Пари с морским дьяволом

– Уж я сумею за себя постоять, будьте уверены!

– Не люблю держать пари. К тому же, если вас убьют, кто отдаст мне выигрыш?

Агата Кристи, «Десять негритят»

Глава 1

Чайки носились вокруг корабля и свирепо орали, будто намеревались атаковать его. «Самая что ни на есть пиратская птица – это чайка, – подумал боцман. – Чайка, а вовсе не попугай! Наглая, крикливая, жадная и берёт не умением, а числом».

Он покосился на туристов, высыпавших на набережную. Почти у всех в руках поблёскивали телефоны: люди торопились запечатлеть «Мечту» до того, как она уйдёт в открытое море.

Боцман перевёл взгляд на вновь прибывших, теснившихся на баке, и усмехнулся. Вид у них был ошарашенный.

Само собой, все они видели фотографии на сайте. Каждый был уверен, что хорошо подготовился к предстоящему плаванию.

Да только к такому подготовиться нельзя.

На «Мечту» попадали и зелёные новички, у которых самым ярким туристическим событием был сплав на плотах по мелководной речке в Турции, и многоопытные путешественники, профессиональные ловцы впечатлений. Последних боцман легко узнавал по тени пресыщенности на лицах. «Ну-ка, ну-ка, – говорили их глаза, – чем попытаетесь удивить нас, видавших столько чудес, что вам и не снилось?»

Боцман, втайне любивший сшибать спесь с человеков, каждый раз торопился мысленно схватить это выражение и подсчитать, сколько секунд уйдёт на очередного зазнайку.

Больше трёх не выдерживал никто.

Снисходительность сползала с их лиц, будто старая грязная плёнка, обнажая чистое изумление и детский восторг.

Как у мальчишки, впервые севшего на свой собственный гоночный велосипед.

Как у девочки, подбежавшей к зеркалу в сверкающем новогоднем платье.

Как у взрослого, впервые увидевшего бригантину «Мечта».

Маша незаметно взглянула на мужа, боясь обнаружить ставшую привычной уже маску: усталость и плотно сжатые губы. Но Сергей, широко раскрыв глаза, смотрел на мачты, и лицо его светилось искренней радостью – первый раз за несколько месяцев. И самой Маше сразу стало радостно и спокойно, она принялась крутить головой и рассматривать всё-всё-всё, чтобы впитать в себя и никогда не забыть.

Море было безудержно синего цвета, и этой ярчайшей избыточной лазурью оно щедро делилось с миром. Голубые лодки качались у причала, подслеповато синели окна старого здания порта, отражая воду. Причал был заляпан пятнами густых, точно пролитая гуашь, теней от пришвартованных яхт.

Белыми были лишь чайки, облака и паруса бригантины. В сложенном виде они напоминали смятые крылья бабочки, которая только что вылупилась из кокона. «Полетит, – подумала Маша, – скоро полетит! И мы вместе с ней».

– Здравствуйте, товарищи курсанты!

Вся группа непроизвольно вытянулась. К ним подходил, широко улыбаясь, статный красавец в белоснежной рубашке.

«Ай да капитан! – мысленно ахнула Маша. – Хорош, каналья».

Девушка рядом с Машей восхищённо присвистнула совершенно по-мужски.

– Старший помощник капитана Артём Диких, – отрекомендовался красавец. – Поздравляю с прибытием на борт «Мечты»!

Вокруг зашумели нестройные приветствия.

– Сейчас мы с вами спустимся в кают-компанию и познакомимся с экипажем, – продолжал старпом. – Прошу за мной.

– А почему мы – курсанты? – тихо спросила Маша у мужа.

– Наверное потому, что учиться будем, – вполголоса ответил Сергей.

В кают-компании новоиспечённые курсанты расселись за большим круглым столом с бортиками. Напротив Маши оказался немолодой худощавый мужчина в очках, длинноволосый, с тонким интеллигентным лицом. «Писатель? – попыталась угадать она. – Музыкант?» На его запястьях болтались браслеты из кожаных шнурков и бусин.

Все напряжённо выжидали. Никто не лез за фотокамерой, не отправлял эсэмэсок, не ёрзал у окна, выбирая удачный ракурс.

Группа как будто ждала сигнала.

«Итак, нас восемь. Мы сидим вокруг деревянного стола и с любопытством поглядываем друг на друга. Всё это напоминает собрание анонимных алкоголиков, как его показывают в фильмах. Ну, знаете, когда со стула поднимается помятый мужчина с одутловатой физиономией и сообщает, что его зовут Джон и он – алкоголик.

А у нас собрание любителей приключений. Что бы сказал каждый из нас, если бы был совершенно откровенен?

Давайте начнём с меня.

Здравствуйте, сказала бы я, меня зовут Катя, и я собираюсь убить одного человека. Я здесь именно для этого.

По усмешкам на ваших губах я вижу, что вы мне не до конца верите. И правильно делаете.

Я пошутила.

Меня зовут вовсе не Катя».

Дверь кают-компании наконец распахнулась. Кряжистый мужчина с обветренным до красноты лицом, вида крайне внушительного и сурового, обвёл всех взглядом без улыбки. На белом кителе хищно сверкнули золотые пуговицы.

– Викинг! – прошептал кто-то.

– Капитан! – веско поправил вошедший. – Илья Ильич Муромцев. Как называют капитана на корабле?

– Первый после бога, – не задумываясь, ответил носатый очкарик в браслетах.

– Верно. А почему?

– Потому что на судне у вас безграничная власть.

– И снова правильно, – кивнул Муромцев. Жёсткий его взгляд, скользнув по группе, остановился на Маше, и она ощутила непреодолимое желание спрятаться за мужа. Слишком грозный им достался капитан.

– Ой, я вас умоляю! Такая уж и безграничная… – прогнусавил кто-то.

В первый момент Маша решила, что её подвёл слух. Но увидев, как резко разворачивается всем корпусом свирепый Муромцев, поняла, что не ослышалась.

– Кто посмел перечить капитану? – тихо и угрожающе осведомился Илья Ильич.

– Не перечить, зачем же перечить! – Субтильный человечек с косматой бородёнкой и блестящими чёрными глазами выбрался из-за спин команды. – Я просто излагаю факты.

Он запустил пятерню в бороду и ожесточённо почесал. Борода приобрела полное сходство с заброшенным вороньим гнездом.

– Вздёрнуть на рее, – холодно и просто распорядился капитан.

Несколько секунд испуганной Маше казалось, что команда без рассуждений бросится исполнять приказ. Но никто не двинулся с места.

– Вот, – его бесстрашный оппонент поднял палец. – Именно об этом я и говорил. Можно вздёрнуть меня на рее? Никак нет. Запрещено законом.

– Что за время! – с горечью посетовал капитан, оборачиваясь к группе. – Ни тебе механика вздёрнуть, ни кока выпороть.

– Трудные условия, – поддакнул нарушитель спокойствия. – Хотя насчёт кока я бы не зарекался.

Только теперь до Маши дошло, что перед ними разыгрывается спектакль. Позади неё сдавленно хрюкнул Сергей, кто-то рассмеялся, не скрываясь, и общее напряжение растворилось, будто и не было.

– Господи, мы ведь думали, вы взаправду… – выдохнула женщина в цветастом шарфе, сидевшая рядом с очкариком в браслетах.

Муромцев улыбнулся и сразу из викинга превратился в фермера, в честь праздника надевшего лучший костюм.

– Представляйся сам, Ваня. Раз уж до реи не дошло.

Косматый маленький человечек поправил ворот рубашки под горлом.

– Иван Васильевич Козулин, – прогнусавил он. – Для своих – Дед. На этом судне выполняю обязанности механика и врача. Если где-то что-то не работает, я подкручу, и всё наладится. Это не только к механизмам относится, но и к вашим организмам, чтоб они были в порядке, мои хорошие!

– Да вы практически бог! – заметила та же девушка, которая присвистнула при виде старпома. У неё были очень короткие белые волосы, торчащие ёжиком.

– Скорее, его и.о., – поправил механик. – Темир, дорогой, твоя очередь.

Вперёд выдвинулся круглолицый скуластый татарин с едва заметными усиками над тонкой губой.

– Темир Гиреев я, – с мягким, еле слышным акцентом сказал он. – Штурман, радист, ну и по совместительству за всю электронику отвечаю. Очень рад вас всех здесь видеть!

Он отступил назад, и его место занял низенький толстяк с лоснящимся жёлтым лицом.

– Кок! – с достоинством сообщил он. – Афанасий.

– Нафаня! – хором воскликнули механик и молодой прыщавый парнишка с длинными волосами, собранными на затылке в хвост.

– Кому Нафаня, кому Афанасий Петрович, – возразил кок, метнув сердитый взгляд на юношу.

– Афанасий Петрович – царь котелка и бог плиты, – серьёзно сказал капитан. – Разносолов не обещаем, но что будет вкусно – не сомневайтесь. Антоха, два шага вперёд!

Щуплый паренёк с хвостом повиновался и отсалютовал:

– Здрасте всем! Я тут как бы матросом.

Муромцев покачал головой, и паренёк исправился:

– То есть просто: матросом. Рассказывать о себе не особо умею, уж извиняйте. Зато всё покажу, что надо. Снасти будем учиться разбирать. Палубу драить. В общем, всему потихоньку. Правильно говорю, Илья Ильич?

Капитан одобрительно кивнул, и парнишка расцвёл в улыбке.

– А где же Яков Семёныч? – вдруг закрутил головой механик. – Без него никуда. Он для вас, мои хорошие, на ближайшее время самый главный человек!

…«Тут они, конечно, уши навострили! И глазищи у всех сразу круглые, как у сов. Прежде они думали, что главный человек для них – это капитан. А тут какой-то Яков Семёныч выискался.

Умеет Козулин подготовить почву.

Появился я, как Дед Мороз под аплодисменты, и поначалу всё шло как обычно. Муромцев им объяснил, что на корабле они будут под моим руководством, с Антохой на подхвате. Вообще-то у нас ещё и старпом отвечает за работу с салагами. Капитан это словечко недолюбливает и нас за него шпыняет. Оно и правильно. Эти группы – наш хлеб, а также масло. Включая машинное, угу.

А вы как думали? «Мечта», конечно, бригантина, со всеми полагающимися парусами на фоке и гроте. На первый взгляд мы выглядим как старинное судно. Но только на первый. Знающий человек приметит и лебёдки на палубе, и прочие современные штуковины. А потом приглядится к корпусу и сообразит: судно с таким оснащением не может быть без начинки.

И будет прав. Там стоит неплохой дизель, не слишком мощный, но нам хватает. Обычно-то мы под парусом идём, как и полагается. Но случись что, есть запасной вариант.

А я, знаете, с возрастом стал не то трусоват, не то осторожен. Люблю, чтобы всегда был запасной вариант. Так что наша «Мечта» – шхуна ровно по мне, и нет для меня ничего дороже этой посудины. Но обслуживать её стоит – мама, не горюй! Поэтому над группами мы трясёмся, как пингвин над яйцом: чтоб салаги и сами довольны остались, и друзьям нас рекомендовали. То есть, не салаги, а гости.

Группа в этот раз оказалась небольшой, всего восемь человек. Как правило, десять, а один раз напросилось пятнадцать. Но это уже перебор.

Так что когда я вошёл в кают-компанию, никакого подвоха не ожидал. Успел понаблюдать за нашими новичками, пока они глазели на мачты и снасти.

Разные у нас попадаются гости. Бывало, кое-кого приходилось ссаживать в ближайшей гавани. Как-то затесался в группу наркоман, другой раз – алкоголик, но его Василич быстро раскусил: рыбак рыбака издалека видит. «Химика» Муромцев сразу выкинул за шкибон, как драного кошака, а за тем мужичком мы всю дорогу присматривали, и обошлось без инцидентов. Поработайте с моё при салагах, живо научитесь определять, кто на что способен. Никаких пакостей можно не ждать – так я подумал, едва глянул на новую группу. Разве что вот эта деваха, похоже, неугомонная: с волосами как снежные иглы и татуировкой змеи на предплечье.

Сама с чёртиками в глазах, а мужик при ней – мордастый, обрюзгший. Он-то меня первым и спросил, чем будем заниматься.

Для начала, говорю, изучать правила безопасности. Считайте, что я для вас временные папа с мамой в одном лице.

Стоим у штурвала, я всё подробно объясняю, они, как дети, за руками следят…. А одна женщина – рыжая, тонкая, беспокойная – то на меня глянет, то на мужа. Здоровенный бугай, плечистый: ну медведь медведем! И она глазами тревожно туда-сюда, туда-сюда шьёт. Словно боится, что ему сейчас осточертеет моя инструкция и он прямо с палубы в воду сиганёт.

И вот тут меня первый раз кольнуло.

Что, думаю, за чертовщина такая? Подозрительность разыгралась, или ревматизм подбирается?

Посмотрел на наших гостей ещё раз. Повнимательнее.

Рыжая топчется рядом с медведем, татуированная деваха – со своим мордатым. Длинноволосая русалка в дурацкой красной бандане – при раскосом черноглазом парнишке. Ещё двое жмутся друг к другу: интеллигент с седыми патлами и жена его, приятная молчаливая тётка лет под сорок типичной среднерусской наружности.

Нормальные люди на первый взгляд.

Что ж у меня на душе кошки так отчаянно скребутся?»

Глава 2

Каюта оказалась тесной, не повернуться. «Скажи спасибо, что не кубрик, – усмехнулся Сергей. – Спали бы все рядышком, в гамаках, как и положено курсантам, и никакого тебе личного пространства».

Пусть, думала Маша. Пусть никакого личного пространства. Она согласилась бы и на это.

На что угодно, лишь бы вытащить мужа из состояния, в которое он неумолимо погружался с каждым днём.

Три месяца назад при расследовании в старом особняке пропал его напарник и друг Макар Илюшин /Читайте об этом в детективе «Комната старинных ключей»/. Лучший частный сыщик Москвы исчез при совершенно необъяснимых обстоятельствах. Рядом с особняком находилась оранжерея с розами. Именно там, внутри, служебная собака обнаружила самый свежий след Макара.

Он обрывался у двери.

Сергей обыскал всё. Лес обшарили, оранжерею перевернули вверх дном и разве что не разрыли. Нанятые помощники с утра до ночи опрашивали всех людей в округе. Но никто не видел светловолосого парня лет двадцати пяти, похожего на студента. Сперва Бабкин подозревал очередную шутку Макара, иногда склонного к недобрым розыгрышам. Эта надежда поддерживала его первые две недели.

Потом и она испарилась. Так Илюшин пошутить не мог.

Морги. Больницы. Подвалы. Заброшенные заводы. Притоны.

Сергей искал повсюду.

Макара Илюшина нигде не было.

Сергей невероятным усилием поднял весь круг знакомых и забросил широкий невод. Самые разные люди, от работников заправок до оперативников, искали хотя бы тень следа.

Ничего.

К концу второго месяца поисков на Сергея было страшно смотреть. Он столкнулся не просто с потерей – с потерей непостижимой! Его рациональный ум искал объяснение случившемуся, но спотыкался о полное отсутствие фактов. Достоверно утверждать можно было лишь одно: Макар Илюшин в середине дня покинул дом и зашёл в оранжерею.

Всё, случившееся после, выглядело сплошным белым пятном.

– Вашего друга внезапно настиг кризис среднего возраста, – поведал Бабкину знакомый психотерапевт. – Такое случается сплошь и рядом, поверьте моему опыту. Люди на ровном месте круто меняют свою жизнь. Только что был человек – и уже нет его. А где же он? Сидит на берегу океана, полирует карму. Ваш Макар давным-давно где-нибудь в Индии, Тибете или на Байкале.

Уехать в Тибет Макар, пожалуй, мог. Но лишь затем, чтобы расследовать загадочное исчезновение послушника из древнего монастыря. И он никогда не бросил бы друга в полном неведении.

Маша помогала мужу в поисках, и сердце её сжималось от горя и тревоги. Она видела, как одна за другой отпадают выстроенные им версии. Бабкина охватило подобие умственной лихорадки. Он вцеплялся в любые предположения, включая самые бредовые. Ездил к экстрасенсам. И не мог ни говорить, ни думать о чём-то ещё, кроме исчезновения Илюшина.

А потом нервное возбуждение сменилось отупением.

Сначала Маша даже обрадовалась. Для себя она давно нашла объяснение случившемуся. Кто-то проходил мимо оранжереи, увидел человека внутри, зашёл и убил его. Наркоман, а может, сумасшедший. Убийца вытащил тело из оранжереи и закопал в лесу, а следы замаскировал.

Эта версия объясняла всё. Но Бабкин отказывался в неё верить.

– Чтобы Макара прикончил какой-то случайный прохожий? Исключено. С его-то чутьём! Психа бы он к себе не подпустил, а наркоману с ним не справиться. И потом, мы не нашли в оранжерее следов борьбы.

Маша возражала про себя. Нет следов борьбы – значит, Илюшин успел выйти наружу. И за дверью притаившийся человек нанёс ему смертельный удар.

Она не говорила этого вслух. Бабкину, с его опытом оперативной работы, не нужно было подсказывать, в каком направлении искать. Он сам старательно отталкивал от себя Машино предположение.

Но по мере того как ниточки расследования обрывались одна за другой, Сергей всё чаще приезжал в лес за особняком. Ходил, присматриваясь к каждой кочке, к каждому бугорку земли. Ворошил палкой траву.

Наконец он перестал и приезжать.

В середине августа Сергей взялся за новое дело, уже один, без Илюшина. Фактически это означало завершение активных поисков.

Маша испытала бы облегчение, если бы не видела произошедших с мужем перемен. Бабкин стал молчалив и как-то равнодушен ко всему. Дело он расследовал очень быстро и профессионально. Восхищённый клиент напоследок долго благодарил Сергея и утверждал, что они расстаются лучшими друзьями. А о том, что частный сыщик забыл о его существовании, как только закрылась дверь, он не догадывался.

По молчаливому соглашению Сергей с Машей признали, что Илюшина больше нет. Погиб при невыясненных обстоятельствах. Бабкин, как на работу, по-прежнему ездил в морги на опознание неизвестных трупов. Сначала Маша боялась, что однажды он вернётся и в ответ на её безмолвный вопрос кивнёт. Потом она стала на это надеяться. Любая определённость, даже такая, была бы лучше неизвестности.

День шёл за днём, ничего не менялось, и ей иногда казалось, что теперь так будет всегда: рутинные поездки на опознание, пустые глаза мужа по возвращении. Вернуть к жизни Илюшина Маша не могла. Но она могла попробовать вернуть Сергея.

«Переключить. Увезти куда-нибудь подальше. Но не просто сменить обстановку, а что-нибудь… Что-нибудь необычное! Чтобы он всё время был занят. И чтобы ему это нравилось».

Все идеи отдыха в отелях Маша сразу отвергла. Ей требовалось что-то совсем другое.

Сплав по Амазонке? Сафари в Африке? Путешествие к водопаду Виктория? Она перебирала сайты, читала отзывы, но каждый раз интуиция подсказывала: не то.

Маша почти сдалась, когда на глаза ей попалось объявление. «Морское путешествие на бригантине».

И фотография: шхуна под белоснежными парусами, скользящая по волнам.

Маша вынула из сумки таблетки от морской болезни и положила на видное место. Скоро, очень скоро они ей пригодятся.

Сергей стоял, едва не упираясь головой в потолок, и с любопытством изучал устройство второго яруса кровати. В этой маленькой каюте он казался великаном. А сама каюта, и без того крошечная, съёжилась до размеров табакерки.

– Ну что, как тебе здесь? – осторожно поинтересовалась Маша.

– Пока – здорово! – Бабкин выглянул в мутный иллюминатор. – Красота, конечно, немыслимая. Корабль этот словно дышит. Как будто он…

– Живой, – тихо подсказала Маша.

Сергей не расслышал, махнул рукой:

– Ладно, потом сформулирую. Вот с командой я пока не совсем разобрался.

– Их слишком много?

– Нет, просто у меня от них двойственные ощущения.

– Почему?

– А тебе не кажется, что они несколько картинные? Джеклондоновские персонажи, м-м? Кок – ворчливый толстяк, капитан – герой, матрос простоват.

Маша задумалась.

– Да, пожалуй. Но я понимаю, почему. Они должны оправдывать ожидания зрителей. Капитан не может быть вредным сморчком. Только не на «Мечте»!

Сергей забрался на кровать, вытянулся и пошевелил пальцами на ногах. Пальцы свисали над полом.

– Так я и думал – коротка! – простонал он. – Уйду в гамак, буду спать в гамаке.

Маша подавила смешок. Последний раз Сергей пытался спать в гамаке на даче. Вместе с её сыном Костей они сначала долго привязывали полотно между двух яблонь, а затем с гордостью демонстрировали ей прочные узлы какой-то специальной вязки. «Выдержат любой вес, мам!» – клялся Костя. Потом Бабкин лёг в гамак, и тот порвался посередине.

– Ножки подожмёшь. – Она подсела к нему на кровать. – О чём мы говорили?

Бабкин тут же сгрёб её в охапку.

– Ай! Оставь! – смеясь, отбрыкивалась Маша. – У нас инструктаж через пять минут! Мне ещё волосы заплетать!

Наконец Сергей неохотно выпустил её и стал смотреть, как она легко и быстро подбирает вверх пушистые рыжеватые пряди, одну за другой. Солнце просачивалось в каюту, запутывалось в волосах, и казалось, будто это Машка сияет, вся, от макушки до босых пяток.

«Если бы Илюшин был жив, я был бы абсолютно счастливым человеком».

Эта мысль словно ударила Бабкина под дых.

«Пошёл к такой-то матери, – с глухой злобой приказал он неизвестно кому. – Заткнись, неврастеник».

И чтобы не чувствовать снова внутреннего чёрного кома, набирающего скорость под гору, как снежный шар, он поднялся с кровати и спросил с преувеличенным интересом:

– Так что про зрителей?

– Про что? А, про команду… Вряд ли они притворяются всерьёз. Нас развлекают безобидным маленьким аттракционом. Как при первой встрече, когда капитан сыграл сурового морского волка, а потом преобразился. Это было даже мило!

Бабкин сделал два шага по каюте и упёрся в столик. Неожиданная мысль пришла ему в голову.

– Если, конечно, игрой был суровый морской волк, – подумал он вслух.

– Что?

Сергей обернулся к жене.

– Я б не поручился, что игрой был именно первый образ, а не второй.

Когда они поднялись на палубу, все были в сборе. Яков Семёныч возвышался на юте, широко расставив ноги и заложив руки за спину.

В кают-компании Боцман появился последним и произвёл на Машу неизгладимое впечатление. Он был смугл, как прокопчённый на солнце лещ, лыс, нос имел приплюснутый, щёки впалые, а глаза – такой чистейшей голубизны, как будто за годы хождения под парусом в них въелось море. Маша заподозрила бы линзы, если бы перед ней стояла кокетливая девушка, а не старикан лет семидесяти. Лысина его была безупречна: коричнево-красная, гладкая, как отполированное дерево. Легко можно было представить, что перед сном он протирает её мягкой замшевой тряпочкой.

Перед тем как выйти на палубу, боцман нахлобучил белый пробковый шлем: «Привыкайте, хлопцы. Головушку защищаем. Тут не Россия!»

«Хлопцы» дружно закивали. Солнце вроде бы и мягкое, а не успел обернуться – от тебя уже одни угольки дымятся. Вон у боцмана физиономия какая! Как у кочегара.

– Будем учиться ставить паруса! – обрадовал Яков Семёныч. Голос у него был хриплый, прокуренный. – Первое, что вы должны знать: снасти на руку не наматываем!

– А почему? – встряла блондинка с татуировкой.

– Потому что руку оторвёт, – флегматично информировал боцман. – А без руки некрасиво.

Он подождал немного, но больше вопросов не поступало.

– Обувь у всех удобная? – оглядел их Яков Семёныч. – Чудно. Сейчас Антоха страховочные пояса разберёт, и начнём, помолясь.

Следующие несколько часов Маша карабкалась на мачты, запоминала, чем шкот отличается от браса, как крепят ходовой конец и что означает «набить ванты». К концу занятия голова у неё распухла от новых сведений, пальцы покрылись волдырями, несмотря на защитные перчатки, ноги гудели от бесконечного лазанья вверх-вниз.

Она посмотрела на своих спутников. Блондинка со змеёй на предплечье, воспользовавшись перерывом, фотографировалась возле борта. Маша уже знала, что её зовут Яна, а её мужа – Владимир. Но только теперь она обратила внимание, до чего девушка хороша собой.

Гибкая, подвижная, она и сама напоминала змейку: маленькую, экзотическую и очень опасную. Серебристые брови. Белоснежные волосы. Синие, широко расставленные глаза с необычайно яркой чёрной точкой зрачка. Когда Маша видела таких красивых людей, ей казалось, что перед ней существа с другой планеты. Прилетели в рамках культурного обмена: заимствуют у нас традиции и ритуалы, а нам на память оставляют комплекс неполноценности.

Маша на секунду ощутила себя большой и неуклюжей лошадью. Рыжей.

– Володя, теперь вот так! – задорно крикнула Яна.

Хоп – и одним прыжком взлетела на борт, забалансировала на цыпочках.

– За ванты держись! – потребовал её муж.

– Даже не подумаю!

Боцман обернулся. В несколько быстрых шагов преодолел разделяющее их расстояние и успел как раз вовремя, чтобы подставить руку спрыгнувшей девушке.

– Что я вам говорил три часа назад? – поинтересовался он.

– Яков Семёныч, больше не буду! – клятвенно пообещала Яна и прижала руку к сердцу. В уголках губ дрогнула усмешка.

«Будет, – подумала Маша. – Из принципа, чтобы сделать по-своему».

Похоже, боцман тоже это понял. Он погладил щетинистый подбородок и позвал:

– Подойдите-ка сюда, хлопцы.

Дождавшись, когда пассажиры соберутся вокруг, похлопал рукой по верхней доске борта. Маша уже выучила, что она называется планшир.

– Вот с этого самого места, – неторопливо начал он, – несколько месяцев назад свалился человек. Вроде бы и ничего страшного, угу? – он обвёл всех внимательным взглядом. – Вода же внизу.

Все молчали.

– Вода! – наставительно повторил боцман. – У воды бывает два состояния…

– Три, – грубо перебил его Владимир. – В школе учились, нет? Три агрегатных состояния воды: жидкое, твёрдое, газообразное.

Маша усилием воли подавила в себе острую неприязнь. Ей определённо не нравился этот человек. И рубашка-гавайка его, разрисованная оскалившимися акулами, не нравилась. И модная стрижка с выбритыми висками. И бульдожье лицо с крепкой нижней челюстью. И даже его манера двигаться враскачку с первой минуты пребывания на корабле, как будто он уже сотню раз ходил в шторм по палубе, а не поднялся только что вместе со всеми.

Она вообще недолюбливала людей, убеждённых, что они хозяева жизни.

Яков Семёнович кротко глянул на Владимира голубыми глазами и снова перевёл взгляд за борт, где солнце плело в волнах золотые сети.

– Два состояния, – повторил он, будто не слышал. – Либо она вас спасает, либо убивает. Для нас «Мечта» – быстроходный парусник, а для моря – воз.

– Что? – переспросил Владимир.

– Воз. Потому что в море что с воза упало, то пропало.

Повисло молчание. Волна с разбегу ударила о борт, плеснула громко, будто хлопнула в ладоши, и все вздрогнули.

Маша живо представила, как их деревянная телега неторопливо движется по синему тракту, а за ней следуют, облизываясь, морские гады, высовывая костистые головы из бурунов.

– И что же, помер этот дядечка? – нервно усмехнулась Яна. – Который свалился?

Боцман перевёл взгляд на неё.

– А кто вам сказал, что это был дядечка?

Яна на миг опешила, а когда открыла рот, чтобы возразить, её уже перебили.

– Значит, если человек упадёт за борт, он погибнет?

Женщина в цветастом шарфе вся подалась к Якову Семёновичу. Даже чёрные очки сняла, будто боялась упустить что-нибудь важное. Маша вспомнила, что у неё редкое имя: Кира. Её муж, которого она приняла за музыканта, оказался режиссёром с необычной фамилией Бур. Аркадий Бур.

– …погибнет? – настойчиво повторила Кира, не замечая обращённых к ней недоуменных взглядов.

– От обстоятельств зависит. Если ясный день и море спокойное, то гибнуть ему не с чего.

– А если плавать не умеет? – не отступала женщина. Она волновалась и пыталась это волнение скрыть, но получалось плохо. Пальцы безостановочно теребили край шарфа, словно отрабатывали гамму.

Маше стало неловко. Как будто перед ней начали раздеваться без приглашения. Она отвела взгляд.

– Вытащим! – великодушно пообещал боцман. – Вот если ночью или в шторм, тогда дело другое. Вахтенный не услышал, сам человек испугался – и выйдет нехорошо.

Даже это «выйдет нехорошо», за которым стояла вполне однозначная картина, у него звучало на удивление философски и успокаивающе. Мол, помрёт бедолага, ясное дело. Ничего радостного. Но и ужасного, однако ж, тоже нет, все мы смертны.

Кира кивнула и отступила, словно что-то уяснив для себя.

– Вы не умеете плавать? – сочувственно спросил юноша с раскосыми глазами.

– А? – женщина подняла на него рассеянный взгляд. – Умею, и неплохо. А что?

Прозвенел гонг, и матрос Антоша сообщил, что обед готов.

После борща кок, ко всеобщему восторгу, выставил на поднос тарелки с дымящейся вермишелью.

– Макароны по-флотски!

– Ура!

– Разбираем, товарищи!..

– С детства не ел, – признался режиссёр, наматывая на вилку клубок макаронин. – У нас в семье это блюдо считалось плебейским, только бабушка меня изредка радовала, когда приезжала погостить. Нет ничего хуже снобизма в еде.

– Последние два слова лишние, – вполголоса заметила Кира.

– Отчего же? А, понял! – Аркадий улыбнулся. – Не помню, кто сказал: интеллектуальный сноб это тот, кто не замечает красивую девушку, сидящую рядом с ним в самолёте, из презрения к книге, которую она читает.

– И это вполне оправдано!

Аркадий повернулся к Яне, непринуждённо вмешавшейся в их разговор, и поправил очки.

– Чем же?

– Её глупостью, – пожала та плечами. – Допустим, она читает пошлейший любовный романчик. Какие-нибудь «Сто тридцать оттенков серо-буро-малинового». Что интеллектуальному снобу делать рядом с такой женщиной?

– Отчего же вы отказываете нашей красивой девушке в уме и любопытстве? – искренне удивился режиссёр. – Вы придумали за неё целую историю: мол, она читает книгу, потому что ей по душе всякая муть. Но она может читать её по совершенно другим причинам. Например, чтобы разобраться в феномене успеха. Или понять, отчего эта книга понравилась её подруге. Вариантов много. Вы же предпочли самый невыигрышный. И в этом тоже, простите, заключается некоторый снобизм.

Яна не обиделась.

– А я и есть первостатейный сноб!

Она скорчила высокомерную физиономию и брезгливо оглядела тарелки, поджав губы.

Сначала засмеялась Маша, а за ней и все остальные.

– Актриса, блин! – проворчал Владимир, однако общий смех как дань артистизму жены ему явно польстил. – На, пей компот.

И заботливо придвинул стакан, в котором на дне плавала разварившаяся рыжая курага.

«Порой роль доброго дядюшки начинает меня тяготить.

Вы только поймите правильно: роль-то необходимая!

Людям на корабле должно быть хорошо. Но плавание, скажу я вам начистоту, штука не слишком комфортная. Мы ж не океанский лайнер с бассейном, официантами и променадом. А вся романтика закончится, как только вас вывернет наизнанку после завтрака.

Вот и выходит: люди плыли за мечтой, а получили качку, паршивое самочувствие и кучу обязанностей в придачу. А если вы думаете, что ставить паруса – это просто, добро пожаловать к нам на борт.

Одно время Капитан хотел табличку заказать: «Избавляем от иллюзий. Недорого». Еле отговорили.

Люди устают, нервничают, боятся. Узнают о себе… разное. Скажем, кто-то думал, что море – это его мечта. А походил под парусом и понял, что его мечта – это пляж в пятизвёздочном отеле. Там море домашнее, людьми облагороженное. А у нас – дикое, и чёрта с два его приручишь. Разница такая же, как между кошкой и тигром.

Все думают, что любят тигров. Только любить их в телевизоре и встретиться в джунглях нос к носу – разные вещи.

Вот тут-то и нужен я. Вовсе не затем, чтобы научить и объяснить. Это ерунда, это и Антоха сумеет! А вот слово правильное вовремя сказать, подбодрить, похвалить – это труднее. Хвалить-то с умом надо, с пониманием. Антоха славный парнишка, но такого понимания у него нету.

Скажем, попались у нас как-то в группе муж и жена. Она – живая, юркая, схватывает на лету. А он – ну, тугодум. Всё медленно делает. Отстаёт от неё.

И вижу я, как он мрачнеет и мрачнеет. Ещё бы – малютка-жена его по всем пунктам обходит. А он же мужик! У него самоуважение замешано на том, что он первый по каждому пункту.

Но наконец-то и у него начало получаться. Тут наш Антоха к нему подваливает с таким лицом, будто у него в карманах по два кило счастья, и заявляет: «Здорово вы с такелажем разобрались! Не хуже супруги!»

Я чуть по лбу его не хлопнул. Вот же дурень! Для этого мужика одна мысль о том, что он с женой соревнуется, хуже горькой редьки. А ты ему ещё и без обиняков дал понять, что она круче.

Пришлось исправлять ситуацию.

Подхожу я к нашему красавцу, а он уже смурнее тучи. Насупился, как орангутанг, у которого банан отобрали. Того гляди в грудь себя бить начнёт. Я, значит, вежливо: так и так, Степан Иваныч, не поможете ли с тросами? Другие-то слабоваты для такой работы.

А он, может, и медлительный, но силач. Взялся за бухту – а она тяжеленная! – и пыхтит: куда, мол, волочить?

Потом ходил довольный, смотрел орлом. Ещё бы: пять бухт перетащил с бака на ют! Я честно сказал: больше никому на корабле такое не под силу. Может, капитану. И то вряд ли.

И с этой минуты, считай, пошло нормальное плавание у нашего силача. Потому что похвалили его грамотно.

А тросы мы потом с Антохой на пару потихоньку обратно перетаскали. На черта они мне на юте!

Но бывает, человека не хвалить хочется, а с трапа спустить. Нынче руки у меня так и чесались, причём дважды.

Первый раз, когда мордастый вылез жене на подмогу. Бабу свою защищать – дело хорошее. А вот варежку разевать попусту – это совсем никуда не годится. Боцман для салаг – авторитет, власть и скорая помощь в одном лице.

В другое время я бы про нахала забыл через пять минут. Ну, понервничал человек, агрессивным стал от избытка впечатлений, бывает. Но в этот раз во мне будто заноза засела. И поставил я мысленно напротив Владимира Руденко, бизнесмена тридцати шести лет, женатого, бездетного первую зарубку.

А второй случай совсем дурацкий.

После обеда старпом подсел к группе и давай задушевно общаться. У Артёмыча это хорошо выходит, особенно с тётками. Зубами сверкнёт – и все дамы сердечно размягчаются.

Но сегодня вышла промашка. Старпом поинтересовался у салаг, что им пока труднее всего переносить на корабле.

Обычно народ что отвечает? Правильно: качку. Тогда наш Артём достаёт таблетки и каждому выдаёт запас. Очень всем нравится такая предусмотрительность и забота.

Салаги и в этот раз не подвели. «Качку! – кричат. – Волны!» И вдруг посреди этого слаженного хора чистый такой, хрустальный голосок: «В основном, вас».

Я чуть вермишелью не подавился.

Пригляделся, кто это у нас такой прямолинейный. А это девица-русалка! Сидит бледная, серьёзная, как комсомолка на вручении почётной грамоты. Ручки на коленях сложила. А ейный парнишка компотом булькает с таким видом, будто ничего удивительного не услышал. Я, кстати, только тут заметил, что волосы-то у него заплетены в косу, а коса свёрнута под затылком в несколько раз – вроде как у воина.

Артём тоже опешил, но быстро взял себя в руки. «Отчего же, – спрашивает с улыбкой, – именно я вас так раздражаю, и в моих ли силах это исправить?»

А девица ему: «Да не вы, господин старпом, а вообще люди вокруг меня».

И смотрит эдак печально и строго.

Тут я понял, что у меня второй кандидат на полёт по трапу. Потому что если у тебя, голубушка, непереносимость человеков, а по-умному – мизантропия, на кой ляд ты потащилась в двухнедельное плавание на паруснике?

Сюрприз на сюрпризе от наших овечек!

Как говаривал в таких случаях мой дед, спаси господь волков от нашего стада».

Глава 3

Бригантина «Мечта» вышла из порта рано утром.

Маша стояла на палубе, вцепившись в ванты, и остро страдала от собственного несовершенства. Шарф, которому, по замыслу, предстояло красиво развеваться за спиной, был обмотан вокруг головы на манер платка. На чудесный вязаный жакет надета тёплая куртка, а сверху ещё и жилет – чтобы не продувало.

Таким образом, вместо элегантной женщины палубу «Мечты» украшала деревенская баба с картин передвижников, выбежавшая в феврале на двор.

Маша шмыгнула носом. А что делать, если холодно!

Не так, совсем не так воображала она себе первое утро на корабле.

Да и корабль представляла иначе.

Разве можно было ожидать, что повсюду, куда ни глянь, окажется такелаж? Блоки, скобы, тросы, канаты… «Мечта» казалась опутанной верёвками!

И все до единой гудели, ныли, стонали, пели. Корабль перекликался сам с собой на разные лады. Маша думала, что две недели будет слышать только шум моря, но едва поднявшись на палубу, поняла, что отныне её сопровождает голос парусника. На мгновение её охватила диковатая уверенность, что бригантина – вовсе не средство для перевозки людей по воде, как самонадеянно они полагают, а немыслимый музыкальный инструмент, на котором ветер играет, будто шаман, сжимающий в зубах концы разномастных струн и тренькающий всеми пальцами.

Но музыка, если только эти звуки можно назвать музыкой, не услаждала слух. Она пугала. Заставляла чувствовать себя маленькой и беспомощной. Слишком явственно напоминала о том, что не ты играешь эту мелодию.

