на экране:

– Эта любовь даёт мне счастье и гордость! – заявляет юный пастух старшим членам своей семьи.

– Я боюсь, чтобы это не испортило тебе жизнь, – тревожится мать.

– Старший товарищ не научит его плохому – сурово возражает отец.

Чёрт. Мы и не знали, что в социалистической Монголии вот так относятся к гомосексуализму. Товарищи, да ведь они в него шагнули прямо из феодализма. А возможно, в развитии сюжета они будут преодолевать своё прошлое? А–а-а! Вот и кульминация – общее собрание прорабатывает наших любовников. Народ волнуется в большой юрте, стол застелен сукном, председатель звонит в колокольчик:

– Пусть наши, так сказать, друзья объяснят коллективу своё поведение. Много лет мы боролись за социализм! (Аплодисменты.) Случались и раньше подобные факты, мы их не афишировали…

А над головой у председателя, слева и справа, укреплены к походному войлоку полога портреты товарища Сухэ-Батора и маршала Чойболсана, и выражение лиц у них странно принаряженное… Женщина с орденом на груди сжимает в кулаке меховой малахай и выкрикивает:

– Эти моральные отщепенцы бросают вызов всем честным труженикам! – И срывает гневную овацию всей этой, так сказать, красной юрты. А старший пастух выходит и говорит:

– Я полюбил его всей душой… и всем телом. Вы можете меня судить и расстрелять, но я ничего не смог поделать с собой. Но верьте: я старался учить его всему хорошему!

И – представьте себе! – он переламывает настроение этой колхозно-овцеводческой общины, и она ему сочувственно кивает и аплодирует. А младшего встречает смехом и свистом! И он оправдывается:

– Я ничего не мог поделать! Сначала я не понимал, чего он от меня хочет. А потом он подчинил меня своей воле…

Драма, короче, страшная. Он предал своего старшего любовника и попытался начать чистую жизнь. А тот всё приезжал к нему и снова склонял к сожительству. М-да. А потом старший погиб во время грозы и бури, спасая колхозный скот. И хоронили его торжественно всем колхозом. А младший страшно каялся и лил слёзы на его могиле. А в конце ехал по степи и пел счастливую песню об их любви, ушедшей навсегда…

 

Народ был просто громом поражён, в смысле кинозрители. Гомосеков все брезгливо ненавидели, а вот эта драма просто заставила расчувствоваться.

– Тоже люди, понимаешь…

– Тоже любят…

– Слушайте, но кто мог ожидать, что монголы залудят такую мощную работу!

– А ведь это, ребята, и на Золотого Льва натянуть может… и на Оскара!

То есть обсуждение приняло необычно живой характер. А фильм поставили на специальный приз по ходу идущего конкурса. Ну, на первое место всё же нельзя: гомосексуальная тема как-никак, однополая любовь, идеологически всё же не очень. Но – национальная своеобычность. А вот оригинальность темы, смелость режиссёрская, нетривиальная коллизия… и камера-то не такая плохая, и игра актёров, товарищи! – как это всё без лишних эмоций, всё изнутри показывают, по Станиславскому… Короче – фильм что надо.

Высокое фестивальное начальство, которому прохлаждаться некогда, потребовало фильм себе на просмотр. Они первые четыре смотрят: для порядка, – кому призы давать и премии. Смотреть всё им некогда.

А монгольская группа уже подъехала. И в малом спецзале, в уголку за пультиком, лампочка на чёрном щупальце пюпитр освещает, монгольский переводчик излагает события:

– Здравствуй, Цурэн! Как скот, здоров?

– Спасибо за лекарство, Далбон! Те четыре овцематки, что болели, теперь совершенно здоровы.

Начальство терпеливо ждёт, когда начнётся гомосексуальная любовь. Оно проинформировано в деталях и тоже хочет приобщиться к оригинальному монгольскому кино. А разговоры всё о поголовье, о методах содержания скота. О повышении рождаемости овцематок и выживаемости ягнят. Привес обсуждают – плановый и сверхплановый! И голосуют за резолюцию всем собранием.

Стоп! – говорит секретарь по идеологии Республиканского ЦК, он же куратор фестиваля. – Вы эту производственную драму нам совать бросьте. Мы понимаем ваши сомнения, но, чувствую, вы просто заробели! Свет вспыхивает, фильм останавливается, монгольский переводчик краснеет. Мнётся неловко.

– Ничего, не стесняйтесь! – говорят ему. – Мы всё понимаем. Это искусство. Национальные традиции уважаем. Реалистическая форма, социалистическое содержание. Так что – переводите точно!

С переводяги пот льёт: на таком уровне прессуют! – и переводит:

– Может быть, тебе лучше поехать в город? – (говорит сыну-скотоводу ласковая мать.) – Ты сможешь выучиться на учителя или инженера, люди будут тебя уважать.

А отец ей возражает сурово:

– Сотни лет наш народ выхаживал скот в этой суровой степи. Это наше богатство. Даже на монете скотовод скачет за солнцем! И долг нашего сына – быть там, где трудно. Там, где нужнее родине.

Руководящие товарищи раздражаются. У переводчика сконфуженное лицо, но упирается на своём как баран. А любовники под одеялом рассуждают о выхаживании недоношенных ягнят! В зале посмеиваются.

– Так, – принимает решение секретарь по идеологии. – Нечего тут глаза нам замазывать. Давай сюда старого переводчика!