И море было не синим. Сейчас, когда дрожащий край солнца только набухал над горизонтом, вода имела отчётливо серебристый, ледяной оттенок. Так мог бы выглядеть северный ветер, если бы вздумал стать волной.

А чайки! Вместо прекрасных птиц, чьи крики рождают в сердце печаль о несбыточном – какие-то свирепые грязно-белые гарпии. Летят за кораблём и гнусаво орут.

О спутниках и подавно думать не хочется – одно расстройство.

На этом месте размышлений Машу деликатно тронули за плечо. Обернувшись, она увидела ту самую девушку, из-за которой, собственно, и расстраивалась.

– Я полагаю, – серьёзно и вежливо сказала та, – мне следует объясниться.

Наташа Симонова

Наташа вышла замуж в порядке эксперимента. Тётя Соня так настаивала, так переживала из-за того, что Наташе уже двадцать четыре, а она ещё ни разу не вступала в брак! В тётушкином мире ценность женщины определялась тем, сколько раз ей делали предложение. И, конечно, сколько раз оно было принято. Существовала сложная система, которую Наташа так до конца и не уяснила. Например, соседка Верка, бабёнка разбитная, весёлая и любвеобильная, только официально была замужем пять раз, и тётя её осуждала: «Скачет по мужикам, как блоха по головам!» Но и один брак, особенно скоротечный, не слишком котировался. «Не стоило и хвост задирать!» – презрительно отзывалась о таких замужествах Соня.

Сама она, конечно, замужем никогда не была и благополучно доживала свой век старой девой.

Наташу тётушка любила, истово жалела и… чуточку опасалась. Странный ей достался ребёнок – тихий, постоянно будто обращённый куда-то в глубь себя, неулыбчивый, неласковый. Никогда первой не заговорит, не подойдёт. Окликнешь – не сразу отзывается. А то и вообще мимо ушей слова пропускает, как не слышит.

Когда-то знакомый врач, лечивший тётю от всех болезней – от мигрени до насморка – бросил мимоходом: «У вашей девочки, похоже, аутизм!» Тётушка Соня зарыдала сразу от всего: и от того, как ужасно это звучит, и от того, что у бедной сироты, вдобавок к горькой доле, ещё и какое-то страшное заболевание. Доктор, втайне довольный эффектом, ободряюще похлопал её по плечу. «Ничего, ничего. И не с такими диагнозами люди живут». Он любил сперва ошеломить пациента, выбить почву из-под ног, а затем красивым жестом протянуть руку профессиональной помощи. «Эмоциональная сфера, конечно, всегда останется бедной. Говоря проще, ваша племянница никогда не научится нормально жить с людьми – дружить, любить. Она – Человек дождя. Есть такой американский фильм, я недавно видел».

Эскулап упивался вытянувшимся лицом Сони.

«Лечить-то как, доктор?» – всхлипнула несчастная женщина. «Никак. Только адаптировать к обществу».

Девочка, о которой шла речь, стояла за приоткрытой дверью и слышала всё от первого до последнего слова.

Тётушка Соня рьяно принялась выполнять наказ врача, и делала это с таким энтузиазмом, что в пятнадцать лет Наташа сбежала от неё в квартиру родителей. После этого две женщины, юная и пожилая, зажили мирно. Соня смирилась с тем, что никогда не сделает из Наташи образцового члена общества, и оставила лишь одну цель – выдать бедную девочку замуж.

Борис, с её точки зрения, выглядел идеальной партией.

Наташа об идеальной партии не думала вовсе. Она пыталась представить, каково это – когда два человека постоянно сосуществуют рядом. Если с пятнадцати лет живёшь одна, понемногу приходишь к выводу, что лучший партнёр для человека – это кошка. Единственный недостаток кошки в том, что она не убирает за собой. Но это и ко многим людям относится.

Однако Борис был очень настойчив. Даже настойчивее, чем тётушка Соня.

Они познакомились в ресторане, на дне рождения у Наташиной подруги. Борис с приятелем сидели за столиком и развлекались, оценивая окружающих женщин. Десять баллов – годная самочка. Один балл – некондиция.

Наташа встала со своего места, чтобы сказать тост, и Борис поперхнулся баллами.

Три месяца спустя он привёз её знакомиться с родителями.

Она им понравилась. Молоденькая, славная, глазки умненькие. «Интеллигентная девочка, – одобрила мама. – Сразу видно, из хорошей семьи».

– Только ты вот чего, Боря… – сказал отец, пощипывая усы, – ты там контракт подпиши с ней. Этот, брачный. Чтобы не дай бог чего! А то эти москвички… Чтобы вот она где у тебя сидела!

И вскинул крепко сжатый кулак.

Опасения родителей Борису были понятны. Пятнадцать лет назад он перебрался из Копейска в Москву – нищий парень с угрюмым взглядом и волчьей хваткой – и с тех пор неуклонно выцарапывал у судьбы свою долю счастья. Доля, в основном, имела денежное выражение.

Теперь он с полным правом мог назвать себя состоявшимся человеком.

Бизнес – свой.

Квартира – отличная, на Соколе: мечта, а не квартира!

Родители под боком, живут не тужат в своей двушке.

А Наташа кто? Бедолажка, сирота московская. Ютится в комнатушке, оставшейся от покойных родителей. Закончила искусствоведческий, поработала в музее, потом ушла и занялась совсем уж полной ерундой: научилась из бисера и камешков плести бусы и стала продавать их через интернет. Всех развлечений – раз в пару месяцев съездить в Европу, ухватив самые дешёвые билеты, а там бродить по барахолкам, выискивать всякую старомодную дрянь.

Впрочем, Бориса этот её образ жизни устраивал. Не хватало ещё, чтобы будущая жена карьеру строила.

Он смотрел на неё с умилением. Мышка музейная! Одеваться совсем не умеет. Длинная юбка в лохмотьях и заплатках, сверху кофта с отвисшими карманами, ботинки армейские на ногах, волосы банданой перехвачены – ну что за вид! А всё равно хорошенькая.

На «хорошенькая» Борис каждый раз спотыкался. Где-то в глубине души он понимал, что подобная внешность не оценивается такими словами, как «хорошенькая» или «симпатяшка». Но подобрать нужное не мог.

Глазищи вот эти… Серые, как дождь, громадные, и будто сквозь тебя смотрят. И всё время она словно прислушивается к чему-то. Борис поначалу тоже пытался прислушиваться, потом понял, что выглядит дураком.

После визита к родителям он поговорил с ней начистоту. Объяснил, что будет несправедливо, если всё совместно нажитое они станут делить пополам при разводе. Наташа слушала внимательно, соглашалась. Конечно, каждый должен остаться при своём, сказала она. Конечно, подпишем брачный контракт.

Умница девочка. Борис сразу это понял.

Они поженились.

Жили ровно, хорошо. Борис возил жену за границу – в нормальные страны, а не на задворки Европы. Мальдивские острова, Бали, Таити… Пытался порадовать украшениями, но оказалось, что она носит только свои безумные ожерелья с торчащими верёвками и свисающими циферблатами. Из подаренного им кулона с изумрудом сделала такую фиговину, что смотреть страшно: вставила драгоценный камень в глаз ящерице из медной проволоки, прицепила скрепку – получилась брошь. Борис посмотрел, погладил жену по голове: мышь ты моя музейная, птичка не от мира сего.

Хотя изумруд было жалко.

Несколько раз Наташа пыталась показать ему что-то из своих работ. Борис улыбался, как улыбается мать калякам-малякам своего ребёнка. Его смешила и трогала сосредоточенность жены на всей этой бисерно-верёвочной ерунде.

И ещё тихо жалел её: надо же, сколько ни бьётся – ни разу ничего толкового не смастерила. Удивительно, как вообще кто-то покупает эти её… поделки.

Когда он приобрёл новый «Лексус», то записал его на отца. Контракт контрактом, но мало ли что! От жены скрываться не стал, честно предупредил, что машина по документам принадлежит папе.

– Ну и замечательно, – спокойно сказала Наташа. – Хорошая машина, а твою давно пора было менять.

Сама она ездила на дряхлом «Опеле», страдавшем всеми болезнями, присущими его почтенному возрасту. Борис не раз предлагал ей купить что-нибудь взамен, но Наташа отмахивалась: потом, мол.

В один прекрасный день это «потом» наступило.

– Я наконец-то машину поменяла, – невзначай сообщила она за приготовлением субботнего завтрака.

За шкворчанием яичницы Борис решил, что не расслышал.

– Что?

– «Опель» продала, – повторила Наташа. – У Сони такие ямы возле дома, невозможно подъехать. Надо было взять что-то с хорошей проходимостью.

– Ты купила новую машину? Сама? – недоверчиво переспросил Борис.

– Вон она стоит, прямо у подъезда.

Борис поднялся и подошёл к окну.

Среди хорошо знакомых ему соседских автомобилей возвышался чёрной глыбой «Фольксваген-Туарег».

Борис моргнул. Этого, конечно, не могло быть. Его маленькая музейная мышь если и была способна купить с собственных доходов машину, то лишь стиральную.

– Не вижу…

Наташа переложила яичницу на тарелку и, проходя к столу, мимоходом ткнула пальцем в чёрную громадину. Так легко и непринуждённо, что он внезапно понял: это не шутка.

Борис побагровел.

– С ума сошла? Откуда деньги?

Наташа вскинула брови.

– Любовника завела?!

Он хотел выругаться, но что-то в её лице удержало его.

– Откуда бабло? – повторил он, уже теряя запал и ощущая, как наваливается жалкая растерянность. – Где ты взяла три ляма на такую тачку?

– Последние заказы оказались очень прибыльными, – сказала Наташа, не отрывая взгляда от тарелки. – Пожалуйста, не нужно больше повышать голос.

– Заказы?!

Она наконец подняла на него глаза.

– Боря, ты вообще представляешь, чем я занимаюсь?

…Он слушал, ощущая, как пол уходит из-под ног.

На барахолках, развалах, блошиных рынках Европы она выискивала антикварную бижутерию, вооружённая чутьём, помноженным на знания.

Особенно ей везло на эмаль. Мерцающие, как стрекозиное крылышко, переливы оттенков, нежнейшие цвета – эльфийская красота ар-нуво манила её. Наташа безошибочно чувствовала, где нужно искать. Так, однажды в наследстве старухи, выставленном на аукцион в крошечном городишке, нашёлся неподдельный Рене Лалик: подвеска с крупным радужным опалом и пятью жемчужинами.

Подвеску немедленно приобрела у неё известная галерея. За один день Наташа окупила два года поисков.

На неё работали образование, интуиция и опыт. Иногда вещи, которые она находила, были сломанными, искорёженными в жерновах времени. Наташа никогда не пыталась восстановить их – только превратить во что-то иное, новое.

И тут в дело вступал её талант.

В украшениях, выходивших из её рук, всегда читалась история. Наташа соединяла несочетаемое: оплетала жемчуг нитками из распущенной верёвки, подбирала совиные перья к редкому халцедону, на золотую цепочку нанизывала дырявые копеечные монеты – и получалась уникальная вещь. На творения Симоновой записывались в очередь. Её знали коллекционеры антиквариата и любители бижутерии, знали собиратели древностей и завсегдатаи рукодельных форумов.

Она работала медленно. Иногда могла месяцами подбирать недостающую деталь к украшению. Каждый кусочек должен встать на своё место – лишь тогда вещь обретёт жизнь и гармонию. В этом было какое-то шаманство. Внутренний Наташин колдун находил себе выход, творя магию из обыденных вещей и старинных украшений.

Борис попытался склеить расползающуюся на куски реальность.

Она всё придумала! Выдала желаемое за действительное!

Он схватился за это объяснение, постаравшись забыть о том, что никогда в жизни не ловил жену на вранье.

– …Что ж ты, такая успешная, в коммуналке ютилась? – выдавил он.

– Я очень люблю старую Москву, – спокойно сказала Наташа. – Эта комнатка – память о маме с папой. Квартиру в Кунцево я сдаю.

– В Кунцево?

Она кивнула.

Борис вцепился в стол. Кунцево! Да, она раз в месяц ездила туда по каким-то делам, которыми он никогда не интересовался.

– У тебя даже счёта в банке нет!

– Отчего же, есть. Только не в российском.

– У тебя рыдван столетний!

– Был.

Борис бросил взгляд за окно, где чёрный «Туарег» возвышался как памятник его куриной слепоте. Из глубины до смерти уязвлённой души вырвался вопль:

– Ты не можешь этой рукодельной хренью зарабатывать столько же, сколько я!

Кажется, ему удалось удивить её. Наташа отодвинула тарелку с яичницей и озадаченно уставилась на него.

– Конечно нет. Я зарабатываю больше.

Помолчала и добавила:

– Это что-то меняет в наших отношениях?

Борис схватился за голову и застонал.

– Я думала, ты навёл обо мне справки перед свадьбой. Поэтому и предложил договор. Ты ведь очень… предусмотрительный.

Борис даже засмеялся. Договор! Да, он хотел оградить себя от жадности нищей московской девочки. Прелестной птички не от мира сего.

Нищей?

Не от мира сего?

Это она ограждала себя.

К двадцати четырём годам она имела то, что он смог получить только сейчас.

– Почему ты мне не рассказывала?!

Наташа пожала плечами.

– Не хотела навязываться. Тебя не интересует моя работа, я видела.

– Чёрт, я не о работе!..

Борис осёкся, заметив её непонимающий взгляд.

Для неё было важно лишь её дело. Деньги – постольку, поскольку они давали свободу выбора.

А для него деньги были мерилом достижений. Полновесной гирей на весах успешности.

Чёрный джип вызывающе скалился решёткой радиатора. Борис резко отвернулся от окна. Она даже «Туарег» купила не потому, что престижно, а потому, что он высокий! «У Сони ямы возле дома…»

Куски расползались, и Борис не в силах был соединить их. Картина его семейной жизни превратилась в чёртов пазл. Который, как выяснилось, всё это время он собирал неправильно.

И ещё гордился собой, кретин…

Пёс с ними, с деньгами! Он был в силах переварить и принять, что жена зарабатывает больше. Но в их браке он мог играть только ту роль, которую сам для себя выбрал.

Он-то, идиот, видел себя спасителем! Принцем, вытащившим сероглазую принцессу из коммунальной башни. Принцесса была сиротка, неприспособленная к жизни. Их брак строился на её любви и благодарности.

А теперь выясняется, что ему нечем гордиться. Не он спас принцессу, а она снизошла до него из своей маленькой башни, в которой обитала только из ностальгических соображений.

Борис вдруг понял со всей очевидностью, что жена всё это время немножко жалела его.

– Наташа… – хрипло спросил он. – А почему ты вообще вышла за меня замуж?

Наташа органически не умела врать.

– В порядке эксперимента, – грустно сказала она.

Через месяц они развелись.

Эксперимент провалился.

Да, именно так она и сказала – «объясниться».

– Доброе утро! – Маша постаралась скрыть растерянность. Что ещё за объяснения?

Наташа Симонова подняла ворот куртки и поёжилась.

Рассматривая девушку, Маша по привычке подбирала ей место в какой-нибудь истории. Если Яна – Маленькая разбойница из «Снежной королевы», то Наташа, пожалуй, русалка. Не та, что рвалась на землю, а одна из её сестёр, беззвучно скользящих в морских глубинах. Чистое лицо, бледные губы… Но дело даже не в чертах, а в этой лёгкой отрешённости взгляда.

И ещё – в полном отсутствии стремления нравиться. Этой девушке, определённо, было всё равно, что о ней подумают.

Словно опровергая её последнее заключение, Наташа проговорила:

– Я чувствую себя очень неловко. Мне кажется, вчера я всех обидела своими словами.

Она зачем-то прижала пальцы к уху и прищурилась. Выглядело это странно.

Парусник качнуло, и Маша ухватилась за фальшборт.

– Не то чтобы обидели, – пробормотала она. – Скорее, озадачили.

Девушка понимающе кивнула.

– Не стоило этого говорить. Но мне так трудно обманывать… Не понимаю, когда это оправдано.

Маша нахмурилась. Что-то смутило её в последней фразе.

– Мы действительно вас раздражаем?

– Не конкретно вы. Вообще люди.

Час от часу не легче!

– Когда много людей, трудно, – без выражения сказала Наташа. – Каждый звучит. Голоса разные. Нужно что-то чувствовать, говорить и легко ошибиться. Проще слушать, но всё равно устаёшь. Я устала вчера. Когда спросили, что мешает, не смогла быстро придумать ответ. Пришлось говорить, как есть.

Она пыталась объяснить и, как всегда, терялась: фразы ничего не значили, хотелось взять картинку из головы и перебросить собеседнику, чтобы сразу, без слов, раз – и он уже всё понимает. Ей с детства не хватало телепатии, но сейчас – особенно остро.

Рыжая слушала молча, напряжённо сдвинув брови. Наташа подумала, что эта женщина, с лицом усталым и чуточку несчастным, могла бы её понять. Каково это, когда устаёшь от каждого человека, требующего внимания, как тяжело, когда нужно вслушиваться в слова и интонации, различать их, по-разному реагировать. А в это время тебя атакуют образы, запахи, духи, кожа, одежда – и всё это оглушает, слепит, выкручивает мозги, так что хочется лишь одного: забиться в тёмную нору, где только звук собственного дыхания нарушает тишину.

Как чувствуешь себя рыбой среди млекопитающих, молчаливым огромным китом среди резвящихся дельфинов – кем-то, выпадающим из среды, всегда чужим.

Изгоем.

– Вам тяжело общаться? – спросила Маша.

Наташа неопределённо пожала плечами.

– Иногда. Иногда нет. С новыми людьми – да. Слишком много… всего.

Маша вздрогнула. Она наконец-то осознала, что её смущает.

– Зачем же вы записались в это плавание? – вырвалось у неё.

Наташа вдруг улыбнулась.

– Странно, да. Застой в работе. Ничего не могу придумать. А море я с детства не люблю.

– Любите? – переспросила Маша, решив, что ослышалась.

– Не люблю. Бессмысленный объём воды.

Девушка замолчала, решив, что объяснила достаточно.

Маша потёрла лоб. Этот разговор стал напоминать какую-то шараду.

– Море вам не нравится, – вслух подумала она. – И у вас творческий кризис. Вам нужно раскачаться, да? Требуется толчок, который выведет вас из равновесия?

Наташа кивнула.

– Поэтому я хотела извиниться, – без видимой связи с предыдущим сказала она. – Вы умеете понимать. Я не хотела вас обидеть.

Она замолчала, выжидательно глядя на Машу.

– Извинения приняты, – медленно проговорила та. – Кстати, если вас будет затруднять общение со мной, скажите прямо. Без реверансов.

– Да. Без реверансов, – подтвердила Наташа.

Развернулась и ушла, не говоря больше ни слова.

Когда Маша спустилась в свою каюту, Сергей уже оделся и готовился принять вахту.

– Как дела наверху? – Он поцеловал её и отстранился. – Э-э, а что это у тебя с лицом? Что-то не так?

– Нет, всё отлично. – Маша рассеянно потёрла лоб.

– Не ври. Выкладывай.

Маша посмотрела на мужа и решилась:

– Мне кажется, у нас на корабле человек с синдромом Аспергера.

Сергей проявил неожиданную осведомлённость. Макар Илюшин, ходячая энциклопедия, когда-то прочёл ему целую лекцию об аутизме, и кое-что из этой лекции осело в памяти Бабкина на удивление прочно.

– Это нарушение развития, – припомнил он. – Неспособность воспринимать эмоции других людей и выражать свои собственные. Очень модная болезнь, которой нынче награждают кого попало. Достаточно быть мрачной букой, и можешь называть себя гордым обладателем этого синдрома.

Маша покачала головой.

– У неё монотонная речь. Знаешь, как будто человек одну ноту тянет, только словами. И ещё она выглядит немного… – она замялась, – бесчувственной.

– Как робот?

– Скорее, как зомби. Она пыталась объяснить мне, что ей тяжело общаться с несколькими людьми сразу. И даже извинялась. Но это выглядело так, словно я беседую с инопланетянином. А он не совсем понимает, зачем нужно всё это говорить, но что поделать, такие уж у этих людишек ритуалы.

– Диагност ты мой недоделанный!

– Недоделанный, – согласилась Маша. – Но всё это мне не нравится.

Сергей посмотрел на часы и поднялся с кровати.

– Мне пора: вахта не ждёт.

Уже в дверях он обернулся.

– Слушай, а почему тебе это не нравится? Даже если допустить, что ты права.

Маша поморщилась. Короткий разговор с мужем, как всегда, подействовал на неё успокаивающе. Теперь она отчётливо понимала, что всё это глупость, которую неловко даже подумать, не то что произнести вслух.

– Я внимательно слушаю, – напомнил о себе Сергей.

Она махнула рукой:

– Прости, это чушь. Я просто взбаламутила себя.

Бабкин всем лицом выразил живейший интерес, и Маша поняла, что без ответа он не уйдёт.

– Я где-то читала, – нехотя сказала она, – что люди с синдромом Аспергера имеют повышенную склонность к насилию. Ты что-нибудь слышал про Мартина Брайанта? Ну, Австралийского Убийцу?

Старпом доверил Сергею стоять за штурвалом. Огромное колесо едва уловимо пахло лаком, как свежий паркет, и было не гладким, как он ожидал, а немного шершавым. Бабкин обхватил рукояти – и улыбнулся во весь рот.

Чёрт возьми, это было здорово!

Словно ты мальчишка, сбежавший с уроков и забравшийся на крышу через ржавую дверцу с навесным замком, который вечно подвыпивший дворник забывает запирать. Сидишь, свесив ноги с края крыши, бесстрашный, как Питер Пэн, и под тобой шелестит летний двор, а наверху небо звенит от зноя, и голуби курлычут, и дребезжит старенький мотоцикл дяди Валеры из тридцать четвёртой, и ветер поёт в струнах проводов.

Бригантина летела, почти не замечая волн. Казалось невероятным, что один человек может управлять такой махиной.

Об этом Бабкин и сказал старпому.

– Один не может, – разочаровал его Диких. – Нет, если, скажем, штиль, то без проблем. А если штормит, то нужны двое как минимум.

Сергею остро захотелось, чтобы был шторм. Хотелось геройствовать, удерживать рвущийся из рук штурвал, кричать «трави помалу», что бы это ни означало, и потом, когда всё закончится, одобрительно похлопывать товарищей по плечу.

«Фантазерус обыкновеникус, – подумала та часть Сергея, которая не опьянела от запаха волн и ощущения штурвала в собственных руках. – Заразился от Машки. Но ей-то простительно. А тебе, взрослому мужику, стыдно. Трави помалу, понимаешь!»

– Артём, что значит «трави помалу»?

– Значит, медленно отпускай.

Солнце плыло над морем, лёжа на подушке из розовых облаков. «Снова не мои слова, а Машкины», – поймал себя Сергей. Его дед говорил, что, прожив с женой много лет душа в душу, временами стал думать её мыслями. Раньше Бабкин не понимал, что это значит. Зато понял теперь.

У него самого всё было просто. Солнце встаёт, облака бегут. Жизнь состоит из подлежащего и сказуемого. Всё прочее – излишества. Оперативная работа к ним не располагала. В отделе Бабкина работали люди бесхитростные, понапрасну не рефлексирующие, и он был таким же.

Не стоит ничего усложнять. Это базовая стратегия выживания в том мире, где из самых лучших побуждений советуют: «Будь проще, и люди к тебе потянутся».

Но когда он ушёл из оперативников, в его жизни возник Макар Илюшин.

В ответ на предложение «будь проще», Илюшин советовал: «Будь сложнее, и от тебя отвалятся те, кто проще». Умный, насмешливый, с невероятно развитой интуицией, он искал самые сложные пути и брезговал очевидными. Первые полгода совместной работы Сергей чувствовал себя как человек, ухвативший за хвост метеор и волочащийся за ним по галактикам.

Потом появилась Машка, рыжая Машка с веснушками и лисьими бровями, вечно обгоревшими плечами и такой улыбкой, что поначалу, когда она улыбалась, Сергей каждый раз хотел спросить: «Это вы мне?»

Не верилось, что подобное дарят просто так.

Потом не верилось, что она собирается выйти за него замуж.

Потом не верилось, что она его любит. Причём ежедневно любит! Всегда! Нет, необъяснимо.

Машка трудилась сценаристом, придумывала сюжеты для детской передачи. Заодно понемножку писала рассказы для детей. И, конечно, наотрез отказывалась обходиться одними лишь подлежащими и сказуемыми, когда в мире есть столько разнообразных определений, дополнений и обстоятельств.

Трава какая?

«Зелёная!» – ответил бы Бабкин.

«Мягкая, влажная от непросохшей росы, и щекочет босые пятки», – ответила бы Маша, а потом придумала бы мышиного бегемота, который живёт под листом лопуха.

Она превращала самые простые события в увлекательные истории. Из встречи с собакой соседа могла сделать комедию, из потери варежки – полноценный детектив.

Бабкину пришлось привыкать к тому, что ручку настройки яркости этой жизни выкрутили на максимум. В мир, похожий на простой и незамысловатый куриный бульон, добавили отчётливых запахов, вкусов и цвета. Был жидкий суп – стало непонятно что. Иногда черничное мороженое, а иногда – кулебяка с грибами!

Но жить стало значительно интереснее.

Он не принял всерьёз фантазии жены о девушке с аутизмом. Всегда есть люди, которых раздражают окружающие, что же в этом удивительного. А Машка, по своему обыкновению, всё преувеличила, сочинила историю и сама себя напугала.

Солнце поднималось всё выше, и море начало сиять. Справа от корабля пролегла дорожка искрящегося жидкого золота. Заглядевшись на неё, Бабкин едва не дёрнул штурвал.

– Сергей! – укоризненно сказал Артём.

Бабкин извинился и постарался сосредоточиться.

Но его начало клонить в сон. Он встряхивался, хлопал себя по щекам – не помогало.

– Кофе хочешь? – старпом искоса взглянул на него.

– Не, спасибо. Сам проснусь.

Проснуться не получалось. Даже свежий ветер отчего-то не бодрил, а навевал грёзы о каюте, где нет сквозняков, где он рухнет на койку и…

– Так, запас кофе кончился, я пошёл за новым, – решительно сказал Диких. – Не благодари.

– Спасибо! – запоздало крикнул Бабкин ему вслед.

Ёлки-палки, он один за штурвалом! «Сейчас бы как крутануть!»

Он представил, как корабль тяжело завалится на бок, скрипнут мачты, загрохочут вещи в каютах, вскинется яростно волна, с силой ударившись о борт. А Машка скажет…

– Кажется, меня только что пытались убить.

Сергей вздрогнул. Он едва не уснул за те несколько секунд, что прошли с ухода старпома.

– Простите?

Перед ним стоял носатый очкарик в старомодном «бабушкином» свитере и тёр переносицу. Он не выглядел испуганным, скорее озабоченным, и потому у Сергея не возникло и тени сомнений, что слова об убийстве ему просто почудились.

Аркадий Бур поправил очки, вздохнул и повторил:

– Кажется, меня только что пытались убить.

Рассказ режиссёра оказался коротким. Он вышел на дальнюю часть палубы («кажется, это называется полуют, но я не совсем уверен»), чтобы покурить в тишине. Его немилосердно тошнило всю ночь, тошнило утром, тошнило за завтраком, и никакие лекарства не помогали.

Тогда Бур вспомнил о сигаретах.

«Вообще-то я бросил. Но, знаете, иногда брошенные вредные привычки гораздо нужнее приобретённых полезных».

Сигарету он стрельнул у Владимира Руденко, единственного курильщика из группы. И ушёл подальше от всех.

– Я стоял, смотрел на кильватерный след. И вдруг меня сильно толкнули в спину. Я перевалился через борт и удержался только чудом. Очки слетели, представляете? Хорошо, в каюте были запасные. Носками зацепился за поперечную перекладину, вот так.

Он привстал на цыпочки, наклонился вперёд и показал, как.

– Вы видели, кто это сделал?

Режиссёр развёл руками:

– Я слышал топот. Но когда обернулся, никого уже не было.

Сергей несколько секунд испытующе смотрел на него.

– Вы думаете, я вас дурачу? – с неожиданной проницательностью спросил режиссёр и улыбнулся.

Улыбка у него была несмелая, как будто он немножко стеснялся самого себя.

Бабкин вспомнил, что с самого начала Аркадий чувствовал себя на корабле не очень уверенно. Вздрагивал от скрипов, морщился. И всё время поправлял очки.

«На сверчка похож, – подумал Сергей. – Немолодого сверчка. Его бы не на парусник, а в коробочку, обитую изнутри фланелью».

– Я никак не возьму в толк, почему вы упомянули убийство, – без обиняков ответил он. – Ну, максимум, кто-то похулиганил.

Аркадий задумался. Серые, тусклые, будто припыленные волосы развевались вокруг лица, придавая ему несколько безумный и в то же время поэтический вид.

– Убийство? Да, в самом деле, странно… – он озадаченно почесал нос. – Но почему-то я именно так подумал в первую секунду. Отчего бы это?

Он снял очки и принялся протирать стёкла краем свитера.

Бабкин молча смотрел на него, не зная, что и думать.

– А где ваша жена? – вдруг спросил он.

Вопрос звучал несколько бестактно. Но за день все привыкли, что Кира постоянно сопровождает мужа. Высокая, стройная, русоволосая, с медленными, но точными движениями, она напоминала заботливую нянюшку. И ни на минуту не выпускала супруга из виду. «Возможно, она тоже не прочь посадить его в коробочку и проложить ватой», – мысленно предположил Сергей.

– Кира? Она ушла в каюту сразу после завтрака. Не выносит запаха дыма.

– А плавать вы умеете? – задал Бабкин второй бесполезный вопрос.

Аркадий покачал головой.

– Ни в коем случае!

– У вас есть враги?

– Боже мой, откуда! – искренне удивился режиссёр.

И вдруг тень пробежала по его лицу. Он нахмурился, о чём-то вспомнив.

– Что? – насторожился Бабкин.

– Так… Нет, ничего…

Аркадий ссутулился и явно сник.

– И всё-таки?

– Вокруг моего театра последнее время творятся скверные дела, – нехотя проговорил режиссёр. – Но называть этих людей врагами как-то странно. Они тиранозавры.

– Почему?

Аркадий грустно улыбнулся его непонятливости.

– Потому что сожрут и не поморщатся. Впрочем, всё это осталось дома. На «Мечте» я могу забыть о проблемах.

– Тогда успокойтесь, – посоветовал Бабкин. – Чья-то идиотская шутка, только и всего. Никому не нужно вас убивать.

Аркадий Бур задумчиво покачался на носках ботинок и чуть не упал, когда в борт ударила волна.

– Вы абсолютно правы, – признал он. – По здравом размышлении я даже полагаю, что нашёл корень моих нелепых опасений.

– Какой?

– Видите ли, вчера перед сном я читал Кена Кизи. И наткнулся на фразу, которая вошла со мной в резонанс.

Он закрыл глаза и с выражением процитировал:

– «Морская пучина – ревнивая карга, и стоит на борту появиться истинной любви, считай, ты получил чёрную метку на тот свет».

Бабкина это не проняло.

– Аркадий, не знаю, как вас по отчеству… Тут четыре пары пассажиров. Явно любят друг друга. Тогда уж все должны были получить чёрную метку. Замучается с нами морская пучина, не находите?

– Я выгляжу в ваших глазах старым экзальтированным дураком, – с преувеличенной печалью констатировал Аркадий.

Сергей ухмыльнулся. Этот сверчок ему нравился, несмотря на некоторые его странности.

– Нестарым.

– И на том спасибо.

Аркадий снял очки и близоруко прищурился на штурвал.

– Вы развеяли мои тревоги. Действительно, глупая шутка. Я даже догадываюсь чья.

Бабкин вопросительно поднял брови.

– Нет-нет, не буду никого оскорблять подозрениями. Всё это не стоит выеденного яйца. Что ж, не хочу вам мешать. И простите, что побеспокоил!

– Вы дожны были добавить «не обессудьте» и «голубчик», – не удержался Бабкин.

В глазах Аркадия Бура блеснули весёлые искры:

– До чего же приятно иметь дело с тонко чувствующим человеком.

Он приподнял воображаемую шляпу и поклонился.

Глядя, как он удаляется, хватаясь за ванты при каждом наклоне палубы, Бабкин вспомнил Машу с её довольно нелепой утренней историй.

Да нет, глупости.

При чём здесь эта… русалка? И её возможный аутизм?

А Бур… Бура, допустим, толкнула Яна Руденко. Из чистого хулиганства. Или ему почудилось: дёрнулся корабль, вот он и повалился за борт от толчка.

«Шаги», – напомнил себе Сергей. Режиссёр сказал: топот.

Значит, всё-таки глупая шутка.

Бабкин крепче сжал штурвал и постарался выкинуть из головы всю эту чепуху. Скоро Аркадий с Кирой сменят его, и он отправится завтракать. «Омлет. Например, с ветчиной». Однако мысли упорно возвращались к рассказу режиссёра.

Человек толкнул его и смылся. Но что, если бы Бур не удержался и действительно свалился за борт?

На вахте у штурвала – один Бабкин. Он не услышал бы крика за скрипом корабля и шумом ветра. Остальные в кают-компании, а кое-кто уже разошёлся по своим каютам.

«В море что с воза упало, то пропало», – прозвучал в его памяти хриплый голос старого Боцмана.

Послышались шаги, и улыбающийся красавец-старпом показался на палубе с большой белой кружкой в руках.

– Держи, вахтенный! Заслужил!

Бабкин посмотрел на пар, который растворялся в ветреном воздухе, едва родившись на поверхности кофе, и осознал, что сон с него начисто слетел.

Глава 4

Ветер раздувал щёки парусов, смахивал пенные шапки с волн. Бригантина «Мечта» летела вперёд, обгоняя редкие яхты.

Яна Руденко, прогнав матроса Антошу, фотографировалась на баке. Их вахта наступала только через три часа, и Яна собиралась употребить это время с пользой.

Утром она высунула было нос на палубу, но тотчас шмыгнула обратно. Стоял жуткий холод. Две дуры из их группы зачем-то торчали снаружи – курили, что ли… Можно было бы и в каюте, начхать, что запрещено. Сама она обожала нарушать запреты. Это как проверка на прочность: сможешь наплевать на ограничения? Достаточно ли у тебя смелости? А ума, чтобы избежать ответственности?

Но этим двум дурищам, конечно, такое не пришло бы в голову. Они всё понимают буквально: написано «не курить», значит, не курят. Написано «по газонам не ходить» – плетутся по дорожкам. Сделать бы табличку «воздухом не дышать», так они самоистребились бы. Клуши!

Из-за холода Яна успела немного расстроиться и накричать на Володьку, которого раз и навсегда назначила виноватым во всех катаклизмах. Тот в ответ не остался в долгу, и утро прошло весело и задорно.

А после завтрака солнце выпрыгнуло из моря, как мяч, и сразу стало тепло.

Яна нацепила кудрявый парик, один из дюжины, который взяла с собой, вытащила из чемодана мини-платье, которое супруг обзывал макси-майкой, и вручила Владимиру фотоаппарат. Их группа головы посворачивала, глядя, как она на каблуках пробирается по палубе, хватаясь за что ни попадя. Яна любила эти взгляды. Они заряжали её энергией.

– Снимай!

Она вскинула руки к небу. Волна дружески плеснула брызгами.

Господи, вот это жизнь!

– Хэй-хоу!

Щелчок камеры, ещё один, и снова, и ещё. Она позировала мужу профессионально, не делая себе поблажки. Эти снимки – всё, что останется у неё к старости на память о том, что она больше всего ценит.

Когда-то Яна услышала, что красивая женщина умирает дважды. Точность этой горькой фразы поразила её. Да, сначала отомрёт её красота, а потом уйдёт и ставшее уродливым тело.

В отличие от первой смерти, вторая её не страшила.

Яна с детства знала, что красива. Девочки завидовали ей и заискивали, мальчики благоговели и дерзили от смущения. Она не читала Шиллера, а до мысли о том, что красота – это добродетель, дошла своим умом.

И ещё о том, что красота – это власть.

И ещё – вседозволенность.

Экзаменаторы прощали Яне невыученную тему.

Гаишники прощали превышение скорости и выезд на встречку.

А её мужчины прощали вообще всё. Рано или поздно наступал момент, когда Яне это надоедало, и она бросала поклонника, недоумевающего: за что? Ведь он всё готов был в ней принять. Разве не этого хотят женщины?

Первый раз она вышла замуж в двадцать лет за популярного актёра. Актёр обожал молодую жену и мечтал исполнять все её прихоти.

Яна изменила ему – он простил.

Изменила с его лучшим другом – простил.

Яна вспылила, накинулась на мужа и сломала ему в драке нос – он простил и извинялся за то, что довёл любимую до этого.

Сорвала ему пробы – переживал, но простил.

Жить с таким человеком оказалось решительно невозможно. Обозвав его на прощанье тряпкой и ничтожеством, Яна ушла.

К тому времени, когда в её жизни появился Владимир Руденко, она успела разочароваться в мужчинах. Истерики, нытики и слабаки, думала Яна. Ей только исполнилось двадцать пять, и она ощущала себя многоопытной женщиной.

С Володей она сошлась от скуки. Для поддержания тонуса требовалась жертва, а Руденко выглядел многообещающе: в меру хитёр, в меру пронырлив, хвастлив и чудовищно самодоволен. Про таких говорили: «деловой».

Руденко понятия не имел, что его выбрали на роль боксёрской груши. Он видел перед собой шальную деваху со смазливой мордашкой и собирался приятно провести с ней время.

Яна для приличия выдержала неделю. Была мила, весела и не капризничала. Играла с деловым, как кошка с мышью, нежно трогала мягкой лапой, позволяя ему расслабиться, утвердиться в мысли, что она – трофей. Мужчины всегда такие смешные, когда думают, что они охотники.

Атаку она начала на ровном месте. Это был вопрос самоуважения. Любая курица может закатить скандал, найдя повод. Но истерика без веской причины – высший пилотаж! Пока мужчина перепуганно озирается, пытаясь понять, где он напортачил, спутница жизни успевает смести с лица земли все рубежи его обороны и вторгнуться на территорию противника с визгом и слезами.

Впрочем, визги и слёзы не входили в арсенал Яны. Сарказм, острый как охотничий нож, хлёсткий, точно кнут, – вот чем она пользовалась.

Однако нужен был толчок. Крошечный, совсем незаметный камешек, который сдвинет с места лавину её злости.

И толчок был дан.

Вечером Владимиру захотелось арбуза. Он не стал ждать утра: вышел и вскоре вернулся с полосатым гигантом, царём бахчи, один бок которого выцвел до белизны, а другой налился густой болотной зеленью и просвечивал сквозь пакет.

Арбуз едва поместился в раковине. Владимир удовлетворённо поскрёб его мочалкой, вытер и водрузил на стол.

Яна, только что мило улыбавшаяся и хвалившая его за хорошую идею, приподнялась с дивана и сузила глаза.

Арбуз? Неразрезанный?

Её внутренний демон злорадно оскалился.

«Я что, должна его кусать? – холодно осведомилась она. – Или ты предлагаешь мне самой разрезать его? Какое воспитание! Какие манеры! Да ты просто джентльмен, Вова. Ах да, я же забыла – ты ведь родом из посёлка Электроугли. У вас там так принято, в Электроуглях? Это такой электроугольный ритуал ухаживания?»

Владимир открыл было рот, но остановить подругу было не в его силах. Яна летела с горы, полыхая и шипя. Она прошлась по его происхождению, воспитанию, а также внешности, коррелирующей с происхождением и воспитанием. Упомянула дядю-алкоголика. Мимоходом ядовито коснулась первого неудачного брака.

Жертву всегда ошеломляла её искренняя ярость. Смерч рождался на глазах из ничего, и попытка притушить его, приводя здравые аргументы, была сродни желанию остановить ураган руками.

Стратегий защиты было всего несколько. Каждую из них Яна знала наизусть.

Владимир мог молча взять нож и разрезать несчастный арбуз раздора. В этом случае она утвердилась бы в мысли, что он сопляк и тряпка.

Он мог уйти. Тогда он был бы трус и тряпка.

Он мог попробовать наорать на неё. Истерик и тряпка!

Наконец, он мог попробовать ударить её. Втайне Яна всегда ждала этого. Возможность драки раззадоривала, горячила кровь. Пусть, пусть ударит! Тогда можно забыть про все тормоза. Налететь, визжать, царапать, рвать, кусаться! Дьявол раздери всех этих глупых мямлей, не смеющих даже влепить ей пощёчину!

Владимир слушал её молча, и Яна уже почти уверилась, что он выберет второй вариант. Как вдруг случилось неожиданное.

Шагнув к столу, Руденко занёс руку над арбузом, коротко вдохнул – и на выдохе со всего размаха опустил кулак.

Раздался оглушительный хруст, брызнула алая мякоть. Арбуз треснул и развалился. Через оскалившийся разлом потёк сок.

Владимир, не говоря ни слова, обтёр руку полотенцем и вышел из комнаты.

Яна, как заворожённая, смотрела на розовую лужицу, подбирающуюся к краю стола. Когда первая капля упала на пол, она оторвала взгляд и уставилась на стену.

На светлых обоях брызги сочной арбузной мякоти смотрелись как кровь. Яна представила, что на месте арбуза могла быть её голова, и сглотнула.

Десять минут спустя Владимир услышал, как приглушённо стукнула входная дверь. Он уже начал думать, что чокнутая тёлка свалила с концами, когда в скважине провернулся ключ. Но Яна не зашла к нему в комнату.

Подождав ещё немного, он сам заглянул в кухню.

На полу лежал самый большой арбуз, какой девушка смогла дотащить до квартиры. Сама она, закусив губу от боли, сидела рядом и изо всех сил била по корке кулаком.

Владимир понаблюдал за её безуспешными попытками, усмехнулся и отступил назад.

Впервые в жизни получив столь убедительный урок превосходства силы, Яна сразу и безоговорочно отступила. Разбитый арбуз оказался очень веским аргументом.

Оба делали вид, что похоронили память об этом случае. Но как-то раз Владимир, вернувшись с работы, бросил на стол пропуск.

– Фитнес-клуб через дорогу. Я тебя туда записал.

Яна презрительно фыркнула. Она занималась верховой ездой, отлично плавала, брала уроки скалолазания и в тёплое время года играла в большой теннис на открытом воздухе. Предложить ей фитнес? Это было даже не оскорбительно, просто смехотворно.

– Будешь ходить трижды в неделю, – продолжал Владимир, игнорируя её фырканье. – У них открылась секция бокса. Тренер – отличный мужик. Усекла?

И одобрительно хлопнул её по заднице:

– Вот и дело.

– …Снимай!

Яна работала на камеру, забыв о зрителях. Успеть прожить разные образы, ухватить кусочки чужих жизней, скорее примерить на себя, как яркое платье!

Однако какая-то её часть продолжала разрабатывать план, не отвлекаясь на ерунду. Он требовал большой концентрации и удачи. Он был очень рискованный, этот план.

Но Яна Руденко всегда верила, что бог на стороне красивых. А риск… Что ж, чем игра рискованнее, тем она увлекательнее.

«Освоились нынче мои салаги. Режиссёр, правда, с утра выглядел немногим лучше, чем протухший кальмар. Пару раз даже травил за борт, пока все деликатно отворачивались. Жена вокруг него скакала вприсядку, аж сама позеленела от жалости. Но потом пообвыклись оба, повеселели.

Ничего, сегодня вечером будет им первая остановка: отдохнут, по суше ножками побродят. Просто так, без всякой цели по морю шляться – это любому приестся. У нас маршрут продуман досконально: каждый день – новый остров. Их тут по акватории без счёта разбросано. Одни совсем маленькие, и обитают на них только моллюски. Другие побольше, там и домишки на холмах торчат, как грибы. Мне-то по сотому разу смотреть на них особого интереса нету, зато у туристов всегда глаза загораются.

Мы с Муромцевым маршрут ведь как составили? Чтобы разнообразие было. На одном острове в чистейшей лагуне поплавать, на другом в деревню подняться, посмотреть, как местные устроились. Мой любимый остров – Аркос, третий на нашем пути. На нём даже маяк есть. Интересный, кстати, парнишка живёт на этом маяке…

Только хотел рассказать хлопцам про смотрителя, как наружу выбрался наш корабельный домовой, Ваня Козулин, и давай бородищей трясти и салаг развлекать болтовнёй. Скучно доктору!

Как-то раз я взялся штудировать легенды Древней Греции, и там вычитал вот что: «Сатиры – жизнерадостные козлоногие существа, ленивые и распутные. Время проводят в пьянстве и охоте за нимфами».

«Ба! – думаю. – Это ж прямо про нашего Василича!» Но с тех пор, как капитан наложил строгий запрет на употребление чего угодно крепче кваса, Ваня потускнел, погрустнел, даже на баб перестал заглядываться. А ведь донжуан каких мало, хоть по нему и не скажешь.

Салаги расселись вокруг него на палубе, уши торчком. Я тоже аккуратно подошёл, встал за гротом.

Ваня рассказывал историю, которой я от него ещё ни разу не слышал.

Жил на свете моряк, который заключил пари с морским дьяволом.

Без большой беды к морскому дьяволу не идут. Жена утонула у моряка, и даже тело не вынесло на берег, чтобы убитый горем вдовец мог предать его земле.

Но дьявол пообещал, что моряк снова будет с любимой, если принесёт морю жертву: утопит десять десятков кораблей. А коли не сможет, сам отправится в услужение к повелителю волн.

Так сказал морской бес, и они ударили по рукам.

Моряк любил жену больше всего на свете. Он поклялся, что выиграет пари. Морской дьявол хитёр, сказал моряк, но он не знает, что такое любовь. Ему неведомо, на что способен ради неё человек.

И вот моряк нанялся на корабль под чёрным флагом. Три года спустя он был боцманом. Ещё через три года – капитаном. Моряк выкупил корабль, прекрасный быстроходный корабль, и сколотил команду отчаянных головорезов. Он нападал на суда и топил их. С каждой новой схваткой его опыт и хитрость росли, как у матёрого волка. Он не брал пленных, не продавал в рабство женщин – лишь отправлял на дно корабль за кораблём, и там, откуда он уходил, волны становились багровыми от пролитой крови.

Так прошло десять лет. Лик жены не потускнел в его памяти: моряк по-прежнему любил её так же сильно, как в тот день, когда они принесли клятвы перед алтарем. Пленники напрасно молили пирата о пощаде. Он ожесточил своё сердце, ибо знал: каждая новая жертва приближает его к встрече с любимой.

Наконец пробил час, когда ещё один корабль скрылся под водой, и это был последний из десяти десятков. Рассмеялся счастливо моряк, глядя, как водоворот затягивает безжизненные тела, и крикнул: «Эй, морской дьявол! Смотри же! Я выиграл!»

Лишь эхо его голоса было ему ответом.

Обернулся моряк и увидел, что палуба корабля пуста. Ракушки и чёрные водоросли облепили борта изнутри и снаружи.

«Эй, дьявол!» – снова позвал он и махнул рукой.

Огромная зелёная волна поднялась перед ним и застыла, покорная его воле.

«Дьявол!» – рассердился моряк.

И увидел, как утопленники зашевелились на дне.

«Дьявол…» – совсем тихо проговорил моряк, и страшные морские твари всплыли из подводных глубин и уставились на него, готовые исполнить каждое его слово.

И понял моряк, что отныне дьявол – это он сам.

С тех пор сидит моряк на подводном троне, а рядом утопленница-жена: обнимает его белыми руками, шепчет посиневшими губами ласковые слова, и волосы её колышутся вокруг них, точно сети.

Ибо если ты заключаешь пари с морским дьяволом, будь готов к тому, что дьяволом окажешься ты сам.

…Закончив, Козулин поднялся и ушёл, а мои подопечные разволновались.

– Что-то я не въехал! – говорит Руденко. – Фигня какая-то.

Рыжая на него глянула, как на дурака, но промолчала. Зато парнишка с красивым именем Стефан ответил, да серьёзно так:

– Зло, которое вызвал дьявол в душе моряка, превратило его самого в дьявола.

– А прежний куда делся?

Муж рыжей вмешался:

– Может, его и не было никогда. Я так понимаю, это притча о том, что нет никакой злой силы вне нас. Только внутри.

Вот те раз, думаю. Медведь-то далеко не так туповат, как мне поначалу показалось.

Смотрю – вьюноша Стефан задумался. А я в сторону отошёл, чтоб понаблюдать, да самому не отсвечивать.

Жена режиссёра, Кира, вперёд подалась, глаза загорелись. «Я, – говорит, – убеждена, что смысл этой истории в другом. Она об исполнении настоящих желаний. Больше всего моряк хотел стать пиратом и убивать людей».

«Нет, – возражает ей Аркадий, – ему пришлось, а потом он просто вошёл во вкус!»

А Яна подбоченилась и эдак вызывающе: «Что бы вы понимали! Это притча о любви! О настоящей любви!»

«Если это настоящая любовь, можно мне искусственную?» – это Наташа тихо спросила.

Тут все остальные заспорили, а я отступил и пошёл Ваню разыскивать. Хотел спросить, что это на него нашло.

Козулин сидел в своей каюте смурной, а для него это редкость. Он из тех, кто будет зубоскалить, даже если мы все пойдём ко дну.

– Здорово! – говорю. – Ну, ты нашёл, с чего начать. Не мог что-нибудь повеселее придумать?

Козулин барабанную дробь по столу выстучал и вдруг спрашивает ни с того ни с сего:

– Яков Семёныч, ты новости с земли давно читал?

Я лысину поскрёб и говорю: смотря какие. Если политические, то давненько. А если новости культуры, то внимательно слежу за всеми событиями театра, цирка и кино, могу посоветовать самые яркие премьеры. Вот, скажем, завтра в московской оперетте – «Гранд-канкан», прекрасная постановка, рекомендую от всего сердца…

Молочу языком, смотрю – Ваня меня не слышит. Какая-то мысль его гложет, и мысль очень нехорошая. Тогда и я шутковать бросил.

Василич, говорю, брось ходить вокруг да около. Что стряслось?

В ответ он вынимает из ящика истрёпанную немецкую газетёнку и кладёт на стол. Я сначала даже не понял, куда глядеть, потом заметил в разделе «События» фотографию. На снимке – яхта в порту. Качество поганое, но название разглядеть можно. «Одиссей».

Любой настоящий моряк мало-мальски понимает на всех языках. Всю заметку я перевести не смог, но основной смысл уловил. Корреспондент писал, что на «Одиссее» произошёл несчастный случай. Жена владельца утонула, купаясь в открытом море. Судя по дате, случилось это больше трёх месяцев назад.

Посмотрел я на Ваню, он на меня. И только я хотел спросить, в курсе ли Капитан, как в дверь вломился перепуганный Антоха.

– Яков Семёныч, драка на судне!

Когда я вылетел наверх, в первый миг глазам не поверил.

На шкафуте бились Стефан и Руденко. Другие салаги рассредоточились у края палубы и жались к бортам. Да и понятно почему.

Эти двое ухитрились открутить от «машек» – швабр то есть – по палке. Лохматые верёвочные концы были отброшены в сторону. А на палках два обормота сражались, как на мечах, только треск стоит, аж уши ломит.

Когда я разглядел, как они дерутся, обалдел второй раз.

Руденко здоровый лось, а Стефан (тут у меня его фамилия всплыла в голове – Зеленский) – пацан, в два раза легче и на голову ниже. Мордатый давно должен был задавить его.

Однако мальчуган отмахивался бодро. Руденко превосходил его силой, а пацан брал ловкостью.

И умением. Да каким умением! Он наносил быстрые и резкие удары, парировал, отскакивал, носился вокруг противника, как стриж вокруг быка. Руденко весь в поту и багровый, что твоя говяжья вырезка, а пацану хоть бы хны: скачет, только чёлка на лбу прыгает да свёрнутая в культяпку косичка болтается под затылком. И даже не покраснел: как был белокожий, словно фарфоровая чашка, так и остался, только скулы едва порозовели.

Я покосился на наших дамочек. Русалка смотрела с лёгкой заинтересованностью, а я-то думал, будет переживать из-за дружка! Яна губу закусила, глаза горят, ноздри раздуты – сама вот-вот в драку кинется. А рыжая вообще почему-то нервно посмеивалась, хотя поводов вроде как не наблюдалось. Женщины!

Всё это я одним взглядом охватил и не успел решить, чем остановить наших драчунов, как расстановка сил круто поменялась. Руденко изловчился, ухватился за палку своего противника и дёрнул со всей дури.

Тут, конечно, у парнишки не было шансов. Слабоват он против такой мощи. Руденко выхватил у него швабру и ткнул Стефана свободным концом в живот. Пацан согнулся пополам и попятился, а Владимир отшвырнул свой трофей в сторону.

Я решил, что на этом бою конец. Не тут-то было! Руденко оружие своё перехватил удобнее и попёр на пацана. Глаза навыкате, рожа красная, потная, и понятно, что крышу нашему бизнесмену снесло капитально. Видно, давно ему никто как следует отпора не давал. А у мальчишки, как назло, за спиной фок-мачта, и бедолага ровнёхонько в неё и пятится.

Тут до всех дошло, что дело идёт к нехорошему. Зашевелились барышни, завизжали, вперёд подались.

Да только поздно. Руденко уже швабру занёс и готовился обрушить её на голову белого как смерть Зеленского. Не знаю, почему, но в этот миг мне вдруг ни с того ни с сего арбуз померещился».

Глава 5

Самое смешное, что начиналось всё совершенно невинно.

Стефан упомянул, что он – ролевик. И пояснил непонимающему Антоше: «Хобби такое. Мы воссоздаём миры, придуманные разными авторами. Я, например, толкинист».

Судя по лицу матроса, последнее слово ему ни о чём не говорило.

– Толкинисты реконструируют сцены из книг Джона Рональда Руэла Толкиена, английского писателя двадцатого века, известного в первую очередь как автора сказочной трилогии «Властелин колец», – объяснила Наташа, будто строчку из энциклопедии продекламировала.

Антоша озадачился ещё сильнее.

– Играете? Как дети?

– Как дети на утреннике, – уточнил Стефан. – Только костюмы не мамы шьют, а мы сами.

Матрос покачал головой.

А вот Маша совершенно не удивилась. Этот мальчик смешанных польско-японских кровей хорошо вписывался в какое-нибудь восточное средневековье, лучше выдуманное: без лишней крови, страданий и бытовых тягот. «Был бы сыном аристократа, – представляла Маша, по привычке дорисовывая вокруг Стефана Зеленского подходящий антураж. – Сбежал бы с прекрасной девушкой и укрывался в горах под опадающей сакурой».

Прекрасная девушка, между прочим, была в наличии. Стефан рыцарски оберегал Наташу от брызг волн (которых она, кажется, вовсе не замечала), укрывал от ветра своей курткой и не забывал следить, чтобы она закрывала голову от солнца. Опекал, но без суеты и навязчивости. Было в этом что-то от спокойной заботы старшего брата о младшей сестре.

Маша подобрала Стефану место в волшебных мультфильмах Миядзаки, к которым её пристрастил сын.

Пока Сергей, Аркадий Бур и Кира несли вахту, остальные под присмотром матроса Антоши осваивали науку драить палубу. В перерыве, когда отдыхали, блаженно раскинувшись на нагревшихся досках, и зашёл разговор о хобби.

Уяснив, чем занимается Стефан в свободное время, Антоша спросил, кого тот играет.

– Эльфа, – улыбнулся Зеленский.

– Эльфы стреляют из лука, – лениво заметила Яна, щурясь на солнце.

– Я стреляю, – кивнул он. – У нас даже соревнования бывают. И на мечах сражаемся.

– На мечах?

Яна оживилась и принялась расспрашивать Зеленского. На каких мечах? Где тренируетесь? Где берёте оружие? Спорим, что не сможете победить обычную человеческую женщину, а, эльф из золотого Лотлориена?

Словом, Маша не успела дофантазировать до конца про Миядзаки, а Яна уже придумала открутить палки от швабр и бросила одну Стефану.

– Сражаемся! – задорно крикнула она.

– Только не на мокром, – попросил Антоша. – Поскользнётесь.

Выбрали место на шканцах, где было посвободнее. «И клинки, выкованные умельцами-гномами, скрестились с громким звоном!» – торжественно объявила Яна.

А если без художественных напластований, то палки застучали друг об друга.

Когда именно демонстрация умений Стефана перешла в сражение, никто толком не понял. Но Яна уже лупила своим «мечом» всерьёз, пытаясь достать противника.

– Она ему в лицо целится… – ошеломлённо пробормотала Маша.

– Предлагаю на этом закончить, – крикнул Стефан, отражая удары.

– Ну! Уж! Нет! – на выдохе сквозь сжатые зубы процедила Яна. – Эльф ты или не эльф?

Юноша отбросил палку и выпрямился.

– Мне это не нравится, – прямо сказал он.

Если бы взглядом можно было высекать искры, Стефан Зеленский уже вспыхнул бы, как сухая сосновая ветка.

– Мало ли что тебе не нравится, сопляк, – с неожиданной злостью крикнула Яна. – Защищайся!

И кинулась на него.

Стефан уклонился от удара, подставил ей подножку, и девушка грохнулась на палубу. Даже кошачья ловкость не помогла: Яна врезалась в фальшборт и вскрикнула от боли. Палка вылетела из её руки.

Руденко изменился в лице.

– Ты не охренел, щенок?

– Владимир, прекратите! – попросила Маша.

Толку от её просьбы было не больше, чем от кошачьего мяуканья. Владимир бросил жене, потиравшей ушибленное колено:

– Отползи в сторону.

И обернулся к Стефану.

– С бабами, значит, воевать ты герой! А как насчёт мужиков?

Он неспешно наклонился и подобрал палку, которую выронила Яна. Стефан нерешительно поднял свою.

– Не беспокойтесь, пожалуйста, – вдруг вполголоса сказала Наташа, обращаясь к Маше. – Мне кажется, вы сильно волнуетесь.

От оглушительного треска Маша вздрогнула. Руденко нанёс первый удар – мальчик отбил и отступил на шаг.

– Сильно волнуюсь? – она нервно усмехнулась. – Вашего друга сейчас размажут по палубе в мокрое пятно. Вас это не смущает?

– У нас ведь есть швабры.

Маша на несколько секунд даже забыла о драке. Она осмысливала ответ.

Кажется, девушка только что пошутила.

Или нет?

Из размышлений о специфике чувства юмора у людей с синдромом Аспергера её вывел вскрик: Руденко изловчился и сумел дотянуться до мальчишки. Стефан схватился за плечо, лицо исказила боль.

Маша не выдержала:

– Антон, да сделайте же вы что-нибудь!

Ей никто не ответил, и, оглядевшись, она обнаружила, что матрос исчез.

– Он уже сделал, – заметила Наташа.

– И что же?!

– Убежал.

Когда у трапа возник Яков Семёныч, Маша нервно смеялась. Больше ей ничего не оставалось.

Боцман подоспел вовремя. То, что началось как забава, а затем переросло в драку, грозило закончиться бедой. Маша поняла это слишком поздно, когда от её действий уже ничего не зависело. Она не успевала даже добежать до Руденко.

Но это и не потребовалось.

Старикан за пару секунд оценил обстановку, стремительно перекатился к дерущимся, мелко-мелко перебирая ногами, как японская танцовщица. Если бы Маша в эту минуту начисто не утратила чувство юмора, Яков Семёнович показался бы ей даже комичным.

Оказавшись за спиной Руденко, боцман сделал всего два движения.

Рраз! – раскрытыми ладонями хлопнул сзади по ушам.

Два! – лягнул Владимира под коленку.

Руденко грохнулся на палубу, перекатился на бок. Да так и остался лежать, часто моргая.

У Стефана Зеленского от изумления отпала челюсть. Он перевёл вопросительный взгляд на Наташу, словно сомневался, не почудилось ли ему.

– А ну-ка, товарищи курсанты, «машек» привести в порядок! – распорядился Яков Семёныч.

И видя, что его команда не двинулась с места, повысил голос:

– Швабры, говорю, привести в исходное состояние! Ать-два, ать-два!

Маша вышла из ступора и со всех ног бросилась исполнять.

– Списать обоих, да и дело с концом!

Команда собралась в рубке, оставив салаг под присмотром старпома и матроса.

Списать потребовал Нафаня. Он так и примчался наверх из камбуза, как был – в колпаке, с половником в одной руке и куском картофелины в другой.

– Обоих-то за что? – укоризненно спросил Темир.

– За нарушение дисциплины! – рявкнул Афанасий. – Совсем оборзели! Распоясались, сукины дети! И Антоху выгнать следом!

Козулин фыркнул:

– Антоху-то с чего?

– С чего?! – взвился кок. – С того, что не усмотрел!

– Всё правильно он сделал, – заступился за отсутствующего матроса Яков Семёныч. – Как понял, что жареным запахло, за мной побежал.

– А должен был сам разобраться! – не отступал кок, воинственно размахивая половником.

– Толку-то! Досталось бы и ему. Ты видел этого Руденко вблизи? Кабан кабаном.

Афанасий вспомнил Руденко и притих.

Иван Козулин глянул в иллюминатор, где вдалеке показались очертания острова, и перевёл взгляд на боцмана.

– Остальные-то чего сопли жевали? Перетрусили, слабаки?

– Сергей Бабкин был с Темиром, – Яков Семёныч указал на радиста, который утвердительно кивнул. – Бур с женой за штурвалом. Или ты хочешь, чтобы ему тётки отпор давали?

– А что, это тема! Напрыгнули бы втроём, завалили кабанчика!

– А мясо пустили на котлеты, – внезапно прорезался кок. – У нас есть нарушение дисциплины? Есть!

Темир Гиреев сокрушённо покачал головой:

– По договору – нет. Руденко твердит, что он не собирался мальчишку бить. Говорит, остановил бы палку возле головы. А что в живот ткнул – ну, увлёкся.

– А Зеленский что?

– У Зеленского гордость в попе играет! – поморщился Боцман. – Да, говорит, далековато зашли, но ничего страшного.

– Гордость у него… – кок сделал вид, что сплюнул. – А был бы у нас труп?!

Наступила тишина. Молчавший до этого Муромцев хлопнул ладонью по столу:

– Хорош виноватых искать. Что делать будем? Предложения? Темир!

– Пожурить и отпустить, – развёл руками радист.

– Выпороть, – мрачно пошутил Козулин.

– Списать! – настаивал кок.

Муромцев перевёл на него тяжёлый взгляд.

– Нафаня, вот скажи мне: если я их спишу, сколько человек у нас сойдёт в порту?

– Два.

– Неправильно считаешь.

– Почему это?

– Потому. Думаешь, жёны дальше поплывут?

– Про жён-то я забыл… – пробормотал Афанасий.

– А я помню. Значит, сойдёт у нас не двое, а четверо. Минус четыре человека из восьми – это половина. Деньги я им верну, так?

Афанасий молчал.

– Конечно, верну. У них двухнедельный тур оплачен, а не однодневный. Получается, половина всей суммы – псу под хвост. А ты знаешь, как у нас обстоят дела с финансами.

Иван Козулин отвернулся и стал снова смотреть в окно.

– Знаешь, Нафаня?

– В общих чертах, – неохотно пробормотал кок.

– Ты в общих, а я в конкретных. Так вот сообщаю тебе со всей возможной конкретикой, Нафаня, что дела наши обстоят хреново. Не окупаем мы себя, дорогой. Сидим в минусе. Вон, Яков может тебе подтвердить и всю бухгалтерию предоставить.

– Не надо мне бухгалтерию…

– Тогда верь на слово. Мы не можем списать двоих, а по факту – четверых. И без того на салфетках экономим.

– Зачем на салфетках? На туалетной бумаге эффективнее! – не оборачиваясь, подал голос Козулин. – Установить гальюн на носу, не декоративный, а натуральный. И пускай над волнами гадят, аки птицы.

Муромцев просверлил его взглядом, но доктор сидел вполоборота и капитанского гнева не почувствовал.

– Короче, так, – подытожил Муромцев. – Обоих оставляем, но разъяснительную работу нужно провести – это раз, и на будущее инциденты подобного рода исключить – это два.

– Линьков всыпать… – мечтательно прошептал кок.

– Разъяснительная работа на тебе, Яков Семёныч, – не обращая внимания, закончил капитан.

Боцман кивнул и тронул Козулина за плечо:

– Иван, как уши-то у нашего героя? Не повредил я ему ничего?

– В голове погудело и, говорит, сблевал пару раз. Ему, козлу, только на пользу.

– Ваня! – рассердился Муромцев.

– Молчу, молчу!

Козулин сгрёб бороду в ладонь и прижал к губам на манер кляпа.

– Ты ещё пожуй её!

На том совещание и закончилось.

– Как это было? Покажи!

Маша страдальчески закатила глаза. Хорошо хоть муж не просит повторить драку на палках.

– Он так быстренько подбежал… – изобразила она движения Якова Семёныча. – Как колобок с ножками! И вот так – ух! Раз! Шмяк!

– Эй-эй, потише! – Сергей перехватил её ладони. – Хочешь, чтобы у тебя был глухой супруг?

Маша недоуменно воззрилась на него.

– Если хлопнуть правильно, могут лопнуть барабанные перепонки, – пояснил Бабкин.

– Шутишь?

Сергей усмехнулся.

– Ты слышала о тактике русского боя?

– За кого ты меня принимаешь, – обиделась Маша. – Слышала, конечно. Кулачные бои, национальная забава.

– В основном там бьют как раз-таки не кулаком. Догадаешься сама, чем именно?

Маша вспомнила движения Боцмана и сообразила:

– Ладонью!

– Да! И называется это не удар, а хлёст. Страшной разрушительной силы может достигать, если правильно поставить ладонь и попасть в нужную точку. Яков Семёныч вот так сделал, ты уверена?

Сергей повторил Машино движение, изогнув ладонь лодочкой.

– Именно так!

– Вот хитрый старый чёрт, – восхищённо пробормотал он.

– Никакой он не чёрт, – заступилась Маша за Боцмана. – Ты бы видел, как он потом всеми командовал! А когда Руденко пытался подняться, так рыкнул на него – у меня самой чуть перепонки не полопались.

– Лев! – согласился Бабкин. – Кррррокодил! Голубоглазый.

«С Руденками я побеседовал. Сразу с обоими, оптом. Капитан не зря решил эту почётную обязанность повесить именно на меня. Трудность в том, чтобы баланс соблюсти: и оставить эту парочку на «Мечте», и прижать их к ногтю. Они ведь не дураки, сообразят, что раз их в ближайшем порту не высадили, значит, на то есть причины.

Ишь, пакостники!

Я за свою жизнь на людей насмотрелся. Можете мне поверить, одни из самых гадких – любители пинг-понга.

Этой игре меня обучил лейтенант в нашей части. Часть была непростая, там, кроме настольного тенниса, и другие развлечения имелись, которые вроде как служивым людям не полагаются. Ну да бог с ним, это дело прошлое и заброшенное глубоко на морское дно. Вода всё стирает из памяти, и хорошее, и плохое. Потому человек, когда ему тяжело, к морю рвётся.

Любители пинг-понга – это такие люди, которые всегда проверяют границы. Не могут они без этого! Представьте, что вы в пустой комнате, и глаза у вас завязаны, а в руке – ракетка и шарик. Как понять, где стены? Да и есть ли они вообще? Можно на ощупь бродить. А можно шариком лупить во все стороны.

Яна Руденко как раз из последних.

У её мира границ нет. А без границ плохо! Как понять, кто круче тебя, а кто слабее? Кого можно укусить, а кто и сам цапнет при случае? Только одним способом: постоянно всех проверять на прочность. Тюкни человека шариком – и слушай, как отзовётся. Один скуксится, другой захнычет, третий закроется, а четвёртый такой удар обратно закрутит, что только успевай уворачиваться!

Этим она и занимается.

Первым делом меня проверила: нарушила запрет и стала смотреть, что будет.

Потом мальчишку Зеленского попробовала на зуб.

Она не остановится, пока всех не перекусает, чтобы понять, где её место в этой стае. Без иерархии Яне Руденко никуда. Такие женщины часто похожи на кошек, но в душе – чистокровные гиены, у которых тоже всё с положением в стае строго.

А чтобы с ней рядом существовать без увечий, есть только один способ: схватить за шкирку, потрясти от всей души, чтобы кишки внутри забултыхались, и лишь потом отпустить.

Готов руку дать на отсечение, её супруг так и поступает. Границы ей установил, и чуть она за них морду высунет – сразу трёпку!

Он-то сам не из теннисистов. У него девиз другой: бей первым, или врежут тебе. Не покажешь зубы – считай, проиграл. Для Руденко вся жизнь – боксёрский ринг, не пропускай удары да кулаками маши, пока соперник пощады не запросит.

Когда из-за Зеленского Яна упала, Руденко не бросился к ней, как любой другой на его месте. Нет, он сразу на обидчика наехал. С женой, мол, потом разберусь, но сначала покажу, кто здесь главный.

Это мне Маша Бабкина рассказала. Очень такому раскладу удивлялась, невинная душа.

Поэтому я сразу взял быка за рога. Зашёл в каюту без стука и велел вещи собирать. Всё сухо, деловито, с лёгкой гримасой на лице, будто от них попахивает.

А они ведь к такому обращению непривычные. Растерялись. У Руденко после моего удара голова ещё плохо соображает, а Яна полагала, что любой некастрированный кобель перед ней млеет и тает.

А тут на тебе!

Она первой отступила. Заюлила, заныла, глазами захлопала. Любители пинг-понга шарики бросают мастерски, но в покер их даже новичок обыграет. Не чуют блефа, вот в чём их беда!

– Мы не хотели никого обидеть!

И Владимир поддакивает:

– Переборщили малость, что ж теперь! Один раз всего!

Знаете, говорю им, я вам так скажу. У шотландцев есть пословица: чтобы тебя называли Джоном-плотником, нужно всю жизнь работать плотником. А чтобы тебя называли Джоном-засранцем, достаточно один раз обделаться.

По лицам вижу – отлично они поняли меня. Но проглотили и это.

– Да, – кается Яна, – мы действительно очень виноваты!

Я слегка смягчился. Нос морщить перестал.

– Муромцев крайне недоволен, – говорю, – крайне! Я пока не смог его переубедить.

Только это им и требовалось. Насели на меня, давай упрашивать, чтобы я воздействовал на капитана. Одна лестью бьёт: «Яков Семёнович, он с вами считается!», другой подкупом: «Мы в долгу не останемся!»

Ещё бы, такой позор – быть выгнанными с корабля. Считай, «Мечту» отобрали!

Я позволил им выговориться и, наконец, снизошёл:

– Попробую. Но если ещё хоть раз…

Даже закончить не дали. Клялись, божились, разве что землю не ели.

Что ж, посмотрим.

Когда дверь их каюты закрылась, я прислушался к себе: исчез червячок? Тот, что больше похож на иголку под сердцем.

Никуда он не делся. Притаился на прежнем месте и нет-нет да кольнёт тревогой.

Я вышел на верхнюю палубу. Там под руководством старпома и Антохи наши салаги управлялись с такелажем, а капитан бдил с мостика.

– Тяни грот-брам-брас! – командовал Артём. – Выбирай, выбирай помалу!

Салаги налетали всей толпой, тянули, выбирали, и парус раздувался над их головами, огромный, как облако.

Мы меняли курс.

Я вмешиваться не стал. Отошёл на подветренную сторону, закурил.

Не люблю смотреть, когда только учатся. Сердце кровью обливается, как у конюха, который видит, как неопытный наездник портит от неумения спину его лошади.

Смешно! Скажи кому, что старый хрыч привязан к деревянной посудине, обхохочется. Эта бригантина – даже не старинное судно, только копия! Мы её всего десять лет как спустили с верфей в Амстердаме.

Но так она легла мне на душу… Как ни одна женщина.

Одно слово – «Мечта».

Вдалеке показался остров. Салаги ринулись к борту и замерли.

Они ведь не догадывались, как это будет: когда зелёный горб выпирает из моря, будто разрывая натянутую ткань. Словно неведомая чудо-юдо-рыба-кит поднимается из глубины к поверхности, а волны возле её плавников сияют розовым и золотым.

А они и не знали. Думали, море таким не бывает.

Наташа Симонова стояла как громом поражённая. Ещё утром она говорила, что ей всё равно, лес вокруг, вода или сухие барханы. Эх, девочка, подумал я тогда, много у тебя впереди открытий.

Ты всего сутки на этом судне. А я десять лет.

Море заполняет тебя всего, до отказа. Тебе некуда деться. Ты – лишь сосуд, и оно вольётся в тебя, как бы ты ни сопротивлялся. Будешь думать о нём, чувствовать его, восхищаться, бояться, любить, ненавидеть и не понимать, как ты жил прежде без него. В твоих словах будет море, и сердце твоё станет биться в такт накатам волны.

К морю нельзя подготовиться. Оно ударяет тебя штормовой стеной и смывает всю накипь твоих жалких ожиданий. Остаёшься голый, мокрый, ошеломлённый и без единой мысли о том, что будет дальше.

И это хорошо. Не надо портить будущее своими представлениями о том, каким оно придёт к тебе.

– Красота какая…

Это Наташа сказала. Я ухмыльнулся.

Девчушка не такая бесчувственная, какой кажется.

Или хочет казаться».

Глава 6

Остров был необитаемым. Узкая скалистая полоса берега изрезана неглубокими бухтами, словно кто-то раз за разом кусал от краюхи, а дальше, за приземистыми утёсами, зеленела шапка леса.

«Вглубь не пройти», – предупредил Муромцев. Стволы и ветви деревьев местами сплетались в таких тесных объятиях, словно сговорились не пустить чужаков в сердцевину острова.

«Да и незачем, – добавил Боцман. – Отдыхаем на берегу, хлопцы».

Загромыхала якорная цепь, с шумом и плеском врезалась в воду. Когда рассеялась поднятая муть, стали видны стайки мелких любопытных рыбок, собравшихся вокруг.

– Спустить шлюпки! – скомандовал капитан. – Курсанты, приготовиться к высадке на берег!

Все встали навытяжку у левого борта. Муромцев прошёлся вдоль строя:

– Молодцы! Купайтесь, загорайте! Сегодня отдых спокойный, никаких приключений. Кстати, ласты кому-нибудь требуются? У нас имеются!

Бабкин, порывшись в куче резиновых «ног», выбрал себе пару тёмно-синих. «Ишь ты, “Скубапро”», – подумал он, удивлённо рассматривая их. – Кто бы мог подумать, что здесь найдутся профессиональные ласты». Правда, при ближайшем рассмотрении его радость несколько утихла: проушины в пятках были порваны, да и калоши выглядели довольно потрёпанными.

– А вы, Илья Ильич? Не с нами?

– У меня своя программа!

Муромцев подмигнул, отошёл в сторону и с быстротой, выдававшей армейскую выучку, скинул рубаху и брюки. Матрос Антоша почтительно принял капитанскую одежду. Оставшись в одних плавках, капитан враскачку подошёл к борту. Грузное коротконогое тело обильно поросло седым волосом, густым, как овечья шерсть. Маша стыдливо отвела взгляд в сторону. Почему-то мужская нагота смущала её больше женской. Она успела только заметить, какие огромные у капитана ступни – непропорционально большие, как у великана.

Кто-то из команды ловко перекинул доску через борт. Старпом прижимал её ногой. Капитан быстро взошёл по доске, как приговорённый пират, не доходя до конца громогласно ухнул, перекрестился – и ласточкой сиганул вниз. В воду он вошёл без единого всплеска и сразу быстро поплыл в открытое море.

– Он не утонет? – боязливо спросила Кира.

– Кто? Капитан? – Боцман с удовольствием рассмеялся. – Никогда! В любую погоду плавает, как тюлень! Километры наматывает только так! Ну, теперь наша очередь.

– Подождите! А пираты на нас не нападут?

Это, конечно, была Яна. В голосе её звучала плохо скрытая надежда, что пираты нападут, и будет отчаянная драка, много крови, рома и насилия.

– Вообще-то могут, – неожиданно серьёзно ответил Артём Диких.

– Правда?!

– Да, появляются они тут иногда, – поддержал боцман. – Но на этот случай товарищ Диких у нас вооружён!

– Луком со стрелами? – усмехнулась Яна, окидывая Артёма таким взглядом, что бедный старпом заалел, словно девушка.

Сзади подошёл Владимир Руденко, положил тяжёлую ладонь жене на холку:

– Ну-ка, цыц. Развоевалась!

Яна и его обожгла взглядом. Но Руденко, в отличие от Артёма, краснеть не собирался. Ещё и шлёпнул её по попе:

– Пошла, кобылка моя!