Бегут за Познером. Познера нигде нет. Долго ищут, приставая ко всем. В конце концов вышибают закрытую дверь и вытаскивают его из комнаты тугих девочек. Познер необыкновенно благодушен, белозубо обаятелен и поддат. Не совсем понимает, куда и зачем тащат. В конце концов пихают его за пульт. С наказом:

– Переводи, как тогда!

На экране – овечье стадо, и болезненно подпрыгивающий в седле пастух поверяет пространству, лаская парнокопытных счастливым взором:

– Сначала мне было больно. Я стыдился своего желания. А потом стал хотеть этого ощущения. – Механической гайморитной скороговоркой строчит гундосо Познер классический киносинхрон.

Руководящие товарищи замирают. Непроизвольно сглатывают сухим горлом.

– Стоп! Сначала поставьте!

И Познер гонит эту скотоложескую гомосексуальную эротику. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и де Саде.

После чего удивительным и нетипичным фильмом заинтересовались в ЦК Узбекистана. Щекочет тема и обжигает. Эдакая клубничка с монгольским кумысом! Над фильмом засиял ореол стильного. В ЦК пригласили монгольского переводчика и выгнали вон и его. И снова позвали Познера. А он уже прёт с креном на автомате без заднего хода: а, завтра забудется.

Короче, они пришли к выводу, что из неловкости и конспирации монголы как бы маскируют в СССР свой фильм под скотоводческий, хотя на самом деле он о трагедии феодальной любви, наказуемой социалистическим законом. Работа за гранью риска, безоглядно откровенная и поразительно народная по душевности характеров.

И фильму дали «Специальный Приз». С формулировкой: «За нетрадиционное освещение современной проблематики тружеников монгольской степи». Прессе, конечно, всё было прекрасно известно про настоящий перевод и про попытки авторов фильма скрывать истинный смысл работы и стесняться его. Поэтому корреспондентка журнала «Искусство кино» постаралась построить вопросы своего интервью как можно тактичнее:

– Скажите, пожалуйста, – наклоняла она декольте под нос монгольскому режиссёру, скромному молодому человеку, похожему на Джеки Чана в замшевой куртке и чёрных очках, – как вы пришли к основной теме вашего смелого фильма?

– Эта тема волновала меня всегда, – отвечал он. – У нас вообще весь народ этим занят. Это часть нашей культуры и истории.

– А как вы относитесь к женщинам?

– Женщина – это друг мужчины, помощник, товарищ в партийной работе.

– А какие мужчины вам нравятся?…

– Храбрые, сильные, работящие. Настоящий друг не бросит тебя никогда!

– А вас когда-нибудь бросали друзья? – расхрабрилась журналистка в лёгком головокружении от откровенности темы.

– Случалось, – режиссёр вздохнул.

– Вы… сильно переживали?

– Конечно. Кто бы это не переживал?

– А… если мужчина любит женщину?

– В этом фильме меня это не интересовало. Я поставил перед собой задачу раскрыть основную тему. И чувства между мужчиной и женщиной тут могли только помешать, отвлечь от более важных переживаний. Помыслы героев имеют иное направление, понимаете?

– Вы верите в любовь?

– Разумеется.

– Как вы думаете, главный герой утешится после своей трагедии?

– Он молодой, ищущий. К нему нашёл подход секретарь комсомольской организации. Там уже возникло настоящее взаимопонимание.

– Так что можно сказать – настоящее счастье всегда впереди?

– Конечно. Как всегда.

– А… это чувство не осложняет жизнь героя?

– Какое?

– Ну… главное?

– То есть любовь к основному делу? Конечно осложняет. Да ещё как… Но в этом и счастье! Это делает жизнь богаче, наполняет её смыслом.

Журналистка озаглавила своё интервью «Любовь по-монгольски» и по возвращении в Москву сдала в «Искусство кино» сенсационный материал, первым результатом чего явилось вышибание её с работы с треском, а вторым – модернистские слухи об её жизни в коммуне тибетских гомосексуалистов.

Но. Но. Фильм полгода спустя был представлен на Московский кинофестиваль!! И тусовка ломилась на него, куда там Антониони. И получила свои удои овцематок и ремонт кошар.

– Сволочи, – сказали любители кино. – Уроды. Это же надо – переписать весь звук!

Светское-то общество, имея доступы к информации, знало достоверно: Москва приказала своим меньшим монгольским братьям превратить прекрасную народную трагедию однополой любви в производственный роман; соцреализм хренов.

– Вы знаете, в чём там дело, что они говорили на самом деле? – передавали друг другу со вздохом любители… Мат входил в моду эстетствующих салонов.

Познера вызвали в Идеологический отдел ЦК – уже Всесоюзного, и вставили ему фитиля от земли до неба. Познер держался на пытке мужественно. Показывал номер партийного билета и клялся под салютом всех вождей, что переводил с листа, а точнее – просто читал, то, что ему клали на пульт. Знал бы кто? – сдал гадов на месте: но в темноте лиц не видно! При этом он был такой обаятельный и преданный, проверенный интернационально-коммунистический и полезный радиопропаганде на всех языках, а глаза честней сторожевого пса… поднявшаяся в замахе Руководящая Рука погрозила пальцем и отослала выметающим жестом.

Плюнули и спустили на тормозах. Но вспоминали долго, и до конца не верили, что гомосексуальной любви не было.

© Михаил Веллер 2009 /легенды Арбата/