Когда погрузились в шлюпки, Маша не удержалась: перегнулась, черпнула воду. Тёплая! Невозможно поверить, что ещё утром брызги секли лицо как льдинки.

Гребцы на вёслах устроили соревнование, и две лодки толчками двигались вперёд.

– Раз-два! Раз-два! – хрипло дирижировал боцман. Пробковый шлем он оставил на бригантине, и от его лысины отсвечивало вечернее солнце.

– Давай! Навались! – доносился с соседнего борта звонкий голос Артёма Диких.

Когда днище зашуршало о песок, боцман с поразительной для его возраста лёгкостью перемахнул через борт. Следом за ним попрыгали Сергей со Стефаном.

Яков Семёныч хулигански свистнул, сунув два пальца в рот.

– Эй, Тёмыч!

Старпом обернулся и скривился. Им до берега оставалось метров двадцать.

– Ты не Диких, ты Домашних! – дразнясь, крикнул Боцман.

– На обратном пути сочтёмся!

– Как же, жди!

Глядя на Якова Семёныча, режиссёр тихо, чтобы тот не услышал, проговорил, будто читая вслух из невидимой книги:

– Всё у него было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на море – весёлые глаза человека, который не сдаётся.

– Это откуда? – наклонилась к нему Кира.

– Хэмингуэй.

Вдоль линии прибоя море выложило узоры из обломков крошечных ракушек и морских водорослей. Маша сделала два шага, и песчинки облепили мокрые ступни.

Она вдохнула глубоко-глубоко, чтобы морской воздух вытеснил московский смог, осевший в лёгких. Если бы можно было набрать его впрок, этот воздух! Тёплый, прозрачный, с привкусом солёного ветра и хвои! Хотя бы баночку. Она бы доставала её в конце ноября и дышала в терапевтических целях – по чуть-чуть, чтобы хватило на год.

И песок тоже нужно взять. Всего пару-тройку пригоршней, она не жадная! Хватит, чтобы рассыпать по полу в феврале, когда снаружи вьюга пылит колючим снегом, и оставлять на нём отпечатки ладоней и ступней.

– Мария!

Маша вздрогнула и обернулась. Оказывается, пока она мечтала, группа уже собралась и терпеливо ждала её.

Ещё на корабле было решено, что отдыхать и купаться станут не все вместе, а по парам. «Чуть западнее есть большая лагуна, можно было бы высадиться там, – сказал боцман. – Но вы ж сами не захотите гурьбой». Так и вышло.

Рассредоточились по бухтам. Первая, самая ближняя к месту высадки, досталась Яне и Владимиру. «Чтобы далеко не тащиться!» – подмигнул Артём Диких.

«Очень гуманно с его стороны», – подумала Маша, оценив размер сумки у Яны и количество фотоаппаратуры на её муже. Сквозь прозрачные бока пляжной сумки просвечивали платья, парео, шляпы и, кажется, даже пиратская треуголка. Яна не собиралась в этих изумительных природных декорациях распылять красоту впустую, без увековечивания.

Яна оценила выделенную им бухту и красиво закинула руку за голову.

– Лук для инстаграмма! – пропела она, фотографируясь на собственный айфон. – Артём, а теперь вы нас с Володей щёлкните, пли-и-из!

– Какая любовь к себе! – тихо заметила Кира. – Можно только позавидовать.

Наташа Симонова обернулась к ней.

– Это вовсе не любовь.

– А что же?

– Страх смерти, конечно.

Забыв про Яну, все уставились на русалку.

Она поковыряла носком босой ноги песок и перечислила со странной полуулыбкой:

– Вот мой завтрак, вот я сама, вот мой пёсик, вот моя обувь, вот я в отпуске триста двадцать пять раз, а это моё ухо четыре раза. Ела салат, пила дайкири, с этим здоровалась за руку, с тем целовалась. Это не любовь к себе, это страх. Страх, что исчезну – и ничего не останется. А самые тревожные боятся, что уже исчезли. Кто они для мира? Никто. Не пишут картин, не лечат детей, не спасают морских котиков от истребления. Вот и пытаются забить себя в вечность, оставляя снимок, как печать: «существую». Объективное подтверждение себя. Крючки, цепляющие за бытие.

Изумлённая Маша поймала взгляд мужа. «Аутизм, говоришь?» – одними губами поинтересовался Сергей.

Бухта им досталась небольшая, но укромная. Скалы из песчаника выдавались вперёд двумя острыми резцами, защищая от чужих взглядов. Если зайти в воду по колено, можно было увидеть бригантину. Она покачивалась на волнах, как сложившая крылья птица.

– Господи, хорошо-то как!

Сергей закатал шорты и следом за Машей пошлёпал в воду.

«Сказать про Аркадия? Не сказать?»

– Меня на шлюпке укачало сильнее, чем в открытом море! – Жена обернула к нему страдальческое лицо. – Где таблетки?

– В каюте забыл, – покаялся Сергей.

Маша испепелила его взглядом и, пошатываясь, выбралась на берег. Там она плюхнулась на песок и закрыла глаза.

«Не буду говорить, – решил Бабкин. – Нефиг нагнетать».

Он побродил среди камней, разглядывая рыбок. Вода, совершенно прозрачная у скал, метрах в двадцати словно густела и набирала плотную, яркую синеву. Сергей подошёл ближе, не обращая внимания на промокшие шорты. Так и есть: отсюда начинался обрыв. Он сделал осторожный шаг – и почувствовал, что не достанет до дна.

Вернувшись, Сергей стащил мокрые шорты и раскинул руки, подставляя грудь солнечным лучам.

– Между прочим, тут приличная глубина, – сообщил он. – Где техника безопасности, я вас спрашиваю? Почему нам не выдали спасательные круги? Я требую надувной круг.

Маша открыла глаза, приподнялась на локте и внимательно посмотрела на него:

– Тебя что-то беспокоит?

– Там глубина… – начал Бабкин, но она перебила его:

– Нет. Тебя что-то беспокоит на «Мечте»?

Наташа Симонова с трудом сдерживала гнев. Вернее, то чувство, которое она для простоты обозначала этим словом. Оно рождалось в затылке, отчётливо голубое, ледяное, заострённое, и от него по шее бежали неприятные мурашки, похожие на холодные капли.

Стефан опять брал её вещи.

Она обнаружила это, когда открыла свою сумку и не увидела свитера. Драный, протёршийся на локтях, выцветший свитер был старьём, откопанным бог знает на каких развалах. Но это не имело значения. Это был её свитер, и она любила его.

А Стефан его взял.

У Наташи было немного вещей. Но с каждой из них она устанавливала особые отношения. Одни приносили удачу в дождливые дни. В других хорошо было читать книги, утопая в объятиях старого дивана. Третьи защищали, как броня – она частенько надевала их на выход в город. В полосатой юбке с рваными краями ей везло на встречи с кошками, а куртка с нелепым длинным капюшоном, словно позаимствованным у гномов, помогала найти новые дороги.

У Стефана был полный шкаф безликих шмоток. Для него одежда как будто вовсе не имела личной стороны, только функциональную. И он не понимал, отчего Наташа так злится, когда он берёт её вещи.

Обратно их приходилось выцарапывать с боем. Шарфы, пара кофт, даже шляпа затерялись в глубинах его захламлённых полок. «Успокойся, – советовал Стефан, когда она рылась в куче вещей, стиснув зубы. – Купим новое. Делов-то!»

После трёх подобных случаев Наташа перестала одалживать ему вещи.

Тогда Стефан начал брать их без спроса. Как-то раз она обнаружила, что пропала рубашка. Со скандалом рубашку удалось вернуть. Тогда исчезла футболка, обычная чёрная футболка с эмблемой спортивной фирмы на спине. Стефан ночевал у Наташи, и она позволила ему утром надеть её. Это было ошибкой. Футболка пропала с концами, а Зеленский с самым честным видом клялся, что непричастен к этому.

Она давно выгнала бы его за такие проделки. Но, к её изумлению, это был его единственный серьёзный недостаток.

Собственно, вообще единственный.

Этот мальчик, увлечённо игравший в эльфов и что-то программировавший с девяти утра до шести вечера, как-то так приладился к её жизни, что Наташа временами ловила себя на очень странном ощущении.

Она чувствовала себя завершённой.

Когда-то там, наверху, рисуя её, забыли или не захотели добавить нескольких штрихов. Возможно, отрабатывали новую технику, но получилось то, что получилось.

За много лет Наташа привыкла к себе такой. Даже научилась с собой дружить. Большинству полнокомплектных людей не хватало этого умения. Они отказывались принимать в себе все эти палочки, точечки и нелепо торчащие закорючки.

Но только со Стефаном она осознала, что существовала в вечном напряжении. Как солдат, охраняющий границы и знающий, что, кроме него, никто не защитит, если что.

Зеленский восхищался её украшениями. Обновлял фотографии на её сайте. Дарил инструменты для работы. Бронировал билеты, возил кошку к ветеринару, готовил ужины, ходил в аптеку. Он молчал, когда нужно было молчать, и говорил, когда она хотела слышать его голос.

Наташа не знала, умён ли он, добр ли, великодушен или мелочен… Стефан-сам-по-себе не существовал. Был Стефан-рядом-с-ней, и это помогало ей почувствовать себя… целой…

…Но свитер, её старый синий свитер! Как он посмел забрать его?

По шее побежали неприятные мурашки, словно капли холодной воды.

– Не знаю, о чём ты, – открестился Бабкин. Для убедительности он поднял руки повыше и принялся старательно загорать подмышки.

– За дуру не держи, – попросила Маша. – Ты десять минут шлёпал по воде, а купаться не стал. Хотя даже в болоте с пиявками будешь елозить пузом, если тебе позволить.

– Поклёп! – возмутился глубоко уязвлённый Сергей. Он действительно любил плавать, но Машкино преувеличение не лезло ни в какие ворота.

– Пока мы здесь, ничего особенного не происходило, – твёрдо продолжала она. – Значит, тебя выбило из колеи что-то на корабле. Что-то такое, отчего ты даже купаться расхотел.

Бабкин, прищурившись, глянул на неё сверху снисходительно:

– Или я подхватил насморк. Такой вариант вам в голову не приходил, товарищ Пинкертон?

Товарищ Пинкертон открыл рот и зарумянился.

– Нахваталась от мужа по верхам, – добил её Бабкин. – Работа детектива требует глубокого погружения и обширной практики, а не только…

– А-а-а-а!

Бабкин осёкся. Маша вскочила и расширенными глазами уставилась на него.

Где-то неподалёку кричал человек.

Те несколько жутких минут, что они карабкались наверх по камням, а потом мчались, сломя голову, вдоль берега, Бабкин был убеждён, что они найдут труп. Он даже знал чей. Тщедушного сверчка с мягкой, извиняющейся улыбкой.

Кто-то добрался до режиссёра Аркадия Бура.

Они выбежали на край обрыва так неожиданно, что Маша чуть не свалилась вниз. В последний миг он поймал её под локоть.

– Отсюда кричали, – запыхавшись, сказала она. – Или где-то близко.

И тут оба заметили в воде пловца.

Первым чувством Бабкина было облегчение. «Не Аркадий!»

Но, присмотревшись, он понял, что Стефан Зеленский плывёт из последних сил.

– За ним что, акула гонится? – недоуменно спросила Маша. Но Бабкин, не дослушав её, уже сбегал вниз по узкой тропе.

Зеленский действительно плыл так, словно его преследовала акула. Отчаянно размахивал руками, молотил ими по воде, дёргался – и терял последние силы. Каждый метр давался ему всё с большим трудом.

Бабкин нырнул с разбега. Животом едва не провёз по чёрному ежу, растопырившемуся у самого берега, и в пару сильных гребков ушёл с мелководья.

Он плыл и сквозь стеклянную толщу воды видел два валуна, толстых и ровных, как ноги морского великана, а за ними – бурую стену скал. Наверху барахтался человек, казавшийся неуклюжим пауком-водомеркой.

Но вокруг – ни акулы, ни мурены, ни другого существа, которое могло бы так испугать Стефана.

Сергей оттолкнулся от песка и вынырнул рядом с мальчишкой. Тот уставился на него обезумевшими от страха глазами.

– Хорош клешнями махать, – отфыркиваясь, сказал Бабкин. – Вот уже дно.

Он встал и поднял обе руки кверху.

– Веришь?

Зеленский заметил Машу на берегу, и его немного отпустило. Он боязливо нащупал ногами песок и двинулся вперёд, расталкивая воду ладонями.

– На ежа не наступи, – посоветовал Сергей.

– Нн-на какого ежа?

– Противотанкового, елы-палы. Чёрт, Стефан, на обычного морского. Вон он, гад коварный, притаился..

Чёрный ёж выделялся на белом песке, как клякса на промокашке. Сказать о нём «притаился» можно было только издеваясь. Но уловка Бабкина достигла своей цели: парень сосредоточился на еже и перестал бросать назад перепуганные взгляды.

Маша чуть не прыгала на берегу от волнения.

– Стефан, что случилось? Это вы кричали?

– М-м-меня т-т-топили.

Юноша провёл ладонью по лбу, убирая прилипшие волосы. Он был очень бледен.

– Ну-ка сядь, – попросил Сергей, переглянувшись с Машей. – Сядь и по порядку расскажи, что случилось.

– Да. Т-только п-п-попить.

Зеленский вытащил из рюкзака бутылку воды и жадно приник к ней. Бабкин заметил, что руки его дрожат.

– Так что произошло?

Стефан выцедил из бутылки остатки воды и рассказал. Как и в случае с Аркадием Буром, повествование его было коротким и ясным.

Он плавал в одиночестве – Наташа куда-то ушла – и незаметно добрался до двух валунов, торчащих из воды как Сцилла и Харибда. Там ему стало неуютно. Во-первых, откуда-то взялось холодное течение, и теплолюбивый Стефан сразу озяб. Во-вторых, по шершавой каменистой поверхности скал ползали мелкие крабы, какие-то кольчатые червячки, существа, напоминавшие сколопендр, и Стефану стало противно и немножко страшно.

Он развернулся и уже собирался плыть к берегу, когда его ухватили за ногу и с силой дёрнули на дно.

Он провалился вниз, глотнул воды, забился как рыба в сетях и выскочил на поверхность. Тогда-то у него и вырвался вопль, который услышали Маша с Сергеем. Но не успел Стефан глотнуть воздуха, как его вновь потянули вниз.

Он не мог сказать, выпустили ли его или же он вырвался сам. Им овладела паника. Рядом никого не было, никто не пришёл бы на помощь, и несчастный Зеленский представил, как гибкая змея душит его и неторопливо исчезает в узкой расщелине, бросив тело на съедение пучеглазым рыбам и червякам.

Он рванул к берегу так, что сердце чуть не разорвалось. И пока плыл, ему казалось, что внизу скользит длинная тень, стремительно настигая его.

– А п-п-потом вы появились, – закончил Стефан.

Он понемногу успокаивался. Здесь, на тёплом песке, пережитый ужас казался нереальным, отступал всё дальше и дальше, как ночной кошмар.

– Водоросли? – вдруг спросила женщина.

Стефан от волнения забыл её имя. Маша! Точно, Маша.

– Я н-не знаю…

Здоровяк смотрел хмуро и, кажется, не верил ни единому его слову. Глубоко посаженные тёмные глаза обшаривали поверхность бухты. Но море было спокойно.

– Ногу покажи, – попросил он.

Стефан вытянул правую ногу.

– Нет следов, – констатировал Бабкин и поднялся. – Так, оба сидите здесь.

– Куда? – вскинулась Маша. На прозрачном лице вдруг резко выделились веснушки, словно кто-то выплеснул их на неё из ведёрка.

«Испугалась, – понял Стефан. – Чего это она?»

А в следующий момент здоровяк разбежался и снова прыгнул в воду. Зеленский следил за ним, не отрываясь. Достигнув двух каменных столбов, Бабкин набрал воздуха и нырнул.

На поверхности он показался скоро, и гораздо ближе, чем нырял. Махнул рукой – мол, всё в порядке – и бодрыми саженками почесал к берегу.

– Нету там водорослей, – сообщил он ещё издалека. – Каменюки одни да ежиные колонии. Мил-друг, тебе не показалось?

Стефан помотал головой. Нет, ему не показалось. Он до сих пор чувствовал прикосновение ледяного захвата на щиколотке, чуть выше того места, где пропечатался след от слишком тугой резинки носка. Носки он взял у Наташи и…

Наташа!

Стефан вскочил так резко, что чуть не сшиб Бабкина.

– Где она? – сдавленным голосом спросил он.

Наверху послышался шорох, осыпалась галька, и Наташа Симонова спрыгнула с обрыва на тропинку. Влажные длинные волосы закручены в узел на макушке, с купальника стекает вода.

Завидев троицу, она остановилась и удивлённо оглядела их.

– Что тут у вас произошло?

Сергей не стал ничего скрывать, а сразу выложил всю историю приплывшему за ними Боцману.

Вопреки его опасениям, старикан отнёсся к ней серьёзно. В компании Сергея Яков Семёныч дошёл до той бухты, где отдыхали Наташа и Стефан, сплавал к столбам, долго крутился вокруг них и вылез из воды разочарованный.

– На сети грешил, – пояснил он. – Там подальше как-то двое пацанов рыбачили, те, что до вас ходили на «Мечте». Они мне жаловались, что сеть упустили, дурни. Мало ли, думаю, может, течением принесло. Нет, нету.

Он сокрушённо поцокал языком.

– Стефан боялся, что это морские змеи, – подсказал Бабкин.

Старик одним жестом отмёл такую возможность:

– Не водится здесь таких тварей, которые могут за ногу схватить. Укусить – ещё куда ни шло. И то сомнительно.

Они вернулись к лодкам, где поджидала их группа, но остановились чуть в стороне. Старпом что-то объяснял про завтрашний день, и все внимательно слушали его или притворялись, что слушали. Только Стефан бросил на них вопросительный взгляд и сразу отвёл глаза.

– Укусов нет, – сказал Бабкин. – Я смотрел.

– А синяки?

– Нету.

– Сам себя, что ли, напугал? – Яков Семёныч поскрёб пальцем облупленный нос. – Не очень верится.

– Почему?

Бабкин тоже не очень верил, что Зеленский напугал себя сам. Но ему было известно больше, чем боцману. Он знал о происшествии с режиссёром, а старик – нет.

– Дрался он уж больно хладнокровно, – объяснил Яков Семёныч. – Нервничал, конечно, не без этого, но держался молодцом.

– Ну и что?

Боцман покровительственно взглянул на него.

– Хочешь про человека что-то понять, смотри на него в драке. Верный способ. Для баб, впрочем, не годится.

Яков Семёныч обернулся и бросил короткий взгляд на группу.

– Кстати о бабах, – негромко сказал он, – а где была его русалка?

– Говорит, что пошла лесной тропой, вышла к длинному берегу, искупалась и вернулась, – так же тихо отозвался Сергей. – Я не проверял, времени не было. Тут есть тропы через лес?

Яков Семёныч выбил из пачки сигарету и задумчиво помял в заскорузлых пальцах.

– Есть. И даже берег длинный есть, в другой части острова. А что Руденки?

– Владимир утверждает, что нырял. С маской.

– А она?

– Искала на берегу место поживописнее.

Яков Семёныч понимающе хмыкнул.

– Режиссёра ты тоже успел расспросить?

– Они с женой вместе загорали, никуда не ходили.

– И жена подтверждает?

– Угу.

– А волосья-то у ней влажные на затылке, – заметил боцман. – Ладно… Про тебя спрашивать не буду.

– Мне бы времени не хватило, – усмехнулся Бабкин, ждавший этого вопроса.

– Верно, – с некоторым сожалением признал Яков Семёныч. – Это ж надо дотуда доплыть и снова на берег вернуться. Да ещё и к бухте прискакать. Эх, жаль! Значит, не ты шалил?

– Не я. Да и затея хреновая.

– Это да, – согласился старик. – Паршивая шутка, что уж тут говорить.

Сергей промолчал, глядя на две покачивающиеся у причала шлюпки. Он не был уверен, что это шутка.

В морских змей Бабкин не верил. Так же, как и в гигантских спрутов, утаскивающих на дно свою жертву. Он был глубоко убеждён, что вероятность проживания подобных спрутов в этих водах была приблизительно равна вероятности существования царя Посейдона и стремилась к нулю.

Не спрут, не водоросли, не забытая сеть, не безобразник-Посейдон.

Если допустить, что Стефан ничего не выдумал, картина вырисовывалась следующая. Кто-то доплыл мимо скал до бухты, где купался Зеленский, нырнул и поднялся вверх, как субмарина – бесшумно и незаметно. Парнишка, по его словам, изучал какую-то наскальную живность, вниз не смотрел. Пловец схватил его за ногу и попытался утянуть на дно. Хотел напугать? Утопить? Стефан вырвался и рванул к берегу, а там подоспели они с Машей.

Если всё было именно так, значит, кто-то врёт: либо Наташа, либо Владимир Руденко, либо режиссёр с женой. И ещё Яна, которую никак нельзя сбрасывать со счетов!

Подумав, Сергей решил, что поставил бы именно на неё. Девушка потерпела стыдное поражение от Зеленского и жаждала мести. Второе место в забеге претендентов на должность подводного шутника занимал её супруг, которого из-за Стефана едва не прогнали с корабля.

«У него и маска для плавания имеется», – напомнил внутренний голос.

Верно. Чего уж проще: нацепляем маску, огибаем бухту и прячемся за скалами, поджидая удобного момента.

Сергей покосился на группу, уже приближавшуюся к лодкам под предводительством старпома. Несмотря на отдых, все выглядели уставшими. Кроме разве что Аркадия Бура, который по примеру матроса Антоши убрал длинные волосы в хвостик и сразу помолодел.

Машка плетётся сзади… Стефан о чём-то шепчется с подругой… Кира мягко отводит мужа от края пирса, чтобы не свалился…

«Кира?»

Бабкин пригляделся к женщине, замотавшейся в огромное пёстрое парео.

Она сказала, что два часа загорала на берегу. Плечи у неё и впрямь покраснели. Но волосы сзади мокрые, на это ещё боцман обратил внимание.

Выходит, соврала? Но тогда и Аркадий врал.

Сергей качнул головой. Режиссёра с женой он вообще вычеркнул бы из списка подозреваемых. У них нет ни одной причины пугать мальчишку.

«Наташу, пожалуй, тоже вычёркиваем. Или нет?»

– По местам! – зычно распорядился Артём Диких. – Возвращаемся на парусник, товарищи курсанты!

Когда шлюпка причалила к бригантине, Яна первая забралась на борт.

– Наконец-то мы снова плывём к нашей мечте! – торжественно провозгласила она.

Бабкину подумалось, что, строго говоря, они плывут вовсе не к мечте. Они плывут на «Мечте», а уж куда она их принесёт, известно только небесам.

С мечтами всегда так. Никогда нельзя предугадать, как далеко они тебя заведут.

«Говорят, если долго притворяться кем-то другим, рано или поздно наступит момент, когда маска начнёт прирастать к лицу.

Это неправда.

Я не ощущаю себя тем человеком, за которого пытаюсь себя выдать.

Но беда в том, что я не ощущаю себя и прежней. Какой была, пока не надела маску.

Где же я? В том зазоре, что остаётся между кожей лица и изнанкой маски? Во что я превращаюсь?

Может быть, я постепенно схожу с ума? Мне чудится, что всё происходящее существует на двух уровнях: на одном, видимом всем, где мы плывём на бригантине «Мечта» и изо всех сил стараемся радоваться жизни, и на другом, где наш корабль – это кит, поглотивший нас и уносящий в пучину в собственном чреве, а мы – обречённые, все до единого.

Прежде мне никогда не приходили в голову подобные мысли. Откуда они? «Кто их думает?» – хочу спросить я, но вовремя останавливаюсь. Такой вопрос может задать только псих.

Но я не безумна. Это мир вокруг меня начал вытворять чёрт знает что, выделывать нелепые, не поддающиеся осознанию кульбиты.

Я верну его на место. Клянусь, я верну всё на свои места.

Но сначала мне нужно убить одного человека».

Глава 7

Самые полезные мысли Кира Лепшина находила в книгах, совершенно не предназначенных для этого. Иногда это были даже и не книги, а вовсе инструкции. Так, в ранней юности из инструкции по эксплуатации стиральной машины «Вятка-автомат-16» Кира почерпнула следующую идею: «Для обеспечения нормальной работы насоса следует периодически промывать фильтр».

И сразу стало понятно, что это вовсе не о дребезжащей стиралке. Это о ней, Кире. У неё есть фильтры, которые отвечают за то, чтобы всякая грязь, льющаяся снаружи, не оседала внутри, а блокировалась на подходе. Если фильтры засорятся, станешь беззащитным, как ёж без иголок. Кто угодно сможет накидать в тебя мусора, выплеснуть ржавую воду, а то и специально напачкать, войдя в нечищеных ботинках.

«Внимательно разберитесь с фильтром!» – призывала инструкция. Кира кивнула и разобралась. Её фильтром служила иррациональная убеждённость, что ничего плохого с ней случиться не может, максимум – мелкие неприятности. Раз в полгода Кира вынимала это чувство, промывала его, тщательно проверяла, не сломалось ли, и вставляла обратно.

Теперь она была защищена от разных пакостей.

Как-то соседка, неблагодарная старуха, которой Кира покупала продукты, на весь подъезд обвинила девушку в воровстве денег. Самое ужасное, что кое-кто ей даже поверил.

Кира была болезненно щепетильна и столь же болезненно стыдлива. От обвинений она едва не впала в депрессию, боялась входить с соседями в один лифт и даже начала думать о том, чтобы переехать из своего дома. Но тут вовремя включился внутренний фильтр: «Не преувеличивай. Это неприятно, но не смертельно. Поболтают и перестанут».

Кира выдохнула и перестала вести себя как пойманная за руку преступница.

А деньги потом нашёл старухин внук: они завалились за комод в прихожей.

Самое большое откровение явилось Кире из гражданского кодекса. Кира была не юрист, а бухгалтер, и кодекс попал к ней в руки случайно. Но открылся на нужной странице.

«Вещь, предназначенная для обслуживания другой, главной вещи и связанная с ней общим назначением (принадлежность), следует судьбе главной вещи, если договором не предусмотрено иное».

Кира чуть не заплакала, настолько ясно ей всё открылось. Это ведь про людей сказано, про мужа и жену! Не о всякой паре, но к ней и Аркадию как раз подходит. Он – главная вещь. А она, Кира, самостоятельной ценности не имеет, предназначена лишь для обслуживания его, и в том её смысл и цель жизни. Ничего в этом унизительного нет, так и должно быть.

«Следует судьбе главной вещи», – заворожённо повторяла она про себя. Строки были прекрасны. Следует судьбе главной вещи!

И предназначение у них общее, понятно какое.

Первый муж у Киры был альфа-самец. Это она потом поняла, начитавшись умных психологических книжек. А тогда он называл себя каменной стеной. «За мной, Оля, будешь как за каменной стеной», – говорил муж, и действительно выглядел внушительно: камень не камень, но что-то большое, устойчивое. Непоколебимое.

Ах да, её тогда звали Олей. Иногда даже Олечкой. Мягкое имя, нежное – так звучит капля, упавшая с небольшой высоты в воду: не звон, а бульк. «О-ля!»

Выяснилось, что у каменной стены есть один небольшой недостаток: из-за неё ничего не слышно. И, как правило, не видно. Сидишь внутри, обнесённый высокой оградой, и ни о чём не знаешь. А попробуешь перелезть – осадят: «Куда это собралась, голубушка? Ты же за каменной стеной. Вот и сиди тихо!»

Не суетись, как говорил муж. И ладонью делал шутливый жест, будто собирался толкнуть Олю в лицо.

В тренажёрный зал? Забудь, не суетись.

К подруге? Наплюй, не суетись.

Новую работу? Расслабься, не суетись. Сидишь на полном обеспечении, и нечего дурью маяться.

Оля очень хотела ребёночка. Не могла заглядывать в чужие коляски – боялась, что расплачется от умиления и зависти. Но муж посмеивался: «Я жадный! Не собираюсь ни с кем тобой делиться!» – и щипал Олю за толстую белую попу. «Барыня ты моя кустодиевская!»

Он во всём был альфа, то есть первый, сильный, главный. Решал, куда поехать, на что тратить деньги, как одеваться. Шубу Оле выбрал сам: просто вернулся однажды домой и широким жестом, будто с барского плеча, швырнул на кровать дивной красоты соболей: «Носи!»

Подруги Оле завидовали. «Принцесса ты, Олька! – с плохо скрытой горечью говорили они. – Тебе даже пальцем шевелить не надо, всё для тебя сделают». Мужья подруг были не альфами, а какими-то малоизвестными буквами греческого алфавита. Омикронами или, прости господи, вообще ипсилонами. Мужья боялись хулиганов, заискивали перед официантами и не знали, как вести себя с сантехниками.

Ольгин супруг шёл по жизни хозяином. На официантов, если надо, орал (потому что холопское паршивое племя, с ними иначе нельзя). Сантехникам вдвое старше себя говорил «ты» и «дядя». А на хулиганов они наткнулись единственный раз, и Оля об этом предпочитала не вспоминать. Хотя муж потом радовался, потирал кулаки и предлагал ей то ли в шутку, то ли всерьёз снова прогуляться тем же маршрутом с тёмными подворотнями.

Определённо, ей сказочно повезло.

Когда везение закончилось? Оля не знала.

Но ведь было же счастье, было! Существовало взаправду, а не только в её воображении. Оля плескалась в нём, как в чистейшем озере, только брызги разлетались вокруг.

В какой миг оно превратилось в мираж? Оля плыла по инерции, взмахивала руками… Потом открыла глаза – а вокруг сухой песок, и над ним марево мутное колышется.

Она ещё цеплялась за что-то. Надеялась, что это морок, болезнь, и вот-вот всё вернётся на свои места, надо только как следует попросить.

«Корова ты жирная, – равнодушно сказал ей муж, – ты посмотри на себя в зеркало, дура. Куда ты лезешь со своей любовью? Иди сначала займись отвислой жопой, а потом будешь претендовать на любовь».

Как – корова? Она же барыня кустодиевская, с телом белым, как молоко, кожей нежной, как атлас!

Ни озера рядом, ни самой жалкой лужицы. Только серый песок и душная пыль.

Оля достала давно забытый фильтр, внимательно рассмотрела. «Ничего плохого с тобой случиться не может». Но эта мантра незаметно приобрела маленькое дополнение: «пока ты рядом с мужем». Это ведь он альфа, а не она.

Каменная стена рухнула и погребла под собой Олю. Альфа-самец нашёл себе альфа-самку, тонкую, молодую, красивую. Не корову, а ягуариху.

Выбравшись из-под завалов, Оля заплакала от боли. Её побило сильно: не только идти – дышать было тяжело. Подруги сказали, что она сама виновата и аккуратно отступили назад, чтобы не запачкаться в Олином горе.

Она осталась одна.

Дни стали серыми и прогорклыми, ночи – слепыми. До тех пор, пока однажды Оле не приснился сон – первый раз после развода. Во сне приходила бабушка, сокрушённо качала головой и твердила: «А я ведь просила Кирой тебя назвать! Не послушали, олухи».

Проснувшись, Оля отправилась в загс.

Теперь она стала Кира. Твёрдое имя, строгое. Не бульканье капели, а удар молоточка о наковальню: Ки-ра!

Она продала соболиную шубу и украшения. Поменяла работу. Стала фотографироваться на пропуск – и ужаснулась: господи, и это – я? Вот это рыхлое, огромное, похожее на размокший хлебный мякиш – я?!

Абонемент в фитнес-клуб стоил половину её зарплаты. Но Кира решила, что станет экономить на еде.

В тренажёрном зале она поначалу краснела и старалась не озираться. Боялась увидеть юных дев с точёными телами, брезгливо тычущих в неё наманикюренными пальчиками. Однако вскоре оказалось, что посетители здесь самые разные, хватает и толстух вроде неё. Были и точёные юные девы, но они не разглядывали окружающих, а сосредоточенно пыхтели на тренажёрах.

Фитнес. Бассейн. Танцы. Художественная мастерская. Фотоклуб. И совсем уж неожиданно – скалолазание.

Выяснилось, что у неё сильные руки. Когда Кира висела, ухватившись за небольшой выступ на тренировочной скале, в ней крепло ощущение: «я держу себя». Не кто-то другой держит, а она сама. Скалолазание оказалось лучшей психотерапией из возможных.

Кира торопилась жить. Она навёрстывала упущенное – то, что не успела сделать, пока пряталась за каменной стеной.

У неё появились новые подруги. Как-то Кире пришлось отводить сына одной из них в театральную студию при молодёжном театре. Режиссёр поразил её. Это был не человек, а факел, он искрился идеями, и каждый, кто попадал с ним в одно пространство, загорался тоже.

– Аркадий-то? Он нереально крутой! – с восторгом сказал мальчик, когда они шли обратно. – Мы с ним будем Грибоедова ставить, вы придёте на спектакль? «Карету мне, карету!»

– Приду, – рассмеялась Кира.

Конечно, она забыла о спектакле. Но полгода спустя что-то кольнуло её, и она спросила у подруги, как поживает театральная студия.

– Разве я не говорила? – удивилась подруга. – Театр закрыли, уже давно.

Кира растерянно пробормотала, что ни о чём подобном не слышала.

– Здание выкупили под частную клинику. Что ты хочешь – лакомое место!

– А куда… где… как же…

Кира не договорила, но подруга поняла её.

– Бур-то? Запил. Я слышала, его пристроили в доме творчества, но никакой студии, конечно, уже не доверили.

Кира вытерпела неделю. А в выходные, убеждая себя, что только погуляет по парку вокруг дома творчества, поехала в соседний район.

– Аркадий? – безразлично переспросила вахтёрша. – Алкаш, что ли? Вон он, там!

И махнула рукой в сторону лестницы.

Дом творчества был старый, неряшливый и совершенно не оправдывающий своё название. Творчеством здесь и не пахло. Пахло плесенью, казёнными кабинетами и хлоркой, как в больнице. И людей здесь не наблюдалось, несмотря на воскресный день.

Кира осторожно прошла, куда показали. Под лестницей обнаружилось что-то вроде подсобки. Дверь была приоткрыта, и она заглянула внутрь.

Аркадий Бур, постаревший, осунувшийся сидел перед верстаком с каким-то чертежом в руках. Он поднял на Киру тусклый взгляд:

– Вы за Олежкой? Он уже ушёл.

Кира долго смотрела на него. Ни обаяния, ни света не осталось в этом несчастном измождённом человеке. Он излучал тепло лишь до тех пор, пока подпитывался от своего дела, как батарея от солнца.

– Я не за Олежкой, – тихо сказала она наконец. – Я за вами.

– Серёжа, что происходит?

Маша, бледная от качки и переживаний, уселась на кровать.

– А пёс его знает, – в сердцах бросил Бабкин. – Ерунда какая-то. Утром Бур, вечером Зеленский…

– Бур? Режиссёр?

Пришлось рассказать всё как есть.

– Может, это просто глупая шутка, – закончил Бабкин. – Только что-то ни черта не смешно.

Маша потёрла лоб.

– Толкнули в спину… А Зеленского топили…

– Не утопили же.

– Так вырвался!

Сергей скептически хмыкнул.

– Маш, ну кто так топит? За ногу – и под воду тянуть. Ихтиандр, что ли? Даст ему утопленник один раз пяткой в челюсть, и всплывёт Ихтиандр кверху жабрами.

Маша наклонилась к иллюминатору. За стеклом подпрыгивали волны, словно стараясь дотянуться до неё, голубые тени бегали по потолку каюты.

Она представила, как плывёт в безмятежной тишине… И вдруг – рывок! Барахтаешься, ничего не понимая, вода заливает нос и уши, тебя охватывает паника…

Паника! Она быстро обернулась к мужу:

– Надо спросить, нет ли у Зеленского проблем с сердцем!

– Спрашивал уже, – сразу ответил Сергей. – Нет.

Маша от досады щёлкнула языком. Ах, какая была версия! Она всё объясняла. Нет нужды топить человека по-настоящему, если можно его просто испугать.

– Главное – зачем? – поинтересовался Бабкин.

– Наследство? Может, мальчик сказочно богат.

– Тогда спроси меня, расписаны ли они с подругой официально.

– Ясно: не расписаны, – вздохнула Маша.

– Вот именно. Если мужа убивать из-за наследства, то любовника – зачем?

– А вдруг завещание?

– Про завещание не узнавал, – признался Сергей. – Но уверен, что мальчишка двадцати двух лет о нём и не думал.

Он потянул со стола разлинованную тетрадь и принялся быстро набрасывать схему расположения купающихся.

– У меня было предположение, что Зеленского перепутали с режиссёром. Яна с мужем не видели, как нас распределили по бухтам.

– Они остались первыми! – вспомнила Маша.

– Да. Но спутать Бура и мальчишку… Сомнительно!

Оба помолчали.

– С одной стороны, просматривается обычное хулиганство, – задумчиво сказала наконец Маша. – Вполне в духе Яны Руденко.

– Я тоже об этом подумал.

– С другой стороны, чем-то от этих историй отдаёт… – она поморщилась. – Нехулиганистым. Опасным! Режиссёр ведь мог перевалиться за борт, а Стефан – запросто захлебнуться от испуга. И кому это выгодно, многоуважаемый детектив?

Бабкин покачал головой.

– Я бы задавался другим вопросом. Собственно, почему «бы»? Я им и задаюсь.

– Каким?

– «Кто следующий?»

Маша не успела спросить, что он имеет в виду – в дверь постучали.

На пороге стоял Стефан. «Курточка мятая, брюки куцые, а всё равно выглядит как переодетый японский принц», – невольно отметила Маша.

Принц был бледен, но твёрд духом.

– Я хотел поблагодарить вас, – сказал он. – Мне неловко, что я не сделал этого сразу.

– За что благодарить-то… – пробурчал Бабкин.

– Вы мне очень помогли, – возразил Стефан. – Я… Я ужасно струсил, если уж начистоту.

– Не струсили, а испугались, – поправила Маша.

– Какая разница?

– Из-за трусости человека страдают другие, из-за испуга – только он сам.

Стефан смотрел непонимающе, и Маша расшифровала:

– Если вам нужно было охранять границу, а вы испугались волка и удрали – это трусость. Потому что придёт враг, а на заставе никого. А если вы просто встретили волка в лесу и сбежали, роняя тапочки, то это обычный испуг.

Зеленский улыбнулся – в первый раз за всё время.

– Вы меня утешаете. И за это тоже спасибо.

Бабкин поднялся, уступая ему своё место:

– Да ты садись. Садись, кому говорят!

С большими церемониями и заверениями в том, что он ни в коем случае не хотел бы навязываться, принц сел на край кровати. Спину он держал прямо, как ученица балетной школы.

Сергей, перебравшийся к Маше, незаметно сложил пополам свой чертёж и спрятал в карман.

– Стефан, послушай… У тебя есть какие-то предположения о том, кто это мог сделать?

– Я уже всю голову сломал, – чистосердечно признался парень. – В конце концов решил, что это Яна или Владимир. У нас с ними не очень хорошая история сегодня вышла…

– Наслышан уже.

– Я, конечно, придурок. Не надо было вестись на подначки. Захотел красиво мечом помахать, вот и домахался.

– А где, кстати, ты научился? – оживился Бабкин. – Есть какие-то курсы для начинающих эльфов? Я тоже туда хочу.

Стефан рассмеялся.

– Да какие курсы! Началось вообще с дурацкого. Мне в детстве не дали роль в постановке «Трёх мушкетёров». Сказали, что я фехтовать не умею, а мушкетёры только и делают, что дерутся. Сейчас-то я понимаю, что раскосый Атос никому не сдался! А тогда поверил, конечно. Решил, что назло всем научусь фехтовать, и записался в секцию.

– И выяснилось, что у тебя талант, – ухмыльнулся Бабкин.

– Выяснилось, что я китайский дуболом, – поправил Стефан. – Это меня так тренер называл. Я ему сто раз говорил: не китайский, а японский, и то на четверть! А ему однофигственно.

Маша даже привстала от возмущения.

– Он тебя дразнил?!

– Он всех дразнил, – махнул рукой юноша. – Особенно когда поддатый. Но мне это только на пользу пошло. Я же упрямый – жуть! Делаю всё только на топливе из злости.

– Сильно же ты, надо думать, злился на этого засранца, – заметил Бабкин.

На долю секунды лицо Стефана окаменело. Не принц, а ниндзя глянул на Машу из прищуренных чёрных глаз. Не романтичный воин из фильмов, а жестокий беспощадный самурай, готовый на всё ради того, что он считает делом чести.

Но тут юноша улыбнулся, и Маша решила, что ей почудилось.

– Очень! – готовно подтвердил он. – Но злость, как я уже сказал, хорошее топливо. На нём далеко-о-о-о можно уехать! Я был неловким и очень медлительным, а стал лепить из себя стремительного Чингачгука. Чем больше тренер орал, тем сильнее я злился, и тем лучше у меня получалось.

– Ты ещё скажи, что до сих пор ему благодарен, – поддел Бабкин.

– Не скажу, – покачал головой Стефан. – Он давно умер.

– Спился?

– Его забили в парке до смерти, когда он возвращался домой.

Маша широко раскрыла глаза.

– Как забили?

– Палками, – невозмутимо сказал Стефан. – Обычными палками.

Он поднялся и снова обратился с благодарностями и извинениями, на этот раз к Маше. Он-де испортил ей такой хороший отдых на море и не может себе этого простить…

Бабкин слушал эти расшаркивания вполуха. Его что-то зацепило в рассказе юноши, и это был не погибший тренер.

«Яна… Стычка… Учился фехтовать…» Сергей быстро проматывал про себя их недолгий разговор. Где же, где оно? Илюшин приучил его всегда обращать внимание на подсказки интуиции и не отпускать ситуацию, пока не станет ясно, что именно пытались подсказать.

Но сейчас Сергей, как ни бился, не мог вспомнить ничего странного в словах юноши.

Стефан приоткрыл дверь, остановился в проёме и сделал шутливый жест – взмахнул несуществующей шляпой с пером:

– Мерси боку! Увидимся за ужином!

И тогда Бабкин понял.

– Стой!

Зеленский недоуменно взглянул на него.

– Подожди… – повторил Сергей, понимая отчётливо, что вот оно, то самое. – Ты сказал, тебе не дали роль…

– Не дали, – вздохнул Стефан.

– А постановка была школьная?

– Не-а. – Зеленский почесал нос. – Это была театральная студия неподалёку от моего дома.

– И как звали режиссёра, который тебя не взял?

– Откуда же я знаю, – удивился Стефан. – Мне было тринадцать, я его видел, может, пару раз в жизни.

Наверху прозвучал звон колокола.

– Ужин! – воскликнул Зеленский, и глаза его заблестели. – Вы пойдёте?

– Чуть позже, – сказал Бабкин.

– Вы меня тогда извините, я побегу. Есть хочу страшно! Это у меня от испуга! – И подмигнул Маше.

Когда шаги простучали по лестнице и стихли, Бабкин повернулся к жене:

– А вот я почти уверен, что знаю, как зовут режиссёра, который не взял маленького Стефана Зеленского на роль Атоса.

– Я тоже, – мрачно сказала Маша. – Аркадий Бур его зовут, вот как.

Солнце провалилось за горизонт, и над водой осталась одна золотая горбушка, плававшая по волнам. В каюте резко потемнело, но свет им обоим включать не хотелось.

– Совпадение, – неуверенно предположила Маша.

– Может, и совпадения-то нет. Мало ли театральных студий по Москве.

Они переглянулись и помолчали.

– Собственно, даже если это та самая студия, – сказал наконец Бабкин. – Что нам это даёт? Ничего. Только всё ещё сильнее запутывает. Не надо меня убеждать, что на почве детской травмы Стефан Зеленский сначала попытался столкнуть Аркадия Бура в воду, а потом Бур, решив избавиться от юного мстителя, стал топить его в открытом море.

– Полуоткрытом.

– Да хоть закупоренном. Чушь это, а не объяснение. Эх, был бы здесь Илюшин, распутал бы всё в два счёта…

Бабкин осёкся.

Стало очень тихо, и в тишине Маша услышала, как плывёт над водой тусклый звон корабельной рынды.

– Девять часов, – сказала она и поднялась. – Пойдём ужинать.

Но на ужин они попали не сразу. Виновата была Маша, которая решила повести мужа обходным путём, да таким хитрым, что в итоге они заблудились.

Это было смешно. Как сказал Сергей, заблудились в двух мачтах. Однако они вышли совсем не с той стороны, где ожидали, а с противоположной, и оказались возле каюты доктора.

– …и не притворяйся, будто ничего не понимаешь. Вторая смерть!

– Вань, ты опять поддатый, что ли?

Маша и Сергей встали как вкопанные. Голоса доносились из-за приоткрытой двери. В первом она без труда узнала доктора Козулина, во втором – их ангела-хранителя, Якова Семёныча.

Сергей ухватил её под локоть и бесшумно увлёк к стене.

«Нехорошо! – жестами показала Маша. – Пойдём отсюда скорее».

Но муж отрицательно покачал головой. Одной фразы ему хватило, чтобы понять: никуда он не пойдёт, пока не поймёт, о чём речь.

– Я не пью, – донёсся до них голос доктора. – Хотя стоило бы!

Он закашлялся, и сквозь кашель Сергей не разобрал, что ответил боцман.

– Я врач, а не гадалка. Можешь считать, мне мой профессиональный опыт подсказывает, что во всём этом есть что-то нездоровое. Сначала Галя, теперь вот Ирина…

Сергей затаил дыхание.

– Козулин, было расследование, – устало сказал Яков Семёныч. – Хрена ли тебе ещё надо, старый алкаш?

Тот, кого он назвал старым алкашом, вдруг витиевато выругался.

– Да, …, пошли они, …, …., …… со своим расследованием! Здоровая тётка на ровном месте за борт свалилась! Это как называется, ….? Перст судьбы?

– Вань, не ходи кругами, – попросил боцман. – Скажи прямо, в чём ты меня обвиняешь?

– Да при чём здесь ты?! – заорал доктор так, что Маша дёрнулась от неожиданности и локтем задела ручку двери. Петли скрипнули.

Бабкин перехватил её руку, но было поздно. Внутри каюты наступила настороженная тишина.

– Подожди-ка… – послышались шаркающие шаги. Они приближались, и Сергей быстро потащил Машу назад, к тому же ходу, которым они пришли. Бабкин от всей души надеялся, что боцман, выглянув наружу, не успел заметить его широкую спину.

– Вот же ж едрить ваш корабль со всеми якорями! – выругался он, когда они оказались далеко от злополучной каюты. – Какие-то две смерти… Маша, куда мы попали?

– В кают-компанию, – серьёзно сказала Маша, остановившись перед знакомой дверью.

Они оказались последними на ужине. Только Аркадий Бур сидел, ссутулившись, над тарелкой с гуляшом, и хлебной коркой старательно подбирал соус.

– Опаздываете! – укорил он. – Нафаня рвал и метал.

– Икру метал, я надеюсь, – пробормотал Бабкин. Все события первого дня резко навалились на него, и он почувствовал, что здорово устал. – Чёрную.

– Если бы! Убедительно просил на будущее приходить всех вовремя.

Бабкин без аппетита сжевал кусок мяса и поднял брови. Гуляш был мягким и сочным и на время даже вытеснил из его головы мысли о подслушанном разговоре.

– Аркадий, вы когда-нибудь ставили «Трёх мушкетёров»? – вдруг спросила Маша без предисловия.

– Неоднократно, – кивнул Бур, нимало не удивившись. – Ребята обычно очень любят Дюма. «Атос был оптимистом, когда речь шла о вещах, – процитировал он, – и пессимистом, когда речь шла о людях!»

– Прелесть какая! – восхитилась Маша. – А ещё что-нибудь?

Бур улыбнулся.

– «Это, видишь ли, одна из её слабостей, – сообщил он, – тем или иным способом отделываться от людей, которые ей мешают!»

Бабкин поперхнулся гуляшом.

– Как вы сказали?

– «Путь всегда кажется гораздо короче, если путешествуешь вдвоём», – разливался Аркадий, оседлавший любимого конька. – Да, друзья мои, это тоже Дюма. Поразительно недооценённый писатель! Умный, тонкий, ироничный! «Тайну может случайно выдать дворянин, но лакей почти всегда продаст её». Каково, а? И ведь на каждой странице перлы, перлы! Вот вы, Маша, что бы выбрали из перечисленного?

– У меня есть своя любимая цитата.

Режиссёр обратился в слух.

– «Я умею быть храбрым, когда постараюсь, поверьте мне. Вся штука в том, чтобы постараться».

Аркадий обдумал и кивнул:

– Кажется, понимаю.

– А ваша любимая?

– О, их много! Хотя ближе всего мне про путь, который короче, если идти вдвоём.

Он улыбнулся мечтательно, но вдруг застеснялся и уткнулся в тарелку с гуляшом.

– Вы давно женаты? – мягко спросила Маша.

– Три года. Совсем немного.

Она решилась сделать ещё один шаг:

– Жена о вас так заботится…

– Кира меня спасла, – посерьёзнел Аркадий. – Натурально спасла, без всяких метафор. Вышло так, что я лишился своего детища. Театр «Гаврош» – не слышали? Его отобрали под частную клинику. Я пытался бороться, но бюрократическая машина переехала меня и раскатала. – Он улыбнулся собственному пафосу, как бы приглашая и их посмеяться над собой, но в глазах застыла боль. – Я уже, знаете ли, полагал, что жизнь кончена. И вдруг, как ангел во тьме ночной, появляется Кира, прекрасная и грозная, и заявляет, чтобы я не смел сдаваться. У меня, видите ли, дар, а я его уничтожаю! Надо вам сказать, – добавил он, доверительно подавшись к Маше, – что до этого я видел её один раз в жизни и совершенно не запомнил.

Аркадий театрально схватился за голову:

– Нет, вы представьте: незнакомая женщина предстаёт передо мной и требует, чтобы я взял себя в руки. А для начала немедленно поехал с ней.

– И вы поехали? – улыбаясь, спросила Маша.

– Как будто у меня был выбор! Поехал, конечно. А надо вам сказать, я к этому моменту совершенно оскотинился. Стыдно, но правда. Кира недрогнувшей рукой отправила меня на лечение. А пока я избавлялся от последствий алкогольной интоксикации, выбила у префекта разрешение использовать площадку заброшенного танцевального клуба. Там царили голод и разруха! Но самое главное оставалось в сохранности: сцена! Когда я вышел из клиники, мне вручили самый ценный подарок, который я когда-либо получал. Это вернуло меня к жизни лучше всяких врачей и лекарств. Вот уже два года мы с ребятами ставим там спектакли.

– А как называется ваша студия?

– «Зелёный театр». Потому что здание выкрашено в безумный лягушачий цвет.

– Оно теперь принадлежит вам? – уточнил Бабкин.

Аркадий помрачнел и качнул головой:

– В том-то и дело, что я только арендатор. С этим связаны мои самые серьёзные переживания. Именно от них я и сбежал на «Мечту». Но давайте не будем о грустном!

– Да, давайте будем о «Трёх мушкетёрах»! – подхватила Маша.

Если её энтузиазм и озадачил Аркадия, тот сумел это скрыть.

– Полклопа, как говорят мои дети, полклопа. Почему бы и нет?

– Лет… м-м-м… лет девять назад вы ставили «Трёх мушкетёров» и отказали одному из претендентов на роль Атоса, – напрямик бухнула Маша. – Вы, конечно, этого не помните, но…

– Вообще-то отлично помню, – перебил режиссёр.

Маша по-птичьи наклонила голову набок и недоверчиво уставилась на него.

– Помните?

– Разумеется. Ещё бы я такое забыл!

Алину Зеленскую считали образцовой матерью. Трое детей, мальчик и девочки-двойняшки, одетые как куклы, и с ними – молодая мама, ухоженная и всегда прекрасно выглядящая. На них приятно было посмотреть.

Алина никогда не играла с детьми, не пекла с ними печенье, не учила песенки и не делала уроки – всем этим занималась няня. Но на общественных мероприятиях она появлялась в компании своих очаровательных погодков, привлекая всеобщее внимание.

Она и в самом деле выглядела идеальной мамой. Мамой-с-обложки.

В действительности Алина Зеленская не любила детей. Своих ещё терпела, чужих выносила с трудом.

Однако она очень нравилась себе в роли матери.

Вообще-то говоря, Алина просто обожала себя в этой роли. Когда она, такая элегантная, стройная, с прекрасным маникюром и причёской, слышала за спиной восхищённые шепотки («сколько-сколько детей? Не может быть!»), её охватывало глубокое удовлетворение.

Вызывать восхищение и зависть – разве не это высшее счастье?

У Алины не было ни особых талантов, ни серьёзных устремлений. Она не была умна или добра. Если бы её спросили, чего она хочет на самом деле, для себя, не принимая в расчёт окружающих, Алина растерялась бы. Как это – не принимать в расчёт окружающих? А кого же тогда принимать в расчёт?

Она была из тех, кто начинает курить, глядя на рекламные плакаты «Мальборо». Пьёт мартини, потому что в журнале прочитала, будто пить мартини – это элегантно. И рожает детей, потому что это единственное, что у неё получается легко и без усилий.

Дети у Зеленских были чудесные: с льняными локонами, розовыми щёчками, здоровенькие и спокойные. Ей пришлось родить троих, чтобы глянцевая картинка, маячившая в её голове, совместилась с реальностью. В правильной семье должно быть трое малышей – не потому, что родители любят детей, а потому, что это красиво и вызывает восторг.

Без преувеличения можно сказать, что у Алины было сильно развито эстетическое чувство.

Она даже собаку завела – лабрадора, хотя дети просили маленького чёрного пуделя, щенка от умнейшей соседской суки. Но пудели нравятся не всем. К тому же чёрный пёсик невыигрышно смотрится на фотографиях. Алина учла всё это – и купила лабрадора. Щенок был глуповат и трусоват, его едва удалось научить простейшим командам. Но зато как гармонично они смотрелись в парке, когда Джек бегал за мячиком!

Четвёртого ребёнка Алина родила из зависти.

На детской площадке вместе с ними гуляла ещё одна многодетная семья. Алина всегда смотрела на мать со смесью брезгливости и любопытства. Это была маленькая остроносая женщина, похожая на галчонка, – нелепая, взъерошенная, одетая в дешёвые вещи, как будто с рынка или с чужого плеча. Она с раннего утра появлялась во дворе со всем своим выводком: четверо детей, старшему пять, младшему год. Детишки тоже были одеты, с точки зрения Алины, невесть как. К концу прогулки они выглядели чумазыми оборванцами, потому что мать-галка не только разрешала им плескаться в лужах и возиться в грязи, но и сама с удовольствием принимала в этом участие.

Дети её обожали. Причём и свои, и чужие. Неопрятная «галка» могла часами играть с ними в «магазин кукол» или варить суп из листьев подорожника. Она заразительно хохотала, показывая плохие жёлтые зубы, и дети хохотали вместе с ней.

Алина чувствовала, что их сравнивают. Старушки на скамейке чесали языками – конечно, о ней и о «галке», о ком же ещё! Проезжавший мимо на велосипеде сосед кивал ей – и, разумеется, отмечал, какие разные женщины перед ним! Алина не могла представить, чтобы кто-то, заметив её, немедленно не начал о ней размышлять.

Она стала одеваться ещё более изысканно. Купила новые игрушки детям. Приобрела им костюмчики в морском стиле – Тимофей, Эльвира и Сюзанна были в них неотразимы! Казалось бы, соревнование должно быть выиграно вчистую!

Однако Алину точил червь сомнения. Ей чудилось, что она улавливает насмешливые взгляды. Та, другая мамаша даже осмеливалась шушукаться за её спиной с такими же маргинальными тётками, разве что наплодившими меньшее количество оборванцев.

И вдруг Алина поняла, в чём дело. Она проигрывает, потому что у неё всего трое детей. Кого в наше время удивишь тремя малышами! Тем более, что старший уже довольно большой, он не вызывает у людей того умиления, что раньше. Да и девочки растут. Неудивительно, что интерес к ней падает!

И вскоре Алина забеременела четвёртым.

Родился Стефан. День первой прогулки с коляской был подпорчен тем, что мать-галка, пока Алина лежала в роддоме, собрала весь свой выводок и переехала в неизвестном направлении. Подумав, Алина нашла причину. Несомненно, оборванка убоялась страшной конкуренции с идеальной матерью четверых крошек и предпочла позорно сбежать.

Но горький осадок всё равно остался. Что интересного в том, чтобы быть победителем на пустом поле, то есть в пустой песочнице…

Второй удар нанёс Алине собственный младенец, и этот удар был куда страшнее. Стефан, единственный из всех её отпрысков, пошёл в дедушку по отцовской линии. Он не то что не был красивым – на взгляд Алины, он был откровенно уродлив! Чернявый, косоглазый, с мерзкими припухлостями под глазами… С таким ребёнком было попросту стыдно гулять! Она хотела белокурого ангела, как предыдущие дети, а получила чертёнка.

Добила Алину соседка, старая сплетница с третьего этажа. Заглянув в коляску, протянула злорадно:

– А малышок-то у вас национальный, как я погляжу!

Алина даже не сразу поняла. Национальный? И вдруг до неё дошло. В школе старшего сына «национальными» называли детей узбеков, таджиков и прочей, как она считала, неруси, поналезшей в Москву со своих одичалых аулов.

Какой позор! Алина подхватила коляску и, глотая слёзы, бросилась прочь от удивлённой соседки.

С этого дня она возненавидела Стефана. Этот ребёнок её раздражал уже одним своим видом. Он порочил её! Могли подумать, что она нагуляла его от какого-нибудь, господи прости, дворника или продавца в зеленной лавке.

Она сплавила мальчика няне и облегчённо выдохнула.

Но ребёнок рос. Садик, школа… Везде нужно было присутствовать. И повсюду он разрушал её идеальный образ! Алина пыталась найти хоть что-то, чем можно было бы гордиться, но Стефан не оправдывал её ожиданий. Не был отличником. Не завоевал первое место на шахматном турнире. Не смог даже получить роль в паршивом спектакле!

Он безнадёжно портил образ прекрасной матери, который она с наслаждением выстраивала всю жизнь.

– Ты ни на что не способен, – холодно сказала сыну Алина. И, не удержавшись, добавила, мстя за свою многолетнюю обиду на мироздание: – Пустое место!

У Стефана были все шансы вырасти обозлённым невротиком. К седьмому классу он таким и был: злым, нервным, мучительно страдающим от нелюбви родителей, судорожно боящимся чужих оценок. И страшно самолюбивым. Именно самолюбие не позволяло ему показывать свою слабость. Для учителей он был чрезмерно самоуверенный школьник, для одноклассников – задавала и косоглазый придурок.

Для Аркадия Бура он оказался посредственностью.

Вслух режиссёр этого не сказал. Но мальчик так неуклюже двигался, так плохо читал роль, что Аркадий отказал ему – мягко, однако без малейших колебаний. В конце концов, этот нагловатый юноша был даже не из его студии!

Стефан не верил своим ушам. Он жаждал играть в пьесе! Ему казалось, что стоит всем увидеть его в роли Атоса – и все поймут, что он настоящая звезда!

– Я вам отомщу, – мрачно пообещал он режиссёру.

Бур снял очки и потёр глаза.

– Мстить – это лишнее, – заверил он. – А лучше приходи осенью, мы начнём новый спектакль репетировать. Там тебе найдётся роль, обещаю.

Но Стефан ему не поверил. Он больше никому не верил.

Отказ стал последней каплей, и мальчик назначил Аркадия Бура ответственным за все свои неудачи. Это из-за него жизнь не обернулась к лучшему. Сволочь длинноносая!

Стефан вышел на тропу войны.

Накануне спектакля он купил в аптеке йод, в хозяйственном магазине – аммиак, и смешал в стеклянной банке, которую утащил у матери. Все манипуляции Стефан проводил на чердаке дома, морщась от ужасной вони. Когда на дне банки обнаружился осадок, Зеленский усмехнулся. Он получил йодистый азот.

Лишнюю жидкость он откачал шприцем, а осадок, похожий на плотный гель, очень осторожно перелил на плотный лист бумаги. С этого момента Стефан делал всё очень плавно, без резких движений, потому что в руках у него было «нестабильное соединение», как называл это учитель химии. Вот и пригодились скучные уроки!

– Только не взрывайся, – бормотал мальчик себе под нос, – только не взрывайся….

Одной частью геля Стефан пропитал свёрнутые в трубочку куски бинта и сунул их в пустые банки из-под лекарств. Другую часть слил в пакет и завязал.

Узнать, где живёт Аркадий Бур, оказалось проще простого. Дождавшись, пока режиссёр выйдет из квартиры, Стефан обмазал замочную скважину входной двери гелем из пакета. Следы снаружи он аккуратно стёр. «Будет для тебя сюрприз, сволочь!»

После этого Стефан отправился на премьеру школьного спектакля. Шёл он очень тихо, не делая резких движений, сторонясь встречных прохожих и глядя под ноги, чтобы не споткнуться.

Едва только в зале погасили свет, он сразу метнул на сцену две «бомбы» из трёх – до того, как вышли актёры. Ещё одну бросил в проходе, подальше от зрителей, вскочил и пошёл к выходу, зажимая нос.

Хлопнуло так, что содрогнулись стены актового зала. Стены, пол, декорации – всё в долю секунды покрылось тёмными пятнами, и в зале сгустилась ужасающая вонь. Народ завизжал и ринулся прочь.

К этому моменту Стефан уже был далеко.

Режиссёра он ждал возле его квартиры до позднего вечера. Наконец хлопнула дверь, послышались медленные шаги. Мальчик мигом взлетел на этаж выше, перевесился через перила и навострил уши.

Аркадий, понурый, замотанный и несчастный, вышел из лифта, приблизился к двери… Загремела связка ключей. А затем железная бороздка высекла искру из высохшего зелья…

Бухнуло, рявкнуло, застреляло – и режиссёр в ужасе кинулся вниз по лестнице, зажимая уши. А Стефан долго ещё хохотал наверху, сгибаясь пополам. Пока не услышал милицейскую сирену. Тогда он взбежал на чердак, спустился через другой подъезд и ушёл в тёмную ночь.

Глава 8

Солнце слепило. Швыряло острые искры в глаза, как песок. Раздавало пощёчины: синим – наотмашь! яростным белым – так, что хотелось отшатнуться! Лазурью било под дых, чтобы перехватило дыхание. Казалось, в этом месте не существовало цветов, кроме синего и белого. Даже оливковые рощи, разбросанные там и сям на выбеленных до седины холмах, не зеленели, как положено, а вспыхивали серебристо-голубыми кронами под безжалостным солнцем.

Бригантина «Мечта» пришвартовалась к причалу. Это был второй остров на пути следования корабля.

Маша смотрела, словно хотела впитать в себя всё увиденное. Под холмами кучно лепились домики, как птичьи гнёзда. Белые стены, лазурные ставни, тёмные веретена кипарисов, устремлённые в небо. Закроешь глаза – и отпечаток этой картины остаётся на внутренней стороне века, как оттиск безмятежного счастья. В порту болтались и подпрыгивали на волнах утлые лодчонки, кое-где смуглые рыбаки в широкополых шляпах, завидев бригантину, отрывались от починки сетей и махали руками кораблю.

– Жизнь-то бурлит, – заметил Владимир. – Движуха!

– Это вам после вчерашнего так кажется, – усмехнулся Яков Семёныч. – Здесь всего один посёлок на весь остров.

Посёлок лежал перед ними, как на ладони.

– Такое приятное место, – похвалил деликатный Темир Гиреев, выбравшийся наконец-то из радиорубки. – Гулять хорошо, фотографировать очень хорошо…

– Кушать – очень-очень хорошо? – фыркнула Яна.

– Кушать здесь особо негде, – развёл руками татарин. – Разве что возле церкви есть таверна. Совсем маленькая – во-о-от такая.

Он сложил короткие пальцы в колечко и показал, какая.

– Головные уборы никто не забыл? – Боцман обвёл группу строгим взглядом. – Не вздумайте снимать! Увижу – прикажу всыпать линьков.

– Вы с нами пойдёте?

– Яков Семёныч, в вашей компании интереснее!

– Покажете нам достопримечательности…

Боцман широко ухмыльнулся.

– Около вон того дома живёт псина трёхногая. Она и есть основная достопримечательность. Только местным об этом не говорите!

– А как же руины? – разочарованно протянула Кира.

– Яков Семёныч шутит! – вмешался капитан. – Принижает культурные ценности этого замечательного острова. И мы его за это порицаем! Порицаем, товарищи?

– Так точно! – нестройно отрапортовала команда.

Муромцев подошёл к фальшборту и вытянул руку.

– Смотрите – видите тропу? Если пойдёте по ней от церкви, чтобы посёлок остался справа, то минут через десять выйдете к развалинам храма. Ничего особенного не ожидайте, это вам не Акрополь.

– Развалины-то хоть аутентичные? – поинтересовался Владимир.

Капитан пожал плечами:

– Туристов здесь, кроме нас, практически не бывает. Стараться не для кого. Так что думаю, да, подлинные. Что скажешь, Яков Семёныч?

Боцман подошёл к нему, опёрся ладонями о планшир. Маша впервые обратила внимание, что руки у него жилистые, огромные, как кротовьи лапы. Синие вены рвались наружу из-под дочерна загорелой кожи.

– Согласен, Илья Ильич! А кого руины не интересуют, тот может на коз полюбоваться. Их там без счёта пасётся!

Козы окончательно решили дело.

– Тогда закладываем три часа, чтобы и к храму сходить, и искупаться, и по острову погулять в своё удовольствие, – подытожил Муромцев. – Только в воде осторожнее! Не обгорите.

Стефан, вздрогнувший при упоминании воды, отвернулся.

– И в холмы не углубляйтесь, пожалуйста, – добавил Темир Гиреев. – Там случаются обвалы.

Парами они начали подходить к трапу. Маша заметила, что из всей группы только Наташа Симонова не надела солнцезащитные очки.

– Не боитесь за глаза? Солнце яркое.

– Я люблю, когда ярко…

В руках девушка держала небольшую рукодельную корзинку. У самой Маши дома возле кресла стояла похожая, в английском стиле. Правда, вместо рукоделия Маша время от времени бросала в неё яблочные огрызки, но ни за что не призналась бы в этом.

– Вы собираетесь вязать? Или вышивать? – удивилась она.

– Там видно будет, – уклончиво ответила Наташа.

Сегодня она повязала голову красной косынкой, из-под которой выбивались длинные тёмные пряди. Не то цыганка, не то ведунья, не то повзрослевшая Красная Шапочка.

«После слова «конец» ничего не кончается, – подумала Маша. – Красная Шапочка давно выросла и живёт с Волком. Выбирает ему из шкуры блох, когда он перекидывается по вечерам. Баранину покупает у мясника в соседней деревне, а за кроликами он охотится сам. Простодушная Золушка родила четверых детей, и Фея-Крёстная отчаянно интригует при дворе. Одиннадцатый принц из сказки «Дикие лебеди», тот, что остался с лебединым крылом, стал поэтом. Что ещё ему было делать, раз у него всегда при себе остро отточенное перо!»

– А Красавица и Чудовище? – спросил Бабкин прямо ей в ухо.

Маша так и подпрыгнула.

– Ты меня напугал!

– А нечего думать вслух так громко. Так что с Красавицей? Они жили долго и счастливо?

– Нет, – вздохнула Маша. – После того, как Чудовище превратилось в Принца, Красавица мучилась и страдала. Принц был всем хорош: прекрасен собой, добр и щедр… Но влюбилась-то она в Чудовище, с плохим характером, вздорного и мрачного.

– Страшные вещи ты рассказываешь! – Бабкин спрыгнул на берег и легко подхватил Машу на руки. – Давай сказку с хорошим концом, иначе в воду брошу!

Маша забрыкалась, но сдалась:

– Буратино жил долго и счастливо! – И, едва Сергей поставил её на берег, злорадно добавила: – Завёл себе бобра!

Бабкин направился к ней с явным намерением осуществить угрозу, и чтобы задержать его, она скороговоркой спросила:

– А тебе не кажется, что Бур нам соврал?

Сергей остановился в одном шаге от неё.

– Его рассказ звучит так дико, что вполне может быть правдой. Ты не замечала, что правда всегда на редкость неправдоподобна?

Маша не ответила. Она обернулась и глазами искала Аркадия с женой.

Они уже поднимались в посёлок: он на шаг впереди, оживлённо жестикулирующий, подпрыгивающий, как кузнечик; она – чуть сзади: высокая, сильная, несгибаемая, словно заслоняющая мужа от их пристальных взглядов.

Добравшись до развалин храма, Владимир и Яна разделились. Он, сгрузив с себя камеры и треногу, остался прохлаждаться в тени деревьев. А неугомонная жена объявила, что будет выслеживать коз, и скрылась в оливковых зарослях, начинавшихся ниже тропы.

Руины, оказавшиеся куда дальше, чем обещал Муромцев, не произвели на Владимира никакого впечатления. Булыжники, блин, потрескавшиеся. Даже склон холма интереснее смотрится!

С этой стороны плоские, как высунутые языки, камни громоздились друг на друга. Гора будто дразнилась. Над «языками» высилась отвесная стена, из которой кое-где торчали чахлые представители местной флоры, держась за скалу на честном слове. «Цепкие, суки», – одобрительно подумал о них Владимир. Он уважал цепкость. Вот Янка – как бульдог: что в пасть попало, то уже не отберёшь, только если с башкой оторвать.

Солнце припекало так, словно решило вытопить из него всё сало. Владимир, потея и ругаясь, переместился следом за незаметно уползшей тенью. Как они живут здесь вообще в такой жаре? И Янка ещё потащила его на такую верхотуру! Фанатка, блин, документальной фотосъёмки.

Правда, Бур, когда услышал про руины, тоже загорелся и рвался бежать сюда прежде них, но Владимир его осадил: по очереди, батя, по очереди. Сначала мы, потом вы. Нечего тут всем вместе топтаться, настроение рушить.

Буры согласились, куда им деваться… Хотя глядели укоризненно.

Владимир вдруг вспомнил бывшую жену. Вот кто была мастерица взывать к совести! Желала от него гражданской позиции, выраженного мнения о страданиях детей в Зимбабве и – эмоций, эмоций, эмоций! Глядя на неё, он удивлялся, как она не надорвётся, волоча на своих плечах все тяготы мира. Но сам подставлять плечо не хотел. Всех жалеть – жалелки не хватит!

Перед разводом цеплялась за него, как Муму за Герасима. Всё достоинство растеряла. Владимир даже наорал на неё, выведенный из себя её тупостью:

– А ты знаешь, что любовь может жить только три года? А потом умирает! Это учёные, между прочим, установили!

Вообще-то он вычитал это в известной книжке, автора которой забыл, не успев закрыть обложку. И книжку забыл всю, кроме этой единственной фразы.

Он долго ещё говорил ей про учёных, и про исследования, и про три года максимум. Ему было очень важно удержать эту мысль, не дать себе усомниться в собственной правоте. Три года, и ни днём больше! А потом – умирает! И это у всех так, у всех! Потому что если на секунду допустить, только допустить, что хоть у кого-то бывает иначе, если поверить в то, что вот эти люди, пятнадцать лет прожившие вместе, связаны не только деньгами и общими привычками, то это означает, что он сам… что он сам – в проигравших. Среди неудачников. В рядах тех, кому выдали мелочь, придержав большее для других.

– Три года, – ожесточённо сказал он. – Три года – и всё. А потом каюк. Ясно?

Бывшая жена так отчётливо встала перед глазами, что Владимир даже головой мотнул. Чёрт, привидится же…

Он потёр виски, сгоняя сонливость, и поднялся. Пока Янка ловит коз, можно и поснимать.

Руденко предпочитал открыточные виды, с явной, бьющей в глаза красотой, и сейчас перед ним открывался как раз такой. Вот руины, над которыми дрожит и слоится нагретый воздух. За руинами оливы сбегают по склону холма. А внизу разлеглось море и дышит полной грудью.

Владимир сделал несколько пробных кадров. О, бабочка над развалиной! Философский подтекст этого снимка пришёлся ему по душе. Типа, мимолётность жизни над вечным покоем.

– Куда, падла желтокрылая!

Но было поздно. Бабочка оскорблённо поднялась с камней, покрытых подушечками мха, и улетела прочь, трепеща на ветру.

Без неё кадр потерял смысл. Каменюку снять на фоне моря любая дура сможет!

Владимир перехватил камеру удобнее и неспешно двинулся вглубь по тропе.

Здесь можно было найти виды поинтереснее! То узловатая ветка высунется из скалы, точно протянутая рука лесного духа, то откроются необычные напластования… Гора приоткрывала нутро, поворачиваясь то так, то эдак.

Увлёкшись, он не заметил, как забрался довольно далеко. Внизу уже расстилались не просторные оливковые рощи, а низкорослые кустарники, тесно смыкавшие ряды. А над тропой нависал каменистый обрыв, испещрённый тонкими, как след от острого карандаша, чёрными трещинами.

«В этом, пожалуй, что-то есть, – подумал Владимир. – Будто Годзилла рисовала. Точно! Каракули!»

Он сдвинулся на самый край тропы и вскинул камеру, стремясь захватить в кадр как можно больше. Только поэтому и успел заметить падение первого камня.

В объектив было видно, как камень летит, оставляя за собой в воздухе хвост дымной пыли. Он брякнулся куда-то в заросли и прошуршал по листве.

Следом за ним полетели и другие. Булыжники застучали по скалистой стене, как гигантские увесистые градины. «Обвал!» – отчётливо сказал кто-то в голове Владимира.

Руденко попятился. Фронт каменной лавины приближался к нему. Он не видел, что вызвало его – выступ скалы закрывал место зарождения камнепада. «Жидковато», – успел подумать он, как гора встряхнулась и зарычала, будто проснувшийся пёс. Прямо перед носом Руденко проскакал, подпрыгивая, булыжник размером с его голову.

Владимир бросился назад. Обратный путь показался ему куда труднее. Тропа норовила то выскочить из-под ног, то выгнуть спину и сбросить его вместе с камерой в змеиные переплетения жилистых ветвей. За спиной глухо ухали глыбы. Шарахнет одна такая по голове – и прощай, Владимир Руденко.

Он вылетел на площадку, где желтели развалины, и бухнулся возле них, переводя дух. За поворотом ещё звучала перебранка потревоженных скал, но постепенно стихала, переходя в сердитые шепотки оползней, пока не смолкла совсем.

– Вот же… Твою мать! – кратко подытожил Владимир перенесённый опыт.

Идиотизм какой-то. Мог бы сдохнуть, натурально!

Мужчина смачно выругался. Случившееся не испугало, а разозлило его. Он ненавидел то, что могло помешать его планам, будь то человек или природа. Когда в Ирландии задымил вулкан с невыговариваемым названием и из-за него сорвались кое-какие поставки, Владимир клял и костерил несчастную гору, искренне полагая её виновной в своей неудаче.

Помереть сейчас, когда он собрался выходить на новый виток бизнеса? «Хрен вам, а не Руденко!»

Он показал в сторону гор неприличный жест. Затем поднялся и отправился на поиски жены.

…Несколько минут спустя после его ухода на опустевшую площадку выбралась взволнованная Кира Лепшина. Нервно оглядываясь и поминутно задирая голову, она пошла вглубь по тропе тем же путём, каким шёл Владимир, и очень скоро наткнулась на следы обвала. Мелкий щебень рассыпался на узкой дорожке, как крошки зачерствевшего хлеба.

Кира охнула. У неё до последнего оставались сомнения в том, что она правильно истолковала сцену, подсмотренную на вершине холма.

Но теперь сомневаться не приходилось. Женщина, устроившая обвал, выбрала своей жертвой того, кто шёл по тропе. «Но зачем? Зачем?!»

Кира с силой прикусила кожу на руке. В голове творился какой-то сумбур, мешанина из мыслей. Боль привела её в чувство.

Она вернулась к развалинам. Они с мужем договорились, что встретятся здесь, как раз после ухода Владимира и Яны. Аркадий отправился в посёлок, а у неё эти домики, стиснутые между морем и горой, вызывали почему-то неприятные ощущения. Кира задумала подняться на ближайшую вершину, благо та казалась не слишком высокой. «Какие виды! Какой простор!» – заманивала она мужа. Но Аркадий предпочёл возможность добыть вяленую рыбу простору, в чём и признался с кроткой улыбкой.

Пока Кира карабкалась по сухому осыпающемуся склону, успела пожалеть о своей затее. Кустарник исподтишка хватал за юбку и оставлял затяжки, в сандалии набилась земля. Однако, добравшись до верха, она сразу забыла о трудностях.

Не из-за открывшегося вида, который и впрямь был прекрасен. Спиной к ней с противоположной стороны небольшого плато сидела на корточках девушка в красном платке. Тёмные волосы развевались на ветру.

Кира едва не окликнула её. Но тут девушка выпрямилась в полный рост, и стало видно, что она прилаживала толстый сук под камень на краю скалы. Орудуя суком как рычагом, она столкнула валун вниз.

Послышались звонкие удары, будто кто-то раз за разом отбивал огромный футбольный мяч об стенку. Эхо подхватило стук. Кира вспомнила, о чём предупреждал их радист: здесь случаются обвалы.

Первым её побуждением было закричать. Окликнуть тех, кто внизу! Владимир в эту самую секунду фотографирует россыпи древних камней! А вернее всего, и не россыпи, а саму Яну, принимающую соблазнительные позы на фоне руин.

В следующую секунду Кира залепила себе рот ладонью и беззвучно начала пятиться, пока не почувствовала, что ещё шаг – и покатится по склону. Девушка сбрасывала камни один за другим, не оборачиваясь. Наконец она отшвырнула свой рычаг в сторону и присела, вытягивая голову над обрывом.

Кира не стала дожидаться, пока та обернётся. Спрыгнув на склон, по которому она с таким трудом забралась наверх, женщина мелко засеменила вниз в туче пыли, стараясь не упасть.

Она немного спутала направление и оказалась у церкви. Но звать на помощь не стала. Отряхнулась и целеустремлённо направилась уже знакомой дорогой.

На подходе к развалинам Кира замедлила шаг, прислушиваясь, не донесётся ли крик о помощи. Но всё было тихо. Владимир ушёл этим путём за десять минут до неё, но Кира этого не могла знать. Она обследовала площадку, выбралась на тропу и поняла, что никто не пострадал.

Лицо её приняло странное выражение. Сожаление, злость, страх, сомнения последовательно отразились на нём.

– Вы в порядке?

Кира порадовалась, что стоит спиной к дороге. Ей понадобилось несколько секунд на то, чтобы скрыть обуревавшие её чувства.

Она обернулась и увидела Яну рядом с мужем.

– Мне показалось, я слышала какой-то шум, – медленно сказала Кира, взвешивая слова.

– Вон чуть подальше обвал случился! – Владимир махнул рукой. – Я вовремя сделал ноги. Так что не советую там шарахаться. Мало ли чего…

– Обвал! А почему, вы не знаете?

Кира надеялась, что её голос звучит со всей возможной естественностью. Но внимательный взгляд Яны заставил её усомниться в своём умении притворяться. Девушка смотрела… с подозрением? Или показалось?

– Откуда я знаю! – пожал плечами Руденко. – Боги разозлились, во!

Яна нежно потёрлась щекой о его плечо.

– Боги всегда на твоей стороне!

– Это точно, – согласился Владимир. Вроде бы и шутя, но глаза смотрели серьёзно.

– Слава богу, что никто не пострадал, – лицемерно заявила Кира. – Простите, мне пора.

– Вы ж вроде собирались фоткаться! Не?

– Ах, да… Мы передумали. То есть, я схожу за мужем и вернусь. Надеюсь, скоро… Хотя если он задержался…

Продолжая лепетать что-то невнятное, Кира протиснулась мимо парочки и быстрым шагом скрылась за изгибом дороги.

До самого возвращения на судно она пребывала в глубокой задумчивости.

– Милая, ты меня совсем не слушаешь, – отметил Аркадий. В его замечании было больше удивления, чем обиды. – Я что, растерял своё убийственное обаяние? Или это рыба виновата?

Кира не удержалась от улыбки.

– Прости. Она действительно немножко пахнет.

Из пакета, который Аркадий прижимал к груди, высовывалась вяленая рыбья морда.

Поднявшись на бригантину, Кира принялась высматривать Наташу. Но той не было. Она обратила внимание на Стефана, помогавшего матросу Антоше латать паруса. Оба они весело болтали, сидя на баке, и выглядели так, будто расположились здесь уже очень давно.

– Где вы забыли вашу подругу? – шутливо поинтересовалась Кира. – Или она решила остаться в этом рыбачьем посёлке?

– Я бы не удивился! – отозвался Стефан и поднялся. «Воспитанный мальчик, – подумала она. – Сейчас, кажется, никто из молодых не встаёт, разговаривая с женщиной». – От Наташи можно ожидать чего угодно.

Кира пыталась прочитать по его лицу, вкладывает ли юноша в эти слова дополнительный смысл. Но эти его непроницаемые азиатские черты сбивали её с толку. Что прячется в чёрных раскосых глазах, блестящих, как черешни?

– А вон и она! – подал голос Антоша. Матрос, в отличие от Зеленского, встать и не подумал.

По трапу поднималась Наташа. Кира отступила на шаг, боясь, что не справится с чувствами. «Зачем ты пыталась убить его? – хотелось кричать ей. – Зачем?!»

– Получилось? – громко крикнул Стефан, не дожидаясь, когда подруга подойдёт.

Кира вздрогнула и расширенными глазами уставилась на него. В своём состоянии она истолковала его вопрос единственно возможным образом.

Юноша заметил её ужас и покаянно воздел руки к небу:

– Я вас напугал! Простите! Больше не буду так орать.

– Нет-нет, ничего… – пробормотала Кира, приходя в себя. – Что должно было получиться у Наташи?

– Она вам сейчас сама покажет.

Наташа неторопливо приблизилась.

– Ничего не вышло, – ровным голосом, без малейшего сожаления сказала она. – Я должна поздороваться? Мы виделись несколько часов назад.

Она вопросительно взглянула на Лепшину.

– Здравствуй, – пробормотала Кира.

– Здравствуйте. – Она зачем-то дотронулась до уха, словно оно болело. – Как прошёл ваш день?

«Ты что, издеваешься?» – чуть не вырвалось у Киры.

– Немного устала, – выдавила она. – А вы?

– Я пыталась закончить одну работу. К сожалению, ничего не вышло.

Кире захотелось смеяться.

– В самом деле? Ничего не вышло?

– Да, вы сами можете убедиться.

Несколько мгновений Кире казалось, что сейчас она приведёт Владимира и покажет: «Вот! Видите? Живой!» Но вместо этого девушка открыла корзинку, которую, оказывается, всё время держала в руке, и достала оттуда ожерелье из голубого бисера.

– По-моему, красиво, – неуверенно подал голос Стефан.

– Нет. Некрасиво. Всё не то.

Кира присмотрелась. Она никогда не видела ничего подобного. В бисерное полотно в форме полумесяца были вплетены зелёные нити. Они вились, похожие на водоросли, и каждое заканчивалось маленькой белоснежной бусиной.

– Это ведь жемчуг… – вслух подумала Кира. Она наклонилась, заворожённая узором, в который складывались бисеринки разных оттенков синего. «Волна!»

Девушка кивнула.

Ожерелье, на первый взгляд показавшееся Кире детским, неумолимо притягивало к себе. Она замечала тонкие золотые нити, простегавшие бисерные волны, подобно солнечным лучам, и мелкие брызги изумрудных камешков, рассыпанных в беспорядке то тут, то там. Осколки ракушек складывались в очертания чаек, парящих над морем, а одна, самая большая, плыла по краю, ловя парусами ветер.

– Боже мой, это потрясающе! – вырвалось у Киры.

– Вот и я ей то же самое говорю, – поддержал Стефан, – а она не верит.

Наташа Симонова не улыбнулась, не поблагодарила за комплимент. Она просто протянула ожерелье:

– Возьмите.

Кира не поняла.

– Возьмите, – повторила девушка. – Мне не нужно. Это не то.

Серые глаза будто туманом заволокло. И Киру затащило куда-то вглубь этого тумана, закружило, завертело, ухнуло по-совиному, плеснуло синим огнём, словно ведьмой лесной наколдованным, и очнулась она уже с ожерельем в руках.

– С-спасибо…

Но её благодарность запоздала: Стефан с Наташей уже уходили. «Господи, это что ещё за морок?»

«Просто ожерелье тебе очень уж по душе пришлось, – едко заметил внутренний голос. – Так понравилось, что ты не побрезговала бы даже из рук убийцы его принять».

Она никого не убила!

«Пыталась».

Кира растерянно поднесла ожерелье к глазам. Жемчужинки свешивались с ладони, вспыхивали радужным на солнце. Невообразимо прекрасное… Именно невообразимо! Она никогда прежде не носила подобных украшений, ограничиваясь скучным золотом, изредка – авторским серебром. Но всё это казалось ремесленной поделкой на фоне того, что было в её руках.

И вдруг она заметила то, чего не увидела вначале. Даже зажмурилась, решив, что чудится – тёмные червячки бегают в глазах после трёх часов на солнце.

Но красный всплеск коралла возле большой ракушки никуда не исчез. Кира зачем-то потёрла его пальцем… Коралл, кровавый, неровный, с бурой выпуклостью на боку, словно опухолью.

Прямо под парусником.

Глава 9

Наутро погода испортилась. Море, как базарная баба, орало, ругалось, разгоняло народ, а тех, кто имел неосторожность высунуть нос на палубу, в сердцах хлестало по морде мокрой тряпкой. Ничто не убедило бы Машу, что это были всего лишь брызги.

Она добежала до кают-компании, успев вымокнуть насквозь, и с благодарностью приняла от лоснящегося Нафани чашку с горячим чаем. Возле иллюминатора пристроились режиссёр с женой, остальные несли вахту или отсиживались по каютам.

– Наладится, Афанасий Петрович, как думаете? – Маша кивнула за окно. Там бесились мелкие злые волны, швыряя друг другу обломки веток, пустые бутылки, сандалии и прочее похищенное у берега.

Нафаня милостиво кивнул. Если бы не колпак, его можно было бы принять за маленького морского божка, толстенького, коротконого и очень недоброго.

– Наладится, куда оно денется!

– А через три дня обещали шторм! – заметил Аркадий Бур.

– Это ещё вилами на воде писано, – буркнул Нафаня и отвернулся.

Маша села за столик, грея руки о тёплую чашку.

– Аркадий, не каркайте. Пускай погода пожалеет нас и станет солнечной. Хотя бы к вечеру!

Бур приосанился. Маша уже знала, что это означает: сейчас последует какая-нибудь цитата.

– «Море не знает милосердия. Не знает иной власти, кроме своей собственной!» – объявил он.

– Кто это пугает нас белыми китами?! – раздался от входа хриплый голос. Маша и Кира с Аркадием дружно обернулись к Якову Семёнычу.

С него текло так, будто он не только искупался сам, но и набрал в карманы запас воды на случай засухи. Однако голову по-прежнему украшал, словно бросая вызов стихии, светлый пробковый шлем.

Режиссёр обрадовался как ребёнок.

– Вы читали «Моби Дика»!

– И даже ловил! – Боцман снял шлем и подмигнул Маше. – На своё счастье, не поймал.

– Вам приходилось работать на китобойном судне?

– Где я только не работал! Как-нибудь расскажу пару историй. – Он поёжился. – Бр-р-р, ух и холодрыга!

– Замёрзли, Яков Семёныч? – посочувствовала Кира.

Боцман подмигнул:

– Моряки не мёрзнут, они просто синеют!

Маша, ободрённая его улыбкой, решилась высказать тайное опасение:

– Яков Семёнович, нас эта ужасная качка не утопит?

– Ни в коем случае, – очень убедительно заверил Боцман. – Четыре балла для нас – это тьфу! Так, самым хилым за борт потравить…

Он осёкся, углядев перед Машей бутерброд, и тут же извинился.

– Я бы попросил насчёт хилых! – с достоинством заметил режиссёр. – Мы, сухопутные крысы, может, и слабы желудками, но сильны духом!

В этот момент корабль ощутимо качнуло, и Аркадий стал неумолимо зеленеть.

– Яичницу… зря… – выдавил он и бросился к выходу. Жена проводила его сочувственным взглядом.

– Что же, Яков Семёныч, нас так и будет болтать весь день?

– Упаси Посейдон! Мы взяли курс на Энею. Занятный островок! С южной стороны у него скалы, причём опасные – острые, как ножи. Натурально, торчат из моря эдакие тесаки, волну рубят в пену! Ну и всё, что она принесёт.

– И мы туда идём? – поразилась Маша.

– Почти, да не совсем. Идём мы на северную сторону. Там тишайшая гавань, пологий берег.

– А не может случиться так, что нас вынесет на скалы? – опасливо поинтересовалась Кира.

– На скале стоит маяк. Один из самых ярких на сотню миль вокруг. Не заметить его невозможно.

Кок подкрался беззвучно, как кот, и водрузил перед Боцманом чашку с какао. Старик отхлебнул и расплылся в блаженной улыбке.

– Спасибо, Нафаня! Знаешь мою слабость.

– Ты про смотрителя маяка расскажи, Яков Семёныч! Слышал, он аэроглиссер завёл? Рассекает по волнам!

Боцман щёлкнул пальцами:

– А и верно! Хотел ведь да забыл. Сюда бы, конечно, Ваню Козулина, он у нас за главного рассказчика на корабле.

«Это с Козулиным они говорили о двух смертях», – вспомнила Маша. Ей отчего-то расхотелось слушать про смотрителя маяка.

– Странный он человек, – задумчиво начал Боцман. – Живёт на своём маяке постоянно, без всяких сменщиков, а история его появления довольно невесёлая…

Стукнула дверь, в щель просунулось курносое лицо Антоши. За ним внутрь ворвалось облако мелкой водяной пыли.

– Яков Семёныч, там Аркадию нехорошо!

Как ни стремительно бросилась Кира наружу, боцман всё равно опередил её. Дверь хлопнула раз, другой – и Маша осталась за столом одна в окружении трёх кружек.

Кок проковылял к двери, выглянул и вернулся обратно. Встревоженной Маше снисходительно бросил:

– Да всё в порядке! И чего побежали…

– А что с ним?

– Палуба скользкая. Плюхнулся на задницу, чугунком о борт приложился. Ниче, осторожнее будет!

Нафаня сокрушённо поцокал языком, глядя на брошенные тарелки с едой. «Готовишь им, готовишь, – было написано на его лице, – а они берут и головами трескаются, кретины!»

Маша задумчиво откусила от бутерброда. Кок слегка просветлел и отошёл.

Но сидеть и завтракать, когда где-то неподалёку интеллигентный Аркадий, возможно, лежит с разбитой головой, было как-то неправильно. Она с сожалением отодвинула горячий бутерброд, истекавший расплавленным сыром, одним махом допила вкуснейший сладкий чай, коря себя за чёрствость, и встала.

В иллюминатор, по которому расползались дождевые капли, была видна часть палубы. По ней спокойно, вразвалочку, не хватаясь за ванты и не размахивая руками, шагал Аркадий Бур. Маша успела быстро удивиться тому, какое поразительное а, главное, молниеносное воздействие на вестибулярный аппарат оказывает удар головой, когда до неё дошло, что она видит вовсе не Аркадия. Это матрос Антоша быстро шёл к рубке. Хвост на его затылке подпрыгивал в такт шагам.

А где же Бур?

Но тут и режиссёр проковылял следом за матросом. Он потирал затылок, морщился и чуть не брякнулся второй раз, когда, заметив в окне Машу, решил помахать ей рукой. Кира поймала его за шиворот и что-то сурово выговаривала, пока они не исчезли из виду.

– Всыпать Антохе двадцать горячих за паникёрство, – пробормотали за Машиным плечом.

Нафаня поставил на стол вторую чашку чая, метнул пронзительный взгляд на обкусанный бутерброд, и Маша поняла, что, если она не хочет заработать себе смертельного врага, надо доесть.

Когда она подошла к стойке с пустой тарелкой, Нафаня ничего не сказал. Но Маша видела, что он доволен.

– Очень вкусно, спасибо!

«Разумеется, вкусно! – отразилось в маленьких глазках кока. – С какой стати могло быть иначе?!»

Он поблагодарил её не слишком дружелюбной улыбкой, и Маша вдруг решилась. Должно быть, именно из-за того, что кок выглядел тихим ненавистником человечества. Будь это человек, симпатизирующий ей, Маше было бы неприятно потерять его расположение. Но с Афанасием терять было попросту нечего.

– Афанасий Петрович, а кто погиб на корабле?

Улыбка сползла с лица кока.

– Это вы о чём?

– Яков Семёныч говорил, что кто-то упал с корабля и умер.

– Тогда вам, наверное, лучше у него спросить, – криво усмехнулся кок.

Маша вскинула брови.

– А что, это какая-то страшная тайна?

Как она и предполагала, Афанасий смутился.

– Ничего такого… – пробурчал он.

– Тогда почему все молчат?

Кок закатил глаза:

– Да кто молчит-то! Никто не молчит! Просто неприятная это тема, тяжёлая для нас.

Маша быстро придвинула стул и села, обозначив тем самым, что утвердилась здесь надолго.

– Кто-то из туристов, да? – понимающе спросила она, понизив голос. – И теперь вы боитесь, что у вас клиентов не будет?

– Лучше бы из туристов! – в сердцах бухнул Нафаня. – Один чёрт вы сюда слетаетесь, как мухи на… варенье. Даже если кто и отбросит коньки, остальным это по бороде. «Мечта» для вас – как рамка, в которую можно вставить свою физиономию и фоткаться.

Маша предпочла не заметить оскорбительности его слов.

– Неужели кто-то из команды?

– Галина Антоновна умерла, светлая ей память, – строго сказал кок и перекрестился. – Могучая была женщина. Кто б мог подумать, что капитан её переживёт.

Маша осмыслила сказанное и ахнула:

– Жена капитана? Господи, бедный Илья Ильич! Как это случилось?

– За борт упала. Ночь была, ветрено. Тревогу быстро подняли, да толку-то…

– Упала… – повторила побледневшая Маша.

– Может, и сама спрыгнула, – пожал плечами кок. – Выпивши была. – И добавил с нескрываемым уважением: – Пила-то она, как грузчик, любого могла переплюнуть. Эх, Галина Антоновна, Галина Антоновна…

Он сдёрнул с крюка полотенце и, вздыхая, принялся протирать чашки. Маша, не отрываясь, следила за его пухлыми ручками. «Но ведь Козулин говорил не только про жену капитана. Он сказал: «Сначала – Галя, теперь вот Ирина».

Она помолчала немного и решилась:

– А Ирина?

– Что Ирина?

– Отчего она погибла?

Кок яростно бухнул чашку об стол и обернулся.

– Вы яснее выражайтесь! Что ещё за Ирина? И с чего это я должен её знать, по-вашему?

– А… Разве не было такой женщины на корабле?

Нафаня, кажется, с трудом удерживался, чтобы не стукнуть ей кружкой по лбу. Маша на всякий случай отодвинулась вместе со стулом.

– Баб у нас перебывало немерено, – сквозь зубы процедил кок. – Даже чересчур много! Кое-кто был и лишний!

Маша сразу подумала, что кое-кто лишний – это она сама. Но дело надо было довести до конца.

– И среди них – Ирина, – деликатно подсказала она.

Кок раздулся и покраснел, как напившийся комар. Маленькие глазки, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит.

– Или нет, – быстро сориентировалась Маша. – Откуда же мне знать, Афанасий Петрович! Мы, женщины, такой народ, понимаете ли…

Она идиотски хихикнула и покрутила пальцем у виска.

Судя по тому, что глаза кока приняли нормальное положение, смешок получился как нельзя более убедительным. Нафане пришлась по душе её самокритичность. Он твёрдо знал: все бабы – дуры, но те из них, которые понимают, что они дуры, чуть меньше дуры, чем остальные.

Маша наконец сообразила, что самое главное – не умничать. Сводить глаза к носу она посчитала излишним, но продолжала глуповато улыбаться.

– Значит, не было у вас Ирины?

– Всех не упомнишь, – буркнул Нафаня. – Может, и была.

– Но не погибла? – по-прежнему лучась дуростью, уточнила Маша.

– Мне-то откуда знать?! Может, сошла на берег, а её собака бешеная укусила. Или бежала через дорогу – и бамс под «КамАЗ»! А то отравилась палёной водкой! Или…

Маша прервала этот вдохновенный поток воображения:

– То есть при вас на «Мечте» ничего такого не случалось?

– А у меня, по-вашему, палёная водка в хозяйстве имеется?! – мигом взъярился кок.

Она примирительно подняла руки:

– Я поняла! Ни водки, ни «КамАЗа», ни бешеной собаки!

Кок сощурился, пытаясь понять, уж не насмехаются ли над ним.

– Значит, все Ирины на борту «Мечты» остались живы, – весело говорила Маша. – Вот и чудненько! Вот и хорошо! – Она поднялась и стала медленно отступать к двери. – Счастья им, здоровья и сибирского долголетия!

На сибирском долголетии она пулей вылетела за дверь. И так же быстро помчалась в каюту, время от времени оглядываясь, не догоняет ли её рассвирепевший кок.

Но Нафаня, поглядев ей вслед, только покачал головой и взялся за новый стакан:

– От'бабы дуры, а?!

«К тому времени, когда мы пришвартовались, наши бедные салаги уже не чаяли ступить на твёрдую землю. Казалось бы, ерундовая качка, а вымотала их хуже некуда. Был бы шторм, они б и то повеселее смотрели, хлопчики мои.

Кстати, это и в жизни так же. Сколько раз замечал: начнёт иного человека злая судьба трясти и кидать об скалы, так он зубы стиснет, кулаки сожмёт и выстоит. А если его же мурыжить потихоньку, то так качнуть, то эдак, да всё чуть-чуть, всё помалу – глядишь, уже и спёкся наш человечишко. А чтобы героизм проявлять, нужны героические обстоятельства.

На суше распогодилось. Небо стало ну чисто затасканная рваная простыня: тут серое, там грязное, а вот тут через дырку вдруг нежный голубой ситчик проглянет. И ветер поднялся – красота!

Салаги изъявили желание пообедать в порту. Рыбки свежей жареной отведать, супчику в хлебной горбушке… А больше всего, конечно, им захотелось винца. Капитан на корабле строго ограничивает выпивку: не больше бокала за ужином, а за обедом – ни-ни! Оно и понятно почему.

Но четверо в таверну не пожелали идти.

Во-первых, чета Бабкиных. Рыжая Маша, вспомнив о том, что на другой стороне острова есть маяк, вцепилась в меня клещом. Оказывается, ей всю жизнь нравились маяки, но она ни одного не видела. Не могу, говорит, упустить такую возможность.

Честно говоря, тащиться на маяк мне не хотелось. В машину все не уберёмся, а пылить по дороге полтора часа… Лень. Если б она настаивала, я бы отказался. Но так вышло, что настаивать она не стала: попросила – и молчит, ждёт ответа. А лицо у неё прозрачное, беззащитное, глаза, как у ребёнка.

Я в детстве думал, что у людей много слоёв кожи. И у всех разное количество. У кого-то слой на слое лежит в сто рядов – получается броня, как у носорога. Таких ничем не пробьёшь. А кто-то нарастит всего парочку: чуть ткнул – и сразу дырка. Будь я мальчишкой, сказал бы, что Яна Руденко самая непробиваемая, и кожа у неё крепкая, как ореховая скорлупа. А с другой стороны линейки этой – Маша: у неё кожица толщиной с новорожденный тополиный листик, все прожилочки можно разглядеть.

Жалко мне таких. Уж больно они уязвимые.

В общем, покочевряжился я, но согласился.

А вторая пара – мальчишка Зеленский со своей странной подругой. От неё я с некоторых пор ждал чего-нибудь заковыристого. Чёрт знает, каких винтиков ей в голову не доложили, но держится там всё не то в невесомости, не то на честном слове.

Хотя тоже бабка надвое сказала. Иной раз послушаешь – нормальный человек, и говорит дельно. А другой раз хоть беги от неё прочь.

С транспортом нам неожиданно повезло. Нашёлся тарантас, водитель которого готов был везти нас к чёрту на кулички, лишь бы платили. Расселись мы кое-как, притиснулись друг к другу – и покатили.

Режиссёр с женой нам платочком помахали и отправились бродить по городу. Я им вслед смотрел, как они идут рядышком, близко друг к другу, и думал: до чего дружные пары подобрались у нас в этот раз! Никто между собой не ссорился! Душа радуется, честное слово.

На «Мечте» так сложилось, что нормальной семейной жизни никому из нас не выпало. Антоха ещё молодой совсем. У Козулина в каждом порту по бабе, а за каждой бабой очередь на него, волосатого чёрта. Старпом разводится. Нафаня, если вздумает жениться, первую ночь ещё вытерпит, а на вторую порубит молодую в люля-кебаб. Со мной всё ясно – я на «Мечте» давно женат, её из моего сердца ничем и никем не вытеснить.

Кто у нас остался? Капитан. У него жена была бой-баба. Из тех, кто коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт. Но лошади все по стойлам, дома стоят – не шатаются, и что же тогда делать? Правильно: избу поджечь, коня стегнуть, и потом с чистой совестью одного останавливать, другую тушить, и главное – не перепутать.

Тяжело с такими людьми. А нашу затею с «Мечтой» Галина осуждала, говорила, что дурью маемся. У неё был нюх на прибыльные и провальные дела, и, надо сказать, тут она не ошиблась. К тому же она, хоть и жена моряка, самого моря боялась, как чёрт ладана. Единственный раз нам удалось уговорить её взойти на корабль, и тут вот такое получилось…

Как ни крути, выходит, и с нелюбовью к морю Галина была права. Не нужно было ей тогда идти с нами. Да что уж теперь говорить…

Единственный из всех, кто пристроен, – это Темир Гиреев. Он мягкий, ласковый, женщины таких любят. Его невеста ждёт в Ленинграде (никак не привыкну называть город на новый лад!) Но и Темир женится не по большой любви, а потому что время пришло, пора семьёй обзаводиться.

Обо всём этом я раздумывал, пока ехали к маяку. Каждый раз в этом месте на меня накатывает. Всё из-за смотрителя, ясное дело.

Наш тарантас поднялся на скалу, обернув вокруг неё бессчётное количество витков. Ехали, как будто пряжу на веретено наматывали. Но когда все четверо моих подопечных увидели маяк, поняли, что оно того стоило.

Белая башня вырастала из золотого облака. Как он ухитряется на скале выращивать столько цветов, ума не приложу. Но цветут они у него с ранней весны до поздней осени. Я слышал, землю сюда ему завозили аж с материка, местная не подходила. Может и так. От этого паренька всего можно ожидать.

А вот чего нельзя было ожидать, так это того, что случилось, когда мы вышли из машины.

Мы шли друг за другом по дорожке, выложенной декоративным камнем. Впереди Бабкин, за ним Маша, затем я, а за мной, тихо шелестя о своём, Стефан с Наташей. Смотрителя я заметил, когда мы подошли почти вплотную. Он стоял на своём любимом месте, на площадке, спиной к нам. Обычный такой парень, волосы русые, плечи худые, лопатки из-под футболки выпирают.

Бабкин встал. Маша врезалась в него, но этот медведь даже не обернулся.

– Макар… – тихо сказал он, будто самому себе. И вдруг заорал, да так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки:

– МАКАР!

Господи, я чуть не обделался от его крика. А уж я-то, поверьте, наслышался разных воплей за долгую жизнь. Мне почудилось, что даже башня маяка содрогнулась. В ту секунду я бы не удивился, если б она рухнула.

Смотритель вздрогнул, обернулся и озадаченно уставился на нашего медведя.

– День добрый, – говорит. – Меня вообще-то Матвей зовут!

Читал я в детстве про сказочных существ, которые обращаются в камень, если на них упадёт луч солнца. А наш Бабкин окаменел, когда увидел лицо смотрителя. И если бы вы, как я, увидели выражение его глаз, вы бы тоже отвернулись».

…На обратном пути Сергей был молчалив и погружён в себя. Маша не дёргала его – понимала, что мужу хватило утренней встречи с призраком Илюшина.

Нет, вблизи он оказался вовсе не похож на Макара. Сходство проявлялось только в том, что Матвей тоже выглядел младше своего возраста. Серьёзный молодой человек, сдержанный, неулыбчивый. Несмотря на это, он всё равно казался приветливым.

Маша внимательно наблюдала за ним, пока хозяин маяка, рассказывая им о себе, разливал чай из чайника с отколотым носиком.

– Туристы редко сюда добираются. Пару недель назад забрели двое итальянцев, которые путешествовали по островам. А ещё раньше, где-то в конце прошлого мая, приезжал фотограф, делал снимки для календаря. Обещал прислать готовый, да что-то никак.

Он намазал мёдом пористый белый хлеб, источавший умопомрачительный аромат, и разложил перед ними на блюдцах.

– Угощайтесь, пожалуйста.

Кажется, вкуснее хлеба с мёдом Маша не ела в своей жизни.

Обстановка комнаты была очень простая: деревянный стол, стулья, плита, топчан у побелённой стены. Сбоку вверх уходила крутая лестница с перилами.

– Там второй этаж, – поймав её взгляд, пояснил Матвей. – Есть ещё третий, технический.

– Шума волн почти не слышно, – заметила Наташа.

На маяке и впрямь было удивительно тихо, Маша только сейчас осознала это.

– Специальное остекление в окнах. Тройное, защищает от ветра и шума.

– А что внизу? – спросил Бабкин. – Я заметил лестницу и какие-то постройки…

– У меня там лодка! – с готовностью отозвался Матвей. Маша заметила, что на всё, что говорил Сергей, хозяин маяка реагировал особенно внимательно. С ними Матвей был вежлив, не более. К Бабкину он, кажется, отнёсся с теплотой, после того как тот признался, что смотритель напомнил ему погибшего друга.

– Лодка?

– Три, если точно. Столетний катер, которым меня снабдили местные власти, за что им большое спасибо. Деревянная развалюха, годная только для рыбалки. И глиссер.

– Глиссер? – переспросил Сергей, встрепенувшись.

– Аэроглиссер. Знаете, такое судно, которое как бы скользит по поверхности…

– Знаю! – Бабкин даже привстал от возбуждения. – А можно посмотреть?

Наташа со Стефаном отправились изучать окрестности, боцман заявил, что с любезного позволения хозяина будет наслаждаться горячим чаем, мёдом и отсутствием качки. Маша осталась наверху, на смотровой площадке, и оттуда наблюдала, как остроносая лодка, похожая на дельфина, несётся над водой.

Матвей управлял своим глиссером виртуозно, это было понятно даже ей, никогда прежде не видевшей подобных судов. Дождавшись большой волны, он мчался вдоль неё, а затем поворачивал навстречу зелёному валу. В самый последний момент каким-то чудом серебристый «дельфин» избегал столкновения и пролетал над гребнем.

Когда Бабкин выбрался на берег, лицо у него было ошеломлённое.

– Как ты это делаешь?

– Усовершенствовал кое-что, – скромно сказал Матвей и похлопал лодку по корпусу, словно она была живой. – Списывался с конструктором из Германии. Он утверждал, что для сильного волнения эта малютка не годится. Ха! Как бы не так!

Они вернулись на смотровую площадку. Перед прощанием Маша всё-таки не удержалась:

– Вам здесь не одиноко, Матвей?

Он улыбнулся – первый раз за всё время.

– Иногда одиночество – это лучшее, что может быть.

Когда их подпрыгивающая таратайка, съехав с горы, остановилась у причала, Сергей вдруг спросил у Боцмана, осталось ли у них ещё время.

– Погулять хотите? – с пониманием кивнул тот. – Минут сорок точно есть. А то и час.

К удивлению Маши, муж не стал бродить бесцельно по берегу, а потащил её прямиком к тавернам на главной площади городка.

– Ты проголодался? На корабле можно было пообедать.

– Не проголодался. Мысль!.. – отрывисто отвечал муж и продолжал тащить её за собой.

Они обошли пять ресторанчиков, прежде чем заметили через окно чету Руденко.

– Нам сюда!

– Никогда бы не подумала, что ты собираешься обедать в их компании… – пробормотала Маша. – Мог бы меня предупредить. Я бы осталась на «Мечте».

– Никак нет, – отвечал слегка запыхавшийся Бабкин. – Ты мне нужна.

– Зачем?

– На роль Маты Хари.

– На столах голой танцевать?!

Сергей укоризненно глянул на неё.

– Информацию добывать у противника! А вам, Марья Ивановна, лишь бы нагишом поплясать.

Он направился ко входу, но Маша ухватила его за рукав.

– Ну-ка стой! Какую ещё информацию?

– Машка, пошли быстрее, все разговоры после. Этих надо брать тёпленькими! Главное – спроси, как им вчерашний остров. С тобой они охотнее поделятся. Руденко перед женщинами хвост пушит и раздувается.

– Да он презирает женщин!

– Одно другого не исключает. Презирает, но при этом пушит.

– Но…

– Потом, всё потом!

Яна и Владимир были уже навеселе. Они встретили Машу с Бабкиным распростёртыми объятиями и опрокинули бутыль с оливковым маслом, что вызвало у Яны приступ хохота. Подсев к ним, Сергей сразу оживлённо заговорил о какой-то ерунде. Маша не узнавала мужа. Сама она помалкивала до поры до времени, пока не поймала его выразительный взгляд.

– Владимир, у вас получились вчерашние фотографии с развалин храма? У меня что-то ничего интересного…

– Снимать надо с выдумкой! – свысока пояснил Руденко. – Всё получилось. Хотя я в этом проклятом месте чуть камеру не посеял.

– Почему проклятом?

– Почему посеял?

Вопросы Сергея и Маши прозвучали одновременно.

– А вы не знаете? – удивился Руденко. – Я там попал под камнепад. Прикиньте? Чуть заживо не засыпало.

Бабкин непроизвольно стиснул пальцы вокруг горлышка бутылки с маслом. Маша поймала это движение и сообразила, что снова её очередь подкидывать поленья в костёр.

– Под камнепад?! – ужаснулась она. – Боже мой. Вы не рассказывали!

Владимир признал, что это серьёзное упущение и его нужно немедленно исправить. К тому моменту, когда они вчетвером вывалились из таверны, Сергей с Машей знали об обвалах и камнепадах всё и даже больше, чем хотели.

– А я всё пропустила! – сокрушалась Яна.

– Зато козу сфоткала!

– С попы!

– Ты ж моя зая!

– А всё-таки, отчего обвал-то вышел? – успел вклиниться Бабкин в их нежный диалог.

Владимир уставился на него покрасневшими глазами:

– Слышь, а я знаю? Мож, Гефест пёрнул где-то, а тут покатилось.

Он приобнял жену и повёл её вперёд, нашёптывая что-то на ухо. Маша заметила, какими взглядами провожали Яну встреченные рыбаки, и тихо вздохнула: вот что значит быть ослепительно красивой женщиной.

Байки Владимира она не приняла всерьёз. Подумаешь, осыпалась со склона горсть камней и парочка попала ему за шиворот! А Руденко раздул из этого сценарий для блокбастера-катастрофы. Уж кому-кому, а Маше было не занимать умения делать то же самое.

Бригантина стояла у причала, внизу под ней скользили лодчонки рыбаков – точно птенцы под крылом матери. С борта им уже махали Стефан и Аркадий Бур с женой.

Сергей нарочно приотстал, чтобы его не услышали Яна с Владимиром, и спросил вполголоса:

– Ты заметила, что сегодня ничего не случилось?

Маша так и встала.

– Ничего не случилось? – медленно повторила она. – О, конечно! Не считая того, что на маяке мы встретили парня, со спины неотличимого от Илюшина, и ты решил, что это он. И ещё не считая того, что этот парень рассказал историю, от которой мне до сих пор хочется рыдать в голос! И ещё того, что мы двадцать минут провели в компании самодовольного идиота и его жены, слушая плохо выдуманный бред!

– Почему плохо выдуманный?

Маша запнулась на полуслове.

– Потому что можно было и позанимательнее что-нибудь сочинить! – сердито бросила она.

– Руденко вовсе не болтун. Он не умеет фантазировать.

– Хочешь сказать, его действительно чуть не убило?

Бабкин остановился и в задумчивости посмотрел на неё.

– Ключевое слово здесь – «чуть».

И снова двинулся вперёд.

Маша постояла, осмысливая сказанное, и бросилась за ним.

– Ты о чём? Ну-ка стой!

– На корабле, на корабле! – пообещал Сергей, подхватив её под локоть и увлекая быстрее к бригантине. – Шевелим щупальцами, моя прелесть. Опаздывать нехорошо!

Полчаса спустя бригантина вышла из порта, разрезая высокие волны. Маяк на макушке скалы был виден ещё очень долго, даже тогда, когда сам остров исчез в голубом свечении моря.

Матвей сам рассказал им о себе. Яков Семёныч потом признался, что парень впервые на его памяти так разоткровенничался.

«Это ты, Серёга, его испугал», – пошутил боцман. Однако Маша видела, что ему не особенно смешно. Кажется, на языке у старика вертелся вопрос, за кого всё-таки принял Бабкин смотрителя маяка. Но столь прямолинейно проявлять любопытство было ниже его достоинства.

Десять лет назад Матвей Ушаков приехал в эту страну вместе с компаньоном: налаживать бизнес. Русские тогда активно скупали дома по всему побережью. Матвей с партнёром, у которого уже были здесь связи, открыли своё агентство. Оба говорили на нескольких языках, хорошо изучили местность, не обманывали покупателей и работали с полной отдачей. Дела у них сразу пошли хорошо. Как говорили тогда – «раскрутились».

Но он невзлюбил эту страну. Это было странно, ведь ему всегда нравились места с тёплым климатом, чистым ласковым морем, простой и вкусной едой, радушными жителями. А здесь шагни в сторону от туристической тропы – и попадёшь в воронку концентрированной истории, в плотный замес из прошлого и будущего, из легенд, обернувшихся реальностью, и реальности, ставшей легендами. Нигде больше, кроме Камбоджи, он не ловил этого смешения временных пластов. Из кустов скалились фавны, на развалинах достопримечательностей по ночам пировали боги, спускаясь в облике смертных, и светляки освещали их трапезу. Матвею, любителю истории, не могло здесь не понравиться!

Но показывая взыскательным клиентам очередную виллу, из окон которой открывался вид на безмятежно синеющее море, он подавлял в себе желание схватиться за сердце от острого укола. Необъяснимое желание, потому что сердце-то у него никогда не болело, и вообще он был здоров, как бык. Матвей как-то прочитал о фантомных болях у инвалидов и сразу узнал собственные симптомы. Только у него ныла не отрезанная конечность. Саднила душа, которой болеть было не с чего.

Одно время он серьёзно озаботился этим. Читал разнообразную эзотерическую муть, навещал некоего святого старца, сидевшего в горах… Старец оказался вонюч и надоедливо глуп, эзотерика ничего не проясняла, а только больше всё запутывала. Тогда Матвей целенаправленно объехал все проданные им виллы, узнавая о судьбе владельцев. Но никакие несчастья с ними не случались. Значит, дело было не в предчувствиях.

«Ты здесь когда-то жил, – полушутя, полусерьёзно поведал ему компаньон. – Пару тысячелетий назад. Воровал, был пойман, бит не до смерти, осуждён, отправлен с партией рабов на продажу и подох в каменоломне. Такие дела! Сочувствую, брат!»

Матвей смеялся. Чёрт его знает, может, и правда в учении о переселении душ что-то есть. Для себя он остановился на этом объяснении. Пепел прошлого стучит в его сердце, вот оно и сжимается от страха без всяких видимых причин.

А потом он встретил Эрику, и всё это стало не важно.

После свадьбы он изредка вспоминал, что когда-то хотел уехать отсюда. Жена каждый раз спрашивала, отчего он смеётся. Но как объяснить, что смеёшься над тем идиотом, которым был прежде? Он отмахивался и дразнил её: «Полтора метра кудряшек!» Эрика сердилась, топала ногами и кричала, что не полтора, а метр шестьдесят три, сколько раз ему говорить, и как вообще она могла выйти замуж за этого русского дурня, тэн каталавэно! Он ловил её и целовал всю, с ног до головы, каждый сантиметр, от пушистой макушки до узеньких, совсем детских ступней, а она отбивалась, но наконец, так уж и быть, прощала его, негодяя.

Иногда он просыпался среди ночи, выходил, смотрел на звёзды. В груди становилось тесно от счастья. Мириады звёзд светили ему, и каждая звалась её именем.

Они купили яхту, небольшую и быстроходную. Эрика вставала на носу, раскидывала руки и летела над синей гладью, а волосы развевались за её спиной, как плащ. Полтора метра кудряшек, звонкого хохота, вспыльчивости и любви к одуванчикам и ужасным греческим песням (она могла расплакаться над какой-нибудь заунывной балладой об измене и любви, а сама подпевала, пылко и до ужаса фальшиво).

Когда по всему побережью прошло штормовое предупреждение, они были в море. Погода ухудшалась на глазах, и Матвей решил идти к берегу.

Они не успели совсем чуть-чуть. Только что были море и небо – и вдруг всё растворилось в бешеной мутной волне. Яхту швыряло и подкидывало. Вода билась в иллюминатор, сжимала кораблик в тисках, выла и свистела, и не разобрать уже было, куда их несёт.

А потом был удар – и темнота.

…Много позже, уже после выхода из госпиталя, Матвей восстановил картину бедствия. И понял, что шансов у них не было. Яхта шла прямиком на скалы, а свет маленького маяка, поставленного много лет назад, оказался слишком слаб, чтобы они могли заметить его сквозь шторм.

Местные знали о том, что здесь опасно. Но Матвей с Эрикой были не из местных.

Он похоронил её на старом кладбище за городом. Долго и сосредоточенно выбирал памятник на могилу. Это казалось очень важным, и он едва не сошёл с ума, пытаясь найти единственный подходящий. В конце концов остановился на простом белом камне. Но в глубине души понимал, что это не то, и мучился.

Компаньон раскопал ему психотерапевта, кормил какими-то таблетками, выхаживал. Матвей молча ел всё, что ему давали. Мало двигался и в основном сидел, глядя в одну точку. Теперь он знал, что означала боль в сердце. Она была лишь предвестницей того, что отныне заполнило его целиком.

Однажды он просто купил обратный билет в Россию. Билет в один конец – ведь он больше никогда не собирался возвращаться сюда. Ни вещей, ни фотографий брать не стал. В аэропорту, стоя в очереди на паспортный контроль с единственной сумкой через плечо, он отстраненно размышлял о том, что ему нужно как-то провести следующие сорок лет, чем-то занять их… Если повезёт, то тридцать. Но всё равно много.

Газета в руках соседки оказалась открыта на разделе «происшествия». После Матвей даже не мог воспроизвести, о чём там говорилось. Кажется, что-то о разбившихся рыбаках, но он не был уверен. Перед глазами блеснули вспышки, будто стоп-кадры из фильма. Яхта. Скалы. Тусклый маяк, захлёстываемый волнами.

Он выбрался из очереди и пошёл куда глаза глядят.

Очнулся на высоком берегу моря.

Как он добрался до этого места, Матвей не смог вспомнить ни тогда, ни позже. Этот путь стёрся из его памяти, как и содержание заметки в газете. Он сидел на нагревшихся под солнцем чёрных камнях, сумка его куда-то пропала, на рубашке расплывались бензиновые разводы (как? откуда?). Пахло соляркой и морем. Внизу протянулась долгая белая полоса песка, по которой бегал босиком маленький ребёнок, и мать, широко расставив руки, ловила его, смеялась и подбрасывала в воздух.

– …Компаньон мой, кажется, решил, что я окончательно свихнулся, – улыбаясь, сказал Матвей. – Грозил признать по суду недееспособным.

– И что? – спросил Бабкин. – Правда, пошёл в суд?

– К чиновникам он со мной пошёл. Ругался, но пошёл.

…В конце концов, они получили все необходимые бумаги. Бюрократических препон оказалось не так много, как он опасался. Разумеется, его считали психом. Но если псих хочет за свой счёт строить новый маяк, почему бы и нет!

Матвей потратил всё, что у него было. Но полгода спустя на мрачных скалах Энеи зажёгся свет, такой яркий, что его было видно даже днём.

Сначала его называли чокнутым. Бомба в одну воронку два раза не падает, говорили местные, и одна трагедия не повод сторожить там, наверху, целую вечность. Здесь тихие воды, твердили они, а этот сумасшедший отгрохал такую башню, будто у нас тут мыс Горн!

Но всего полтора месяца спустя после того, как маяк заработал, бомба всё-таки снова упала в воронку. Две яхты попали в шторм и держали курс на скалы, пока не увидели свет маяка.

Они потом приходили к нему: двое братьев с семьями, в компании весёлого пшеничного терьера, путешествовавшего с ними по всему свету. Матвей не особенно удивился, узнав в жене одного из братьев ту самую женщину, которая ловила малыша на песчаном пляже. Не то чтобы он ожидал чего-то в этом роде… Но с первого дня жизни на маяке он чувствовал, что всё это имеет смысл.

Наконец-то его существование снова имеет смысл.

Он остался и жил на своей скале в одиночестве. Выпадали недели, когда он не видел ни единого человеческого лица. Только море и небо, и он между небом и морем. Знакомый лётчик сказал, что с большой высоты его маяк кажется ярким, как звезда. После этого Матвей привёз с материка специальной земли, удобрил её и засадил одуванчиками. Наверное, он был единственным человеком во всей стране, который вложил столько души в выращивание обычного сорняка. Но когда одуванчики взошли и распустились, он улыбнулся в первый раз со дня её смерти.

Есть же парень, который ловит детей над пропастью во ржи, думал Матвей. Значит, должен быть и тот, кто ловит их над морем. И не только детей – всех. Как говорил Холден Колфилд: «Знаю, это глупости, но это единственное, что мне хочется делать по-настоящему».

– Теперь рассказывай! – потребовала Маша, как только они оказались в каюте. – Сейчас же, без отговорок!

Бабкин сел на кровать и вытащил из кармана изрядно помятый листок. Маша узнала в нём те записи, которые он делал накануне до прихода Стефана. Сейчас, присмотревшись, она поняла, что рисунков добавилось, хотя разобраться в них мог только сам автор.

– Что это?

– Расклад по покушениям.

– Что?!

– Расклад по покушениям, – терпеливо повторил Бабкин. – Смотри, вот здесь – первый день. То есть на самом деле второй. По-настоящему первый в расчёт не берём, потому что мы не выходили в открытое море.

Маша склонилась над рисунком и прочитала подпись под человечком, висевшим вниз головой.

– Аркадий Бур… Ну да, правильно. Его чуть не столкнули с палубы. Если, конечно, мы ему верим.

– Мы ему верим, – кивнул Бабкин. – Теперь гляди сюда.

– Дырка.

– Да не на дырку, а на рисунок.

В луже, обозначенной волнистыми червячками, болталась условная человеческая голова.

– Кого-то гильотинировали, – констатировала Маша.

– А кого-то сейчас придушат, – пообещал ей муж. – Ты убиваешь во мне художника.

– И мир ещё скажет мне за это спасибо! – огрызнулась она. – Я и без твоих кракозябр знаю, что Стефана пытались утопить. Опять-таки, если он говорит правду.

– И снова у нас нет причин не верить юному Стефану! – подхватил Сергей. – И, наконец, день вчерашний…

Маша замолчала. Собственно говоря, всё это она могла бы сообразить и сама. Но сейчас, когда перед её глазам болтался помятый листок, на оборотной стороне которого был изображён толстопузый человечек под кружочками, явно символизировавшими камни, вся картина внезапно обрела объём.

– Три покушения… – медленно произнесла она. До сих пор в её голове рассказ Руденко отчего-то не связывался с предыдущими событиями.

– А я о чём говорю! Бур, Зеленский, Руденко, один за другим. Но интересно не это.

– Есть ещё что-то более интересное?! – Маша с ужасом уставилась на него, пытаясь представить, что в представлении мужа может быть занимательнее трёх покушений на пассажиров судна.

Бабкин пожал плечами:

– Стал бы я рисовать эту картину, чтобы показать очевидное! Любопытно другое. Возвращаемся к тому, что я сказал тебе на берегу: сегодня никто не пострадал. Мы уже побывали на Энее и вернулись без приключений.

– У нас впереди ещё один остров, – сказала Маша, думая о другом.

– Только в четыре. Но мы уже знаем достаточно, чтобы сделать кое-какие выводы.

За окном мелькнула какая-то тень. Бабкин быстро подался вперёд и увидел чайку, тяжело машущую крыльями.

– Вот так подкрадывается паранойя… – пробормотал он.

Маша дёрнула его за руку, и он чуть не свалился на жену.

– Ой! Ты что?

– Выводы! – потребовала она. В глазах у неё загорелся недобрый огонь.

– Вот сейчас возьму и ничего не скажу.

– А и не надо, – внезапно согласилась Маша. – И без тебя всё понятно.

– Неужели?

Она поднялась и принялась мерить каюту шагами – привычка, позаимствованная у Илюшина. Пышные тонкие волосы растрепались, и выглядела Маша так, будто её несколько раз несильно ударило током.

– Какая-то ты наэлектризованная, – неосторожно пошутил Бабкин.

– Потому что эта игра в «найди закономерность» мне не нравится! – резко парировала Маша.

– Закономерность?

– А что, по-твоему? Это и ежу понятно! Я бы сообразила раньше, если бы приняла всерьёз рассказ Руденко, но он мне до того не нравился, что я не хотела верить вообще ничему, что он говорит. Но если принять его слова на веру, то вся картинка складывается. На борту четверо мужчин-пассажиров. На троих из них уже было совершено покушение. Остался четвёртый, и это ты. Дальше продолжать?

Бабкин улыбнулся. Увидев эту улыбку, Маша едва не заискрилась от злости.

– И ты ещё смеёшься?!

– Это улыбка гордости за жену! – попытался выкрутиться он, но было поздно: Маша рассердилась всерьёз.

– Здесь происходит чёрт знает что! – тихим яростным шёпотом начала она. – Я понятия не имею, чего ожидать! Я хотела отвлечь тебя от мыслей об Илюшине, а вместо этого мы встречаем его двойника!

– Не двойника, просто…

– Я надеялась на увлекательное путешествие, – не останавливалась Маша, – и что вместо этого?! Мы как будто ходим по лезвию! Того гляди, кого-нибудь убьют! А ты…

Она осеклась. Вместо того чтобы оседать под тяжестью её обвинений, муж выпрямился. И в целом выглядел как человек, тщетно пытающийся скрыть удовлетворение.

Маша несколько секунд смотрела на него, а затем начала прозревать.

– Тебе же всё это нравится… – ошеломлённо протянула она. – Господи, да ты в своей стихии!

– Ну, вода никогда не была моей стихией, – скромно признался Бабкин. – Я куда грациознее на суше.

– Я не о море!

– Всё происходящее довольно забавно, – уклончиво согласился он.

– Забавно?! Ты понимаешь, что, возможно, какой-то псих наметил тебя четвёртой жертвой?

– Жертвой – да. Псих – нет.

Маша внимательно посмотрела на мужа и решила, что ей лучше сесть. В глазах его горел азарт. Он напоминал мальчишку, получившего в подарок конструктор своей мечты. Детальками были люди, но Сергея это не очень смущало.

– Ты что-то знаешь, – утвердительно сказала она.

– То же, что и ты. – Он сел напротив и сцепил пальцы в замок. – Три человека стали жертвами условных покушений.

– Почему условных?

– Подожди, не перебивай. Я понял это сегодня, когда мы поднимались на маяк. Но тогда, как ты верно предположила, должно было последовать четвёртое. Почему его не было?

Маша пожала плечами:

– Потому что мы не захотели гулять по городу, а отправились на маяк.

– Да, но кроме этого есть ещё кое-что. То, что отличает сегодняшнюю вылазку от предыдущих.

Маша задумалась. Перебрала в памяти острова, вспомнила всех, кто спускался с корабля, и внезапно сообразила:

– С нами сегодня был боцман.

– Бинго! – Сергей щёлкнул пальцами. – Ты умнее меня. Я ведь начертил на своём плане, кто где находился, но догадался сопоставить факты только после визита на маяк. Яков Семёныч не хотел ехать с нами. Он согласился только потому, что ты попросила.

– Хочешь сказать, это Яков Семёныч толкал в спину Аркадия и топил Стефана? – недоверчиво спросила Маша.

– Не совсем. Даже более того, уверен, что это не он. Но я предполагаю, что команда в этом замешана.

– С ума сошёл?! – ахнула Маша.

– Может, не вся команда. Двое-трое. Они придумали постановку, игру в попытку убийства. Потому что это ведь игра, Маш! Если бы Аркадия в самом деле хотели сбросить, его подтолкнули бы второй раз. Утопить Стефана было проще простого. А Руденко можно было бы без затей приложить камнем по башке, а уже потом устроить обвал для маскировки следов. Но это не было сделано. Почему? Потому что никто не собирался убивать их по-настоящему.

– Ты так говоришь, как будто тебя это огорчает, – съязвила Маша.

– Не огорчает. Но мне не по душе и нынешнее развлечение. Кто-то хочет заставить пассажиров испытать острые эмоции. Съем пиджак, если это не так!

– У тебя нет пиджака…

– Брюки есть, старые. Честное слово, это похоже на подпитку адреналином. Вспомни, какой Руденко был счастливый, когда рассказывал, как спасся от камнепада.

– А теперь вспомни, какой Стефан был несчастный, когда выполз на берег, – парировала Маша.

– Я не спорю, это работает не со всеми. Но с кем-то – работает!

Маша тщательно обдумала его слова. Кто-то из команды устраивает им «американские горки», чтобы плавание на «Мечте» воспринималось ярче? Добавляет в пресное блюдо жгучего красного перца?

– Серёжа, прости меня, но это глупость, – решительно сказала она. – Задача команды – обеспечивать нам комфорт. А глобально – сделать так, чтобы мы вернулись на бригантину второй раз, да ещё всем знакомым разрекламировали. Людей, которые ловят кайф от осознания того, что избежали встречи со смертью, в действительности очень немного. Среди нас, например, один только Владимир. А прочие от близости гибели, пусть даже иллюзорной, шарахаются, как чёрт от ладана. Спорим, Стефан Зеленский не пойдёт на «Мечте» снова? Воспоминания о том, что случилось в бухте, вытеснят все приятные впечатления. Значит, твоя версия в корне неверна. Команда не будет устраивать спектакль из этих соображений.

Бабкин вовсе не выглядел обескураженным.

– Значит, всё ещё проще. Меняем знак с плюса на минус!

– В каком смысле?

– Если кто-то из команды жестоко пугает пассажиров, чего он хочет добиться?

– Портит репутацию нашему паруснику!

– Угу. Отваживает народ.

– Слишком изобретательно, – усомнилась Маша. – Не проще ли подсыпать всем в суп слабительное?

– А одно другого не исключает. Плавание только началось.

– Спасибо, что обнадёжил!

Бабкин ухмыльнулся, но промолчал.

– Допустим, что кто-то из команды имеет зуб на капитана, – вслух начала рассуждать Маша. – Он хочет подпортить Муромцеву всё предприятие. И для этой цели выбивает нас из душевного равновесия. Так?

– Для начала – выбивает. Потом, возможно, станет пакостить откровеннее. Начал с мужчин, перейдёт к женщинам.

– Но тогда, – возразила Маша, – у предыдущих групп должна быть та же картина. Я читала отзывы в интернете. Никто из туристов не писал, что чудом избежал смерти на этом богом проклятом паруснике.

Сергей развёл руками:

– Возможно, с нас всё началось. Значит, у человека только сейчас появились причины желать Муромцеву провала.

Маша потёрла лоб. Что ж, в этом есть какой-то смысл. Если только они не наворотили слишком много вокруг обычных совпадений или простого хулиганства.

Последними сомнениями она поделилась с Бабкиным.

– И кто же у нас так хулиганит? – усмехнулся он. – До вчерашнего дня я бы поверил, что это Яна Руденко. Но Владимир стал третьим в списке. А Яна, если ты не заметила, мужа обожает.

Маша заметила. «Конечно, такой женщине, как Яна, хотелось бы отказать в праве на чистую бескорыстную любовь, – с иронией думала она. – Только расчёт, только жажда наживы. Но справедливости ради: если бы Яна желала обручиться с деньгами, она выбрала бы кого-то побогаче Владимира».

– Монстра из неё вышиваешь?

– Не очень получается, – с сожалением признала Маша. – Она о нём заботится, это видно.

– …и, следовательно, не стала бы сбрасывать ему на голову полтора центнера дроблёной скалы. Нет, похоже, это кто-то из команды. Отлично плавает, знает рельеф дна на островах, достаточно ловок, чтобы вскарабкаться по склону горы.

– Может, Симонова? – со слабой надеждой предположила Маша.

Бабкин фыркнул.

– Неуклюжа. Плавает паршиво, по словам Стефана. Ей не под силу всё это устроить.

– Хорошо, – сдалась Маша. – И что мы будем делать с нашими предположениями?

Сергей потянулся, словно разминаясь перед боем. Потёр предплечья, покрутил головой.

– Так, пожалуйста, без мордобоя! – встревожилась Маша, наблюдая эти приготовления. – Мы даже не знаем, с кем имеем дело!

– Зато у меня есть план. Как ты помнишь, я всегда составляю планы.

– И если мы будем следовать ему… – осторожно начала Маша.

– То сегодня вечером узнаем, кто это.

Глава 10

– Десять негритят собрались пообедать! один вдруг поперхнулся! и их осталось девять!

Волна накрыла Сергея с головой. Он вынырнул и откашлялся.

– Девять негритят уселись под откосом! Один из них заснул, и их осталось восемь…

Бабкин перевернулся на спину и покосился на сосны, частоколом высившиеся на берегу. Они здесь были лохматые, нечёсаные, и пахли не так смолисто, как российские.

«Надеюсь, он не задумает обрушить на меня одну из них».

– Семь глупых негритят на дуб решили влезть… – пропел он, слабо бултыхая ногами. Вода подкидывала и покачивала его. Небо над головой к вечеру вспухло облаками, зарозовело нежно, словно извиняясь за то безобразие, которое учинило утром.

«Положим, на дуб я точно не полезу».

– …три глупых негритёнка опомнились едва…

В кустах за соснами зашевелилось.

– Но тут пришёл медведь…

Бабкин скосил туда взгляд и снова уставился на облака. Он надеялся, это не Маша, потерявшая терпение и примчавшаяся из той засады, которую они устроили за валунами.

– …и их осталось два!

Тишина. Только в ушах шумит вода. Если повернуть голову вправо и немного запрокинуть назад, будет виден коричневый крутой бок и мачты, тянущиеся в небо. Бригантина бросила якорь совсем близко на этот раз – море здесь глубокое.

Сергей с Машей голову сломали, пытаясь догадаться, что на этот раз задумает их противник (про себя Бабкин стал называть его именно так). Берег в той части острова, где они высадились, был извилистый и каменистый, будто нарочно придуманный для того, чтобы играть в прятки. В невысоких скалах темнели проёмы пещер, обросшие ракушками. Боцман предупредил, что здесь видели мурен, но мурен Бабкин не боялся.

Он вообще мало чего боялся. А единственный человек, о котором он всерьёз беспокоился, сейчас находился в безопасном месте, на берегу, в двухстах метрах от лагуны, где он плавал туда-сюда вот уже двадцать минут.

Они с Машей оказались единственными, кто пожелал отдохнуть на «вечерней точке», как назвал это место старпом. Остров напоминал сосиску, слегка согнутую посередине. Как и Энея, он был обжит лишь с одной стороны, где широкое ровное побережье облагородили ещё лет двадцать назад приезжавшие сюда в сезон сёрферы. Маленькие белые гостиницы хлопали на ветру облупившимися ставнями, играла музыка в пляжных кафе. Остров жил, шумел и нежился под солнцем.

Но сейчас был не сезон. Да и Бабкин курсировал не там, где волны лихо закручивали тугие гребни и налетали на берег, к радости пловцов.

Когда никто не вызвался составить им с Машей компанию, он обрадовался. Всё складывалось наилучшим образом. Они будут одни, а значит, нет свидетелей, которые могли бы помешать противнику исполнить задуманное. Бабкин от всей души надеялся, что он должен быть четвёртой жертвой, иначе вся эта игра теряла смысл.

Маша тоже сыграла свою роль, в последний момент вспомнив о том, что вечером – самый мягкий загар. На берегу пролегли длинные тени от сосен, так что она собиралась забраться за скалы, найти уютное местечко и понежиться с книжкой.

Все остальные отказались. Яна хотела спать, Владимир не хотел никуда идти без Яны. Аркадий отговорился необходимостью писать сценарий для новой постановки. Наташа просто пожала плечами, не сочтя нужным объяснять своё нежелание. Стефан собирался фотографировать яхту. Кира сослалась на усталость.

Словом, все препятствия были устранены с пути того, кто собирался напасть на Бабкина. Теперь Сергею оставалось только ждать.

«Двадцать минут в воде, – рассчитал он, – двадцать на берегу. Вроде как вылез, устал и уснул. Интересно, откуда он появится».

Маша отказалась разделять азартный настрой супруга. Ей претила вся эта игра в казаки-разбойники, но Бабкину удалось убедить её, что на сегодняшнем раунде всё закончится. «Ты его разглядишь, опознаешь, и мы предадим поганца товарищескому суду».

«А можно настоящему?» – подумав, спросила Маша.

Сергей упрекнул её в кровожадности. Но сейчас, тихо бултыхаясь вдоль берега, склонен был согласиться с ней. За такие шутки, как та, что проделали со Стефаном, нужно не пожурить и выгнать с бригантины, а вкатать условный срок. Он представил, как его хватают за ногу и тянут вниз, и поморщился.

Всё-таки не слишком приятно чувствовать себя приманкой.

– Пять глупых негритят судейство учинили…

Интересно, кто из команды пошёл на такое? Бабкин не любил ничем не подкреплённых догадок, а потому ему не на кого было ставить.

– Один в тюрьму попал, и стало их четыре…

Капитана уважают все на борту. Муромцев грамотно подобрал команду. Единственным мизантропом среди них кажется кок, но толстяк Нафаня – последний, кого Бабкин решил бы подозревать. Не потому, что отказывал ему в ловкости и умении плавать. Но в распоряжении кока много других способов испортить отдых пассажирам.

– …шесть негритят у пчёл решили мёду взять…

И потом, глупость же. Мальчишество.

– …закусан был один, и их осталось пять.

«Мальчишество!» Он ухватился за это слово. Да, на такие поступки мог бы пойти обиженный подросток, а не взрослый человек.

«Антоша?»

Нет, весёлый матрос слишком простоват для такого громоздкого плана.

Сергей вспомнил, что ещё тревожило его. В подслушанном разговоре Козулина и Якова Семёновича упоминалось о двух смертях. Маша разузнала про одну. Жена капитана погибла, если только кок не соврал.

А ещё одна?

«Когда вернусь на корабль, спрошу у боцмана прямо, что за дела, – решил Бабкин. – Надо было раньше это сделать».

– Последний негритёнок не делал ничего! Когда же он женился, не стало никого!

Добубнив себе под нос конец песенки, Сергей спохватился, что купается слишком долго. Возможно, несчастный враг ждёт его за соснами и уже иззяб на ветру, кляня водоплавающего туриста. «Ну, увлёкся! – мысленно покаялся Бабкин, гребя к берегу. – Забыл про тебя. Иду, уже иду».

Он выбрался на берег, отыскал место между двумя далеко растущими соснами, куда пока беспрепятственно падало солнце, и распластался на прокалённом за день песке лицом вниз. На зубах захрустели песчинки. «Это тоже тебе в счёт запишу», – пообещал Сергей, мысленно продолжая общаться с воображаемым противником. Перед глазами сразу встало лицо старпома. Да, определённо, это старпом. Просто методом исключения.

Или Темир Гиреев.

Или боцман.

Нет, всё-таки доктор. Что он рассказывал о моряке и дьяволе? Намекал.

Волны всхлипывают у берега. Наверху в сосновой макушке суетится и напевает какая-то птичка, кусочки коры и сухие иголки с тихим шуршанием падают на песок. Как тепло и сонно… Когда это он успел так устать?

В окне оранжереи, собранном из маленьких кусочков стекла, солнце дробилось на сотни слепящих осколков. Розы пахли сладко, как мёд.

– Разумеется, ты устал, – заметил Илюшин с тем снисходительным видом, который невыносимо бесил Бабкина в самом начале их знакомства. – Резкая смена обстановки. Психологическое истощение. Как-никак, у тебя была соматизированная депрессия!

Он отломил ярко-алый бутон и бросил Сергею. Бутон вдруг растёкся на ладонях, протёк сквозь пальцы и ушёл в землю.

– Координация нарушена, – констатировал Макар. – Чёрт знает что! Ты когда последний раз ходил в спортзал?

– Я, знаешь, всё как-то больше по моргам последнее время, – сообщил Бабкин.

– Это не то.

Макар задумчиво почесал нос знакомым жестом.

– Я вообще не понимаю, на что ты тратишь время своей жизни.

Сергей хотел ответить, что свою нынешнюю жизнь он тратит на то, чтобы вернуть жизнь прошлую. Но что-то в этой формулировке смутило его. Он чувствовал, что язва Илюшин, как пить дать, придерётся и опять выставит его, Бабкина, дураком.

Макар отломил вторую розу и снова бросил ему. Второе красное пятно расплылось на земле.

– Хорош безобразничать! – потребовал Сергей.

– Ты не о том думаешь.

Третья роза разделила участь первых двух.

«Я даже во сне ему проигрываю», – отчётливо подумал Бабкин.

– Ты умер, – с горечью напомнил он. – Умер, сукин ты сын, а теперь приходишь сюда и издеваешься.

– Серёга, соберись!

– А ты проваливай! – обозлился Бабкин. – К этому, как его… Хаврону!

Макар страдальчески закатил глаза.

– Харону, мой необразованный дикий друг, Ха-ро-ну!

– Да хоть Петру и Февронии!

Илюшин кивнул на красные следы от трёх бутонов.

– Посмотри. Все три – мимо.

Бабкин сделал шаг к нему, почти уверенный, что Илюшин отступит назад. Макар остался стоять на месте, но Сергея сильно ударило в плечо. Ещё шаг – ещё удар. Что-то отбрасывало его назад, не давало двигаться.

– …Серёжа!

Он дёрнулся и открыл глаза. Над ним склонилась белая как мел Маша.

– Машка! Что случилось?

– Господи, я чуть с ума не сошла… – выдохнула она. – Ничего не случилось!

Успокоившись, Маша рассказала, что ждала в своём укрытии, как они и договорились. Ей было хорошо видно, как он плавает вдоль берега, как выходит из воды… Но потом, когда Сергей лёг, она потеряла его из виду. Двадцать минут спустя её начала грызть тревога.

– Мы ведь договорились, что ты будешь то плавать, то загорать!

– Машка, прости идиота! Я уснул.

Вначале она так и предположила. Выждала полчаса, затем ещё десять минут. И вдруг её обожгла мысль, что она пропустила появление третьего человека на берегу. Он подкрался незамеченным к спящему Бабкину и…

– …и побежала сюда. А тут ты лежишь мордой в песке! Я думала, он тебя убил!

– Марья Ивановна, спокойствие! – строго призвал Бабкин. – Никто никого не убил.

– …толкаю тебя – а ты не просыпаешься! Я думала, будет храп стоять на всё побережье, а ты лежишь тихо…

– Сон снился. – Бабкин с силой провёл ладонью по лбу.

– Плохой?

Он покачал головой.

– Ладно, Маш, давай возвращаться. Где-то мы с тобой ошиблись. Или наш пакостник решил взять сегодня отгул.

– Что тебе приснилось?

Сергей поднялся и помог ей встать.

– Илюшин, – нехотя признался он, отряхивая живот от песка. – Во сне был такой же самодовольный сноб, как… – Он хотел сказать «как всегда», но осёкся и закончил: – …как и в жизни. Убеждал меня, что я делаю что-то не то.

– Что именно делаешь?

– Нет, не делаю, а думаю, – поправился он. – Думаю не о том, вот как.

Про розы Бабкин умолчал. Он и сам сейчас, постепенно приходя в себя на свежем ветру, понимал, что это за символ, и счёл лишним пугать жену.

– Бог с ним, со сном. Почему нападавший не появился – вот в чём вопрос!

Ветер донёс до них крик.

– Что это?! – Маша схватила его за руку.

– Это на бригантине!

Они пошли по берегу, убыстряя шаг, не сводя глаз с корабля. Показалось им, или крик повторился?

– Там что-то происходит, – уверенно сказал Сергей.

На палубе забегали. Издалека он видел только мельтешение фигур, но не мог различить, кто это.

– Какого чёрта…

От корабля отделилась шлюпка и направилась к ним. Оба молча смотрели, как Яков Семёныч обходит скалы, выруливает к ним и причаливает к берегу.

– Что случилось? – ещё издалека крикнул Бабкин.

Боцман молчал. Не дожидаясь, пока он вытащит лодку на песок, Маша и Сергей бросились к нему по воде.

– Яков Семёныч!

Старик подал Маше руку, помогая перебраться через борт. Бабкин залез сам. Первый же взгляд на лицо боцмана подтвердил худшие его опасения.

– Кто? – резко спросил он. – Яков Семёныч, кто?!

Старик поднял на него голубые глаза, которые в эту секунду показались Бабкину выцветшими.

– Несчастный случай у нас, ребятки, – тихо сказал он.

– Да с кем, чёрт возьми?!

– С Антохой.

– Он жив? – вмешалась Маша. – Господи, Яков Семёныч, не молчите! Что с ним? Что за несчастный случай?!..

…На бригантине стояла тишина. Казалось, даже ванты перестали скрипеть. Увидев Машу, Кира Лепшина всхлипнула и кинулась к ней.

– Машенька, какой ужас! Вы уже знаете про Антошу?

Та молча кивнула.

«Топенант гика был растравлен, – сказал им боцман, пока они плыли до яхты. – Ударило его гиком по голове. Сразу насмерть». Маша уже достаточно разбиралась в устройстве парусов, чтобы понимать в общих чертах смысл его слов. Снасть, которая должна была придерживать горизонтальную балку, по которой растягивается нижний край паруса, оказалась плохо закреплена. Балка полетела вниз и убила матроса, стоявшего на палубе.

– Господи, спаси и сохрани! – Кира перекрестилась. В голубых глазах стояли слёзы, губы дрожали. И тряслась рука, которой она прикоснулась к Машиному локтю.

Маша пристально взглянула на жену режиссёра. Та была не просто поражена случившимся – она была до смерти напугана.

– Как это могло случиться? – тихо спросил Бабкин у врача.

Они стояли в каюте Козулина. Остальных пассажиров боцман увёл в кают-компанию, где с ними должен был поговорить капитан.

– Несоблюдение техники безопасности, – так же тихо ответил Козулин. – Обязан был проверить топенант перед началом работ. Не проверил. Ну и вот…

Он похлопал себя по карману, достал упаковку таблеток и проглотил сразу две, не запивая. На горле его судорожно ходил острый кадык.

– Свидетели есть?

Доктор помолчал, закрыв глаза ладонью. Затем встрепенулся:

– Что вы сказали?

– Иван Васильевич, кто-нибудь видел, как это произошло? – терпеливо повторил Бабкин.

Козулин помотал головой.

– Один он был. Пассажиры по каютам, команда на местах.

– А кто нашёл тело?

– Старпом стоял на вахте, услышал свист и звук удара. Прибежал, пытался помочь… – Козулин махнул рукой. – Какая тут помощь! Череп пробит…

– Я могу посмотреть на него?

Козулин не стал спрашивать зачем. Молча откинул простыню, и Бабкин присел перед телом.

– Иван Васильевич, этот удар точно нанесён гиком?

– Вне всякого сомнения, – не задумываясь, отозвался врач. – Следы на самом гике, характер травм… Здесь всё однозначно.

– А где неоднозначно?

– Что?

Бабкин выпрямился и поправил простыню на несчастном матросе.

– Ну, вы сказали «здесь», – флегматично проговорил он. – Имея в виду «в этом случае», так?

Козулин склонил голову и глядел на него диковато, вцепившись пальцами в собственную бороду.

– Но ведь были и другие случаи, – закончил Сергей свою мысль. – Получается, там не всё понятно?

Козулин несколько раз дёрнул носом, будто собираясь чихнуть, и вдруг спросил:

– Слышь, паря… А ты кто такой вообще?

– Вообще – бывший оперативник, – по-прежнему флегматично заметил Бабкин. – Работу оставил, опыт никуда не делся. У вас тут, Иван Васильевич, творится что-то непонятное. А вы молчите, как горох об стенку.

– Да что непонятное-то? – зло спросил Козулин. – Убило мальчишку! По дурости его собственной убило!

– А жену капитана тоже по её дурости убило?

Козулин дёрнулся, отступил на шаг и наткнулся на стол.

– Сергей, можно вас на минутку? – спросили сзади.

Бабкин обернулся. В дверях стоял Темир Гиреев.

– Ты, Ваня, извини нас, пожалуйста… – сказал он, не глядя на Козулина. – Капитан просил всех пассажиров собраться.

– За что извиняешься, Темир?

Радист поднял глаза, и они с врачом несколько секунд смотрели друг на друга. Сергей пытался понять, что означает этот молчаливый обмен взглядами. Но если доктор был явно взволнован, то по непроницаемому скуластому лицу Темира ничего нельзя было прочесть. Гиреев отвернулся, вышел из каюты, и Бабкин последовал за ним.

– …Сергей, вы кое-чего не знаете, – негромко говорил радист, пока они шли по коридору. – И пытаетесь получить ответы у того, кто не может вам ничего объяснить.

– И почему же Козулин не может?

Темир приостановился.

– Потому что он убеждён, что Галина Антоновна погибла по его вине.

– А это в самом деле так? – помолчав, спросил Бабкин.

Гиреев развёл руками:

– Кто мог такую женщину остановить? У неё полторы тысячи людей в подчинении, она своё дело с нуля подняла, характер ого-го какой был! Когда женщина многими мужчинами управляет, она берега совсем перестаёт видеть. Капитан её просил: не пей, Галя, хватит. Спиртное отобрал и спрятал. Но Галина Антоновна схитрила: пошла к Козулину, нашла у него… – радист запнулся на секунду, – много чего нашла.

– Он выпивал тогда?

– И крепко, – со вздохом подтвердил Темир. – Потом даже вспомнить не мог, сколько бутылок она у него забрала. На палубу ночью сильно пьяная поднялась, а бог, Сергей, он не всегда пьяных бережёт.

Они взошли по трапу. Бабкин бросил взгляд на берег, где они с Машей устраивали ловушку, которая так и не сработала.

«Посмотри, – всплыли в его памяти слова Илюшина, – все три – мимо».

Бабкин был рационален до мозга костей. Он и мысли не допускал, что во сне к нему приходил Макар, соскучившийся в загробной жизни по загадкам и издевательствам над напарником. Это его собственное подсознание пыталось о чём-то намекнуть ему. Правда, Сергей был уверен, что никогда не знал о диагнозе «соматизированная депрессия». Но подсознание представлялось ему чем-то вроде большого мусорного ведра, задвинутого под стол, так что туда могла и «соматизированная» попасть при случае.

«Все три – мимо». Выходит, я ошибся со своей версией».

– Капитан под горячую руку тогда разного наговорил Козулину, – продолжал Темир. – Потом просил прощения. У вас говорят: «Слово – не воробей». А у нас говорят: «Словом в лицо – кнутом по спине». Если так судить, много шрамов должно на спине у Вани остаться.

«Достаточно ли много для того, чтобы Козулин решился убить матроса?» – подумал Бабкин, глядя в коротко стриженный затылок радиста.

«На берег мы высадились втроём: я, капитан и Сергей Бабкин. Моторку прислали из порта, Муромцев договорился. Надо отдать местным должное: когда капитан сообщил о происшествии, очень сочувствовали и сами предложили довезти до городка и обратно, а денег не взяли.

Мало кто задумывается над тем, что будет, если человек умрёт на борту корабля. Если это океанский лайнер, тут всё просто: у них есть большие холодильники, куда можно при желании легко запихать две дюжины покойников, а если утрамбовать хорошенько, то и все три. О таком особо не рассказывают, но у нас-то все знают: каждую кругосветку на лайнере мрёт пара-тройка человек из пассажиров. Всё потому, что старичьё рвётся путешествовать – ну и кое-кто отправляется на тот свет, едва поднявшись по трапу.

На небольших кораблях всё по-другому. Холодильников, таких огромных, чтобы туда тело убралось, на них нет. А значит, и у нас тоже, потому что «Мечта» по морским меркам – средних размеров парусник.

Понимаете, к чему я? Негде нам было Антоху хранить.

В таких случаях тело сгружают на берег. Капитан своей властью проводит расследование, выносит решение и связывается с соответствующими службами в ближайшем населённом пункте. У нас всё это прошло без задержек. Все формальности были улажены очень быстро, Муромцев подписал нужные бумаги.

Оставалась самая тягостная обязанность: переправить труп в морг при местной больничке. Чтобы потом близкие, которые за ним прилетят, нашли тело в сохранном виде, а не испортившимся на жаре. У Антохи из родни была одна-единственная тётка, и она, кажется, не слишком горевала, услышав от капитана ужасную новость. Но заявила, что хоронить на чужбине не разрешает, сделает всё сама, честь по чести.

По мне, так правильнее было бы предать его земле здесь. Но меня никто не спрашивал.

Эх, Антоха, Антоха…

Бабкин сам вызвался нам помогать. Остальные были совсем в растрёпанных чувствах, включая команду. Темир вроде держался, а как пришла пора грузить тело, расклеился так, что Козулин его увёл к себе. Про Нафаню и говорить нечего. Артёма мы оставили с пассажирами. Так что помощь этого смурного мужика оказалась очень кстати.

Когда в больничке мы закончили с печальными нашими обязанностями, то, не сговариваясь, пошли до причала пешком. Брели в полном молчании по пыльной дороге. Не знаю, о чём Муромцев с Бабкиным думали, а у меня почему-то вертелись в голове обрывки из разговора двух местных полицейских, подслушанного в участке.

Я ведь говорил, настоящий моряк на любом языке пару слов поймёт. А эти парни ещё и руками махали, облегчая мне задачу. Видать, их не на шутку поразило то, что случилось. Только относилось это вовсе не к нам с Антохой.

«– Пять миль вплавь… – Задержать бы! – А основания? – Если не врёт, надо дело заводить… – Может, псих?»

«Трэлос» – сказал один из них, это я хорошо разобрал, а трэлос – это и есть сумасшедший. Второй ему возражал, что, мол, не слишком тот похож на безумца.

Пять миль вплавь – это получается чуть меньше десяти километров. Даже если бравые парни преувеличили, всё равно выходит изрядно. Что же это за спортсмен такой?

За этими мыслями я не заметил, как Муромцев срезал путь. Мы завернули за угол потрёпанной гостиницы и сразу оказались напротив причала.

Море к вечеру вобрало в себя всю синь, которая щедро разлита богом в этих краях. Небо над ним было светлое, и облака растворялись в нём, как в воде. И под этим нежным белым небом на самом краю дощатого причала спиной к нам стоял человек.

Бабкин сделал несколько шагов, вступил на пирс – и окаменел.

Он не издал ни звука. Просто молча смотрел на эту спину. Но я знал, чем хотите могу поклясться, знал, что он кричит про себя. Потому что я уже слышал один раз этот крик.

Так что я знал и то, как зовут этого парня.

Макар, вот как».

Глава 11

Сидеть в каюте оказалось выше Машиных сил, хотя Артём Диких попросил всех оставаться у себя. Старпом сказал перед ними правильные слова, полные одновременно сожаления о произошедшем и ободрения. Она не смогла бы повторить ни одной из его гладких обтекаемых фраз, но судя по тому, что Кира перестала плакать, речь Артёма всё-таки возымела действие хоть на кого-то.

Оказавшись в четырёх стенах, Маша сначала безуспешно пыталась подремать. Потом ходила туда-сюда. Затем села у столика и смотрела в иллюминатор. Там подпрыгивали и перекатывались толстые гладкие волны. Маша провожала их взглядом, пока её не начало тошнить.

Тогда она встала и вышла из каюты.

На палубе никого не оказалось. Все остальные пассажиры, очевидно, выполнили просьбу Артёма. Она прошла на бак и встала на носу, одной рукой держась за туго натянутые ванты, не замечая слёз, текущих по щекам.

Мальчик был самым юным из них всех, даже моложе Стефана. Немножко бестолковым, немножко ленивым, очень славным, добрым и услужливым. Вместе с Боцманом учил их безопасности на судне. Как же могло получиться, что он сам так грубо нарушил правила?

Как вообще могло получиться, что он мёртв?! На долю секунды в воображении Маши мелькнула мысль, что всё это – розыгрыш, злая шутка команды, как поначалу предполагал Сергей о покушениях. Захлопает в ладоши капитан, все выйдут из-за мачт, и Антоша, алея от неловкости, будет кланяться и срывать аплодисменты за отличную игру.

Но стоило ей вспомнить, что Сергей отправился на остров вместе с капитаном и Яковом Семёнычем, и эта успокоительная иллюзия растаяла как дым. Юноша умер, и сколько бы она ни твердила себе, что не верит в его смерть, это ничего не изменит.

Маша села на палубу, уткнулась лицом в колени и заплакала. Она оплакивала бедного мальчика, оплакивала себя и Сергея, оплакивала Макара Илюшина.

Бригантина «Мечта» несла её вовсе не к далёким берегам тёплых островов – она несла её к тихой, робкой надежде, что всё понемногу наладится, восстановится, и если и не будет так, как раньше, то хотя бы лучше, чем сейчас.

Не будет, теперь это стало ясно. Смерть матроса перечеркнула её мечты. Их плавание закончилось, не успев начаться, на самой трагичной ноте, какая только могла прозвучать в этой музыке ветра и снастей.

Всё вернётся на круги своя, и опять пойдут дни, разведённые с молчаливым горем пополам. Будь ты проклят, Илюшин, плакала Маша, как ты мог его бросить? Как ты мог умереть?! И ведь даже умер ты бессовестно, в своём стиле, не оставив ни намёка, ни подсказки! Ушёл, как гость, по-английски. А несчастные хозяева бродят по саду и выкрикивают твоё имя, не веря, что ты давно закрыл за собой дверь.

Маша выпрямилась и вытерла слёзы. Горе сменилось гневом при мысли об Илюшине. «Ты, самодовольный жлоб, – сказала бы она Макару, если бы могла дозваться его, – пожалей его хотя бы сейчас! Ты в жизни его не жалел, ты вообще никого не жалел, потому что ты бездушное чудовище! Но хватит, хватит уже издеваться над нами!»

Ветер высушил влагу на её щеках. Маша чувствовала себя совершенно опустошённой, как будто с потоком слёз из неё вылились все чувства, оставив после себя только слабую горечь. Вдалеке нарастало гудение, и, не поворачиваясь, она знала, что это моторка, привёзшая из городка Сергея, капитана и боцмана.

Загудело совсем близко, будто к кораблю подлетал огромный шмель. Маша перевела дыхание и обернулась.

На носу моторной лодки стоял её муж, а рядом с ним, плечом к плечу, Макар Илюшин.

Несколько секунд Маша смотрела на них обоих без всяких мыслей. А затем её накрыло чёткое, неумолимое осознание того, что она сошла с ума. Сумасшествие к ней пришло крепкое, качественное: без размытых призраков, теней и ускользающих голосов. Макар Илюшин в её видениях был живой, сильно исхудавший, в драной серой футболке, лохматый и небритый, и одна скула у него обгорела на солнце до красных волдырей, а другая почему-то нет.

Маша покачнулась, попыталась ухватиться за борт… Но всё вокруг потемнело и пропало: сначала Макар, потом бригантина, а после и она сама.

– …Машка! Ну, Машка же!

Запах нашатыря выстрелил ей в мозг. Темнота начала стремительно расчищаться.

– Приходит в себя, – послышался смутно знакомый голос. Кажется, это был корабельный доктор. – Ты, мужик, в другой раз предупреждай супругу заранее о таких сюрпризах.

– Это был первый и последний, – тихо сказал кто-то из угла.

– А ты вообще молчи! – раздался рык Бабкина. – От тебя всего можно ожидать. Сначала чуть сам не сдох, теперь чуть жену мне не угробил.

– С вами, молодой человек, мне бы тоже разобраться поподробнее, – деловито заметил Козулин. – У вас ожоги.

– А, ерунда!

– Предплечье ободрано.

– Пустяки.

– И говорят, вас из моря вытащили. Брешут али правда?

– Брешут! – так искренне заверил Илюшин, что Маша сразу поняла: врёт.

Она приподнялась и уставилась на него.

Это был Макар, вне всяких сомнений. Сероглазый, похожий на студента, отощавшего во время сессии, но вечно неунывающего. На губах у него играла виноватая улыбка.

– Маш, прости дураков! – пробасил сбоку Сергей. – Надо было тебя подготовить.

– Вату… – прошептала Маша, стараясь не дышать. – Вату с нашатырём уберите. Я в порядке.

Муж поддержал её за плечи, помогая сесть. Она во все глаза смотрела на Макара, и очень скоро улыбка сползла с его лица.

– Маша, прости меня, пожалуйста, – очень серьёзно сказал Илюшин. – Я не мог вас предупредить. Я вообще ничего не мог. Дело в том, что…

Он покосился на врача и замолчал.

У Козулина даже борода встопорщилась от любопытства. Но доктор сказал «грахмм», откашлялся и сделал вид, что его совершенно не интересует, что новый пассажир собирается поведать женщине, при виде его потерявшей сознание.

– Минуточку внимания попрошу! – Он постучал невесть откуда взявшимся молоточком об стол. – Пока я пациентку не обследую, все разговорчики – за дверью.

И сурово сверкнул глазами на Бабкина, попытавшегося было протестовать.

Илюшин с Сергеем вышли, Иван Васильевич склонился к Маше.

– Обморок у вас, моя голуба, был непродолжительный. Однако пока надо полежать. Не волноваться. Вы не волнуетесь?

– Я не волнуюсь, – машинально подтвердила она.

– Грах-хм… Ну, хорошо. В ушах шумит? Нет? Головку вот так наклоните. Теперь выпрямите. А посмотрите-ка, моя хорошая, сюда. Затылок болит? Височки? А здесь?

Обследовав Машу и убедившись, что она может сидеть, ходить и даже внятно говорить, доктор с трудом, но согласился отпустить её.

– С условием, что ближайший час вы лежите. Без острых потрясений.

Взгляды их встретились, и Маша заметила, как за последние несколько часов осунулся и сник живчик Козулин.

– Я вам очень сочувствую, Иван Васильевич, – тихо сказала она. – Примите мои самые искренние соболезнования.

Он молча кивнул, похлопал её по плечу и встал лицом к окну, заложив руки за спину. Маша поняла, что приём у доктора окончен.

– Что у вас тут случилось? – шёпотом спросил Макар, пока они шли к их каюте. – Нет, в самом деле, я же вижу, что-то не то…

Маша обернулась и испепелила его таким взглядом, что он прикусил язык.

– Илюшин, молчи, – посоветовал Бабкин, отпирая дверь. – «Что-то не то» у нас продолжалось три месяца.

– Кто-то умер, да? – не выдержал Макар.

– Да, чёрт возьми! Ты!

Бабкин скептически оглядел друга.

– И я до сих пор не совсем уверен, – добавил он, – что действительно вижу тебя живым.

– Можешь ножичком потыкать, – предложил Илюшин. Он огляделся, и брови его полезли вверх: – Вы что, добровольно согласились здесь жить? В этой конуре?

– Маш, я сейчас убью его, – предупредил Бабкин. – Отвернись к стене.

Маша села на койку и обхватила руками колени. «Это просто невероятно, – подумала она, рассматривая мужа, – он ведёт себя так, как будто не видит в происходящем ничего удивительного! Они даже препираются как обычно!»

Она наблюдала, как Сергей с Макаром роются в чемодане, пытаясь выбрать для Илюшина подходящие штаны и рубаху. Как Сергей, пока Макар переодевается, притаскивает для него из камбуза два огромных бутерброда с колбасой, из которых один тут же съедает сам. Как шутя даёт другу по шее, а Макар уворачивается и в тесном пространстве каюты, конечно же, сбивает на пол тарелку со своим бутербродом, а потом они оба с криком «быстро поднятый предмет не считается упавшим!» кидаются за ним – кто успеет схватить первым.

Они что-то говорили ей, Маша что-то отвечала, не переставая мысленно искать ответ на эту загадку. Нет, она вовсе не хотела, чтобы Сергей терял сознание, начинал заикаться или рыдать на груди у найденного Илюшина. Но хоть как-то он мог показать, что поражён случившимся не меньше, чем она?!

И вдруг до неё дошло.

Ответ был прост и довольно очевиден. Сергей действительно не был поражён случившимся.

Его мир накренился и треснул пополам, когда Илюшин пропал. Вот чего он не мог представить и осмыслить. Макар выпутывался из любых передряг. Макар в тридцать шесть лет выглядел на двадцать, заставляя подозревать, что он заключил сделку с дьяволом. Возможно, в глубине души Бабкин не ставил под сомнение, что вместе с вечной молодостью Илюшин заодно прикупил и вечную жизнь.

В начале лета случилось то, чего не могло случиться, и он не мог найти этому объяснения. Для Сергея в смерти Илюшина было гораздо больше нереального, чем в его появлении из небытия.

А сейчас мир встал на своё место. Трещина сомкнулась. Всё вернулось на круги своя.

– И как Афродита из пены пивной, он каждое утро рождается вновь… – пробормотала Маша.

Две пары глаз, карие и серые, уставились на неё.

– Ты за нами следил? – требовательно спросила она у Макара. – Раньше не мог показаться?

Илюшин замахал руками:

– Ты что! Я понятия не имел, что вы здесь!

– Он чуть не чокнулся, когда меня увидел, – доверительно поведал Сергей.

– Враньё! – возмутился Илюшин.

– Машка, я тебе клянусь! Метался по причалу, выпучив зенки, и бормотал «сгинь, сгинь!»

Маша представила Илюшина, бегающего с вытаращенными глазами, и рассмеялась. Ей стало легче. Хоть кто-то, кроме неё, в этой дикой немыслимой ситуации был близок к тому, чтобы счесть себя сумасшедшим.

– Макар, так что произошло? – спросила она. – Почему ты ни разу не дал о себе знать?

– Он не мог, – ответил вместо него Бабкин.

– Я не мог, – подтвердил Илюшин. – Неужели ты думаешь, я бы стал молчать, если бы имел возможность вас предупредить?

Маша быстро выставила ладонь, показывая, чтобы не продолжал. Сейчас, когда Макар сидел рядом, даже увлекательно было сыграть в эту игру.

– Сверхсекретное государственное расследование? – предположила она.

Макар отрицательно покачал головой.

– Ты решил начать новую жизнь?

– С такой пакости, как исчезнуть и бросить вас обоих в неизвестности? Заманчиво. Но нет.

Маша вопросительно взглянула на мужа.

– Я знаю ответ, но только в общих чертах, без подробностей, – сказал он. – Макар, давай-ка рассказывай всё с самого начала.

– Получится долго.

– Мы сегодня стоим на якоре и никуда не денемся. Ты даже сможешь утром вернуться в участок.

На лице Илюшина выразилось всё, что он думает об этой перспективе.

– Ладно, только дайте завернуться во что-нибудь. Я постоянно мёрзну.

Бабкин протянул ему одеяло. Сам он забрался на койку рядом с Машей, Илюшин сел напротив, на полу, закутавшись, как в кокон. Только лохматая русая голова торчала наружу.

– Я вышел из оранжереи днём, около четырёх часов, – сказал он. – И меня сразу ударили по затылку. Нет, вру. Не сразу.

Глава 12

Макар Илюшин вышел из оранжереи днём, около четырёх часов. Тяжёлая зелёная дверь, увитая девичьим виноградом, начала закрываться за ним, летучий сквозняк, просочившись сквозь приоткрытое окно, донёс напоследок аромат распустившихся розовых бутонов, сладкий, головокружительный, нежный…

А в следующую секунду на голову Илюшину надели вонючий мешок. Мешок пах носками и землёй. Причём именно в тот момент Макар совершенно точно понял, что это не та земля, из которой вырастают прекрасные кусты роз, а та, куда положат его бренные останки.

Он почувствовал укус шершня в предплечье, а затем руки ему скрутили за спиной, и Илюшин ощутил, как ноги отрываются от земли. Его понесли, будто ребёнка, прочь от оранжереи.

Макар не обладал ни реакцией, ни силой Бабкина. Но затхлая вонь мешка подействовала на него как укол адреналина. Он расслабился, закрыл глаза, и пальцами нащупал конец провода, обмотанного вокруг запястий. За две минуты, что его тащили, Илюшин успел ослабить путы.

Он расслышал далёкий гул («шоссе? мы у дороги?»), почувствовал, как шаги похитителей из пружинистых стали твёрдыми. Камешки захрустели под ногами. Значит, они двигались по гравию.

Смердящая мешковина перебивала все запахи, но Макар не сомневался, что они приближаются к машине. И когда его всего на несколько секунд прислонили к дверце, он уже был готов действовать.

Бабкин, учивший Илюшина драться, мог бы им гордиться. Макар рванул руки в стороны, освобождаясь из захвата провода, сдёрнул с головы мешок и сразу, не медля, ударил локтем ближайшую фигуру. Вонючую тряпку он швырнул в лицо второму противнику, сбивая с толку, заорал во всю глотку и прыгнул на него.

Он дрался с отчаянием крысы. На него бросились, повалили, но и под тяжёлым телом он ухитрился извернуться, вцепился зубами в чью-то шею. Оглушительный вой хлестнул по ушам. Илюшин откатился в сторону, готовясь бежать, а затем… на его висок обрушился камень.

Солнце над лесом сузилось до размеров кошачьего зрачка, а потом взорвалось с тихим хрустальным звоном.

Тихо

Темно и тихо

Больно

Больно

БОЛЬНО!

Опять темно

Белое лезвие раскололо черноту пополам и застряло в ней. Сначала узкое, оно начало стремительно расширяться, пока не расползлось до квадрата над головой Илюшина. Некоторое время он лениво вглядывался, пытаясь в размытых очертаниях облака угадать какую-нибудь фигуру, пока не осознал, что над ним вовсе не облака. Когда зрение сфокусировалось, стало ясно, что это потолок, а на нём – молочно-белое пятно от лампы. Окна в комнате не было, определить источник света он не мог. На двери желтело что-то яркое, как будто там размазали десяток яиц.

Хриплый голос не то проговорил, не то пропел что-то, он не понял ни слова. Где-то хлопнула дверь, протопали шаги. Каждый отдавался в голове Илюшина, будто кто-то прыгал ему прямо по извилинам. Он болезненно сморщился и вскрикнул от неожиданности, когда игла вошла ему в вену. Вернее, хотел вскрикнуть. Из горла вырвался сухой хрип. Он попытался поднять голову, но его вновь окутало непроницаемым коконом.

На второй раз пробуждение было не таким безболезненным. Свет колол глаза. В ушах звенело, адски болела глотка, а в затылке был налит расплавленный чугун. Из сгибов локтей вверх расползалась тянущая боль, словно кто-то там дёргал его за сухожилия. Мысли в голове ворочались тяжело, едва-едва…

Где он? Почему рядом капельница? Больница? Нет, не похоже. Макар сам не мог бы объяснить, почему это помещение не выглядит как больница, но здраво не стал анализировать своё убеждение. Хватало и других забот.

Что с ним случилось? Он пошевелил пальцами на руках, на ногах, и с облегчением убедился, что, во всяком случае, остался при своих четырёх конечностях. Позвоночник, похоже, не сломан. В глотке был филиал Сахары, а язык, кажется, навсегда присох к нёбу.

А самое главное, он наконец-то понял, почему это помещение не кажется ему больницей.

Их качало. Вне всяких сомнений, они находились на корабле.

Над ним склонилось бородатое лицо.

– Уэшшмколеелисан?

Макар отчётливо видел, как шевелятся губы человека, но не разбирал ни единого слова. Почему он так странно говорит?

– Эшооошооошооо?

Какой-то шум, а не речь… Люди так не разговаривают.

– Где я? Что происходит?

Чьи-то руки легли ему на лоб. Комната отчего-то поделилась на две части, в каждой оказалось по бородачу.

Ещё какие-то люди… Шум… Беспокойные взгляды… Он вдруг поймал себя на ощущении, что находится среди инопланетян.

– Марс! – громко сказал Илюшин. – Нет, Венера.

К нему наклонился кто-то другой, чисто выбритый, с большим родимым пятном на щеке. Он открыл рот и зашипел. Вернее, это походило на скрежет сломанного граммофона.

– Вы можете говорить нормально? – сердито спросил он.

В комнате стало тихо.

– Что… происходит? – с трудом повторил Илюшин. Все смотрели на него. Он затруднялся сосчитать лица… Три? Пять? Что-то с этими людьми определённо было не в порядке.

Он перевёл дыхание.

– Кто-нибудь, объясните мне, что происходит?

Лицо с родинкой оттеснили в сторону, и на край кровати Илюшина присел тот, первый бородач. В руках его была коробочка. Диктофон.

Он положил ладонь на руку Макара и снова издал набор хриплых звуков, из которых невозможно было ничего понять. Так пела бы осипшая и обезумевшая сова. Бородач приподнял диктофон и, делая всё очень медленно, чтобы Илюшин не пропустил ни одного движения, нажал на кнопку записи и приглашающим движением придвинул к Макару.

– Я понял, понял, – медленно сказал Илюшин. – Хотите меня записать? Хорошо. Меня зовут Макар Илюшин, я не знаю, где нахожусь.

Бородач выставил ладонь и торопливо нажал на кнопку.

«Зачем всё это?»

Кто-то подошёл ближе. Внимание Илюшина быстро рассеивалось, он по-прежнему не мог сосчитать, сколько людей в комнате, и это его беспокоило.

Бородатый врач перемотал запись, протянул диктофон к Макару и нажал на кнопку воспроизведения.

Из динамиков полился тот же неразборчивый хриплый щебет, который Илюшин уже слышал от окружающих. Только на этот раз говорил не врач. Это была запись его собственной речи.

Он перевёл взгляд на врача. Тот сочувственно похлопал его по руке. За его плечом возникла женщина с шприцем, который она держала наготове.

«Это не они чирикают, – отчётливо сказал чей-то голос в голове Илюшина. – Это я их не понимаю». В следующую секунду к горлу из желудка подкатила волна такой силы, что он успел только дёрнуться в сторону, чтобы его не рвало на кровать. Потом он почувствовал укол – и провалился в небытие.

Следующие сутки Макар учился заново пить, есть, ходить и осознавать себя в пространстве. Последнее оказалось труднее всего. Его качало, мутило, тошнило, он терял равновесие на ровном месте и не способен был пройти по комнате три шага, чтобы не вцепиться в стену. Из тесной палаты, узкой, как гроб, ему не давали выходить. Единственным окном в мир оказался календарь на двери, то самое жёлтое пятно, похожее на раздавленную яичницу. При ближайшем рассмотрении это оказались одуванчики. Вернее, маяк, стоявший на скале, покрытой золотыми цветами.

Ни слова из написанного на календаре Макар не понимал. Не потому, что это был иностранный язык. А потому, что, похоже, он начисто утратил способность к восприятию прочитанного и услышанного.

Некоторое время спустя

– Ты уверен, что готов к этому? – в третий раз спросил его врач.

Бородача звали Джахад. Макар смог повторить его имя не так давно, но с этого момента его болезнь стала отступать с каждым часом. В одно прекрасное утро он проснулся и понял, что может разобрать каждую букву на календаре и отделить одно слово от другого. Сердце зачастило так, что в соседней каюте раздался сигнал тревоги, прибежала перепуганная медсестра, и его на сутки снова уложили в койку.

Илюшин кивнул. Да, он был готов. Единственное, что по-прежнему подводило его, – это чувство времени. Он даже под страхом смерти не мог бы сказать, сколько заняло его излечение. Календарь не помогал, а только сбивал с толку.

– Тогда потерпи, сейчас тебе помогут одеться. Всё будет в норме, не волнуйся.

Илюшин чувствовал, что именно в ближайшее время в норме ничего не будет. Но спорить благоразумно не стал.

Когда нормальная речь вернулась к нему, он пытался задавать вопросы, но доктор игнорировал всё, что не относилось к здоровью пациента, и Макар быстро угомонился. Он понимал, что всё равно неизбежно получит ответы, и, судя по темпам, которыми его восстанавливали, довольно скоро.

Так оно и вышло.

В дверь постучали, и в каюту протиснулся охранник. Высоченный, как оглобля, с узким лошадиным лицом и длинными жёлтыми зубами.

– Хозяин ждёт, – без выражения сообщил он. Голос у него оказался тонкий, как у кастрата.

Впрочем, Макар не удивился бы, если бы узнал, что охранник и в самом деле кастрат. Он бы сейчас ничему не удивился.

– Глаза мне завязывать будешь? – поинтересовался он.

Тот не ответил. Молча, без видимого интереса наблюдал, как Макар обувает кроссовки без шнурков. Что шнурки у него изъяли, Илюшин обнаружил на второй день после того, как пришёл в себя.

Выпрямляясь, Макар покачнулся, и тотчас на шею ему легли холодные пальцы.

– Спокойно, без нервов, – попросил Илюшин, не поднимая головы.

Охранник неторопливо убрал руку.

– Лишнего не дёргайся, – ровно сказал он. – Шагай.

Длинный коридор всё не кончался и не кончался. «Мы что, на лайнере?» – изумился Илюшин и вдруг понял, что это не коридор длинный, а он идёт медленно, как больной старик.

– Быстрее!

Охранник слегка подтолкнул его в спину. Макар обернулся и уставился ему в переносицу.

– Ещё раз так сделай, – холодно посоветовал он.

Тот молча смотрел. В туповатых глазах работа мысли не отражалась, но Илюшин не сомневался: за бледным лбом сейчас крутятся все шестерёнки.

Расчёт Макара был прост: его не для того лечили, учили говорить и выхаживали, чтобы сразу прикончить. Пару дней назад ему вспомнилось: когда он только начал приходить в себя, кроме доктора с ним в каюте находился ещё один человек. Женщина, пожилая: ему запомнилась её тяжёлая морщинистая шея. Она ставила ему иголки, двигаясь от плеч к ступням.

По-видимому, тот, кто держал его в каюте, хотел использовать и традиционную, и нетрадиционную медицину, чтобы поставить на ноги и вернуть в разум своего пленника. Что могло означать только одно: по каким-то причинам Макар довольно ценен для него. Так что Илюшин не собирался спускать с рук этому голему его наглость. Нет никого хуже холопа, возомнившего себя хозяином.

– Ещё раз толкнёшь – твой босс тебя утопит, – разделяя каждое слово, предупредил он.

На лошадином лице промелькнула какая-то эмоция. Страх? «Я что, попал в точку? – озадаченно размышлял Илюшин, пока они так же неторопливо ковыляли дальше. – Здесь топят нерадивых слуг?»

Как бы там ни было, до самого конца пути его больше никто не подгонял.

Они остановились перед полуоткрытой дверью, из-за которой раздавался приятный баритон. «Лав ми тендер! – сладко просил баритон. – Лав ми свит! Невер лет ми гоу…»

Охранник прокашлялся и дважды постучал.

– Никита, это я.

Голем приоткрыл дверь перед Макаром, и тот вошёл внутрь.

Каюта с первого взгляда показалась ему огромной, как губернаторский кабинет. Пол устилал ворсистый бежевый ковёр, съедавший звуки шагов. Где-то вдалеке, у противоположной стены, раскинулся огромный жёлтый диван, похожий на выдавленную из гигантского баллончика оконную пену.

На диване сидел человек.

Но Илюшин сначала заметил не владельца кабинета, а картины. Стены украшали абстрактные полотна, по два с каждой стороны – четыре взрыва красок: синей, красной, жёлтой, зелёной. Что-то с этой живописью было не так, но Макар не успел разобраться, что именно: хозяин поднялся ему навстречу.

– Наконец-то, – суховато сказал он. – Я заждался.

На низком столике перед ним стояла бутылка вина и два бокала. Человек налил в свой бокал, пригубил, не предлагая Илюшину, и снова уселся на диван.

Макар не спеша подошёл ближе, без приглашения опустился в угловое кресло. И только тогда поднял глаза на владельца каюты.

Перед ним сидел загорелый мужчина неопределённого возраста. Тридцать шесть – тридцать восемь, решил Макар, рассмотрев его внимательнее. Невысокий, с шишковатым лбом, жилистой шеей и мощной грудной клеткой, наводившей на мысль о профессиональном спорте.

Лицо его с колючими чёрными глазами показалось Макару смутно знакомым, но сколько он ни перебирал в памяти известных ему личностей, никто похожий не всплывал. Он бросил взгляд на кисти рук: крепкие, широкие, рабоче-крестьянские. На правой, в которой была зажата хрустальная ножка бокала, сверкали два перстня, подходившие этому человеку не больше, чем попона гусю. Камень на среднем пальце отливал жёлтым, на безымянном – искрил холодным голубоватым огнём.

Заметив его взгляд, человек шевельнул мизинцем:

– Побрякушки от бабки. Память.

– Неординарная женщина была ваша бабушка, верно? – заметил Макар. – Зачем я здесь?

Мужчина помолчал, покачивая ступнёй. Ступня была обута в замшевый ботинок такого же песочного цвета, что и ковёр. Светлые брюки со стрелками, тонкий кашемировый свитер, белый, с молочным оттенком… Если вначале у Илюшина мелькнула мысль, что перед ним начальник охраны, он быстро от неё отказался. Начальники охраны так не одеваются и не носят таких перстней. А самое главное – от начальников охраны не исходит такая мощная животная сила. Он буквально наэлектризовывал собой воздух. Макар улавливал эти волны очень хорошо. Он бросил быстрый взгляд на запястья хозяина. Часов на них не было, и он с уверенностью мог бы предположить, почему: бедные механизмы каждый раз странным образом ломаются, не прослужив и двух недель.

– Откуда вывод про неординарную?

– Второй вопрос вы предпочли проигнорировать?

– Сперва ответьте на первый.

Теперь настала очередь Илюшина молчать.

– Бабушка, судя по вашему возрасту, жила в советское время, – наконец сказал он. – В Советском Союзе все бриллианты необычных цветов были искусственного происхождения – это раз, и их гранили по-другому – два. Значит, либо это наследство – но тогда вы сказали бы «от прабабки». Либо куплены ею, но за границей. Я бы предположил, судя по размеру и цвету камней, что в Индии. Каким образом скромная русская женщина оказалась в Индии? Не говоря уже о том, что даже жена посла не в состоянии приобрести подобные бриллианты. Отсюда вывод: ваша бабка либо воровка, либо женщина лёгкого поведения и дикой красоты, сводившая с ума местных магараджей. В любом случае – неординарная.

Хозяин вскинул брови:

– Про магараджей и воровку – это вы серьёзно?

– Ещё есть вариант, что она вообще не из Союза, – прибавил Илюшин. – Скажем, состоятельная англичанка вышла замуж за русского Василия. Но у вас на лице написана рязанская губерния пополам с тамбовской, без всяких примесей. Так что от англичанки, по здравому размышлению, я бы отказался.

Мужчина поставил бокал на стол и вперил в Макара задумчивый взгляд. Человеку менее впечатлительному, чем Илюшин, под этим взглядом стало бы не по себе.

– Рязанская губерния, – повторил он и понимающе кивнул: – Вы пытаетесь вывести меня из себя! Ударили сразу в двух направлениях – по бабуле, светлая ей память, и по моему чувству… – он пощёлкал пальцами, – назовём его чувством собственного величия. Между прочим, оно у меня в самом деле имеется. И даже замешано на моих корнях. Так что вы попали в точку. Вы действительно меня разозлили. Я мог бы вас утопить прямо здесь, не выходя из этого кабинета. Что это c вашей стороны – бесстрашие идиотизма?

Илюшин обвёл взглядом каюту.

– Не наблюдаю здесь ёмкости с водой. Как вы собрались меня топить?

– Продемонстрировать? – осклабился его собеседник.

– Верю вам на слово.

– Правильно делаете.

Оба замолчали, оценивающе глядя друг на друга.

– Итак, вы меня не боитесь, – прервал молчание мужчина. – Это уже хорошо. Вы сразу попробовали тыкать в меня палочкой. Это скорее плохо. Характеризует вас как человека опрометчивого.

– Мне нечего терять, – пожал плечами Илюшин.

– Разве?

Повисла неприятная пауза. Мужчина тонко улыбнулся.

– Простите. Я не хотел вам угрожать, даже завуалированно.

– Однако всё же угрожали, – пожал плечами Илюшин. – Предлагаю вернуться к тому, с чего начали. Зачем я здесь?

– Вы мне нужны.

– Сразу два вопроса: кому – вам и для чего?

Мужчина неторопливо повернул оба перстня камнем внутрь и скрестил руки на груди.

– Хорошо. Давайте по порядку. Зовут меня, как вы уже знаете, Никита. Без малого три месяца назад я велел своим людям взять вас без лишнего шума и привезти ко мне. К сожалению, в процессе…

– Три месяца? – с недоверчивой улыбкой переспросил Макар. Он долго смотрел на невозмутимое лицо собеседника, пока не понял, что это не шутка.

– Вы свихнулись? – с яростью процедил он. – Вы продержали меня здесь три месяца?!

– Чш-шш-ш! – его собеседник приложил толстый палец к губам. – Не стоит так нервничать, вам это не полезно. Если для вас это что-то изменит, скажу, что мне жаль.

– Вам жаль?! – заорал Илюшин.

Он не уловил момента, когда за его спиной оказался человек. Но понял, что сейчас лучше всего сидеть тихо и не делать лишних движений.

– Всё в порядке, – успокоительно сказал хозяин, и это было адресовано не Макару.

Илюшин не услышал, а скорее почувствовал по колебанию воздуха, что тот, кто стоял наготове за его спиной, исчез.

Дверь каюты не открывалась, в этом он готов был поклясться. Значит, где-то поблизости есть второе помещение. Охрана дожидается именно там. Возможно, даже не один человек. Хотя, пожалуй, при наличии бойца, который умеет так передвигаться, ещё один охранник не требуется.

– Вы потом познакомитесь с Саламатом, – пообещал Никита, будто прочитав его мысли. – Он вам понравится.

– Главное, чтобы я ему понравился, – не удержался Макар.

Никита усмехнулся:

– Это вряд ли. Хорошая собака любит своего хозяина и ненавидит прочих двуногих. Вы для Саламата – двуногий, один из сотен. Но мы отвлеклись. Я говорил вам о том, что, к сожалению, пришлось потратить время, чтобы вы вернулись в дееспособное состояние. Вам стоит сказать мне спасибо. Если бы не мои усилия, вы стали бы овощем. В лучшем случае – никогда не могли бы понимать человеческую речь. Да и говорить…

Илюшин готов был улыбнуться этой издевательской шутке. Но посмотрел на собеседника внимательнее и понял, что тот говорит серьёзно.

– Знаете, Никита, вы мне напоминаете фрица из старого анекдота. Великая Отечественная война, Освенцим, маленькая еврейская девочка с щеночком на руках движется к газовой камере. К ней подбегает гестаповец и кричит: «Отдай собачку, живодёрка!»

Никита вежливо улыбнулся одними губами.

– В чём же вы видите связь?

– В том, что это вашими усилиями я оказался на грани овощного существования.

– Но вы сопротивлялись, – напомнил хозяин и потянулся к бутылке, чтобы долить себе вина. – Может быть, вам неизвестно, но двоих моих людей вы практически вывели из строя.

– Какая жалость… – пробормотал Макар.

Никита вскинул брови.

– Жаль, что всего лишь «почти», – пояснил Илюшин. – Я надеялся, что угробил хотя бы одного.

– Вы были близки к этому. Что довольно неожиданно для человека с вашей физической подготовкой.

Вино забулькало, выплёскиваясь из бутылки. Макар бросил взгляд на этикетку.

– Вам не предлагаю, доктор пока не одобряет, – мимоходом извинился хозяин. – Так на чём мы остановились? Да, вы ожесточённо сопротивлялись. Настолько серьёзно, что едва не нарушили мои планы. А я, знаете ли, не прощаю, когда нарушают мои планы.

– Страшно огорчён, что расстроил вас.

– Зря паясничаете. У вас ещё есть шанс исправить вашу оплошность. Многим я его не даю.

Илюшин прищурился, пытаясь понять, кто перед ним: идиот с манией величия? Человек, оторвавшийся от реальности? Он не мог разобраться в своём собеседнике, и это ему очень не нравилось. Теперь он был совершенно уверен, что где-то видел его раньше, но память по-прежнему отказывалась работать. «Неудивительно, если только этот стервец не соврал насчёт трёх месяцев».

Мысли Илюшина приняли другое направление.

– Вы сказали – почти три месяца, – медленно проговорил он. – А как вы обставили это для остальных?

– Для кого, например?

– Для моего напарника. Мы были вместе с ним в том доме, откуда меня похитили.

На лице Никиты отразилось искреннее удивление.

– Вы полагаете, я взял на себя труд как-то прикрывать ваше исчезновение? – Губы его тронула озадаченная усмешка. – Вы что, вопреки тому, что сказал мне доктор, до сих пор не все слова понимаете? Он говорит, пациент удивительно скоро восстанавливается, но эта ваша сенсорная афазия быстро не проходит…

Макар покачнулся и ухватился за подлокотники так, что костяшки побелели.

– Сенсорная афазия?

– Ну, если проще – глухота на слова. Доктор говорит, для вас все наши речи были как шум прибоя: слышать слышите, но не понимаете. Помните?

В висках заломило, как от ведра ледяной воды, выплеснутой с размаху на темечко.

– Сначала вы без сознания неделю валялись, потом началось: глаза открыты, изо рта что-то нечленораздельное вырывается, никого не слышите, ничего не понимаете. Мы вас под препаратами держали – сначала чтоб мозг отдохнул, оправился, потом – чтоб лучше восстановление шло. С вами целый штат работал – физиотерапевт, невролог, логопед, психиатр, мануальщики всякие…

– А что за препараты?

– Новая разработка, экспериментальная. Не наркота, – пожал плечами хозяин.

Илюшин вытер выступивший на лбу холодный пот.

– Значит, я пропал на три месяца – и вы никому ничего не сказали…

– Не будьте таким тупым! – повысил голос хозяин. В глазах его сверкнула злость. – Вы не имеете права на тупость. Пока я ещё делаю вам скидку, учитывая ваше состояние. Потом перестану.

«И что тогда?» – хотел спросить Илюшин. Но не стал.

– Разумеется, никто ничего не знает, – понемногу успокаиваясь, сказал Никита. – Следы вмешательства были зачищены. Если бы не ваша строптивость, всё прошло бы идеально. Но вы стали сопротивляться и в результате получили травму головы. Очень печально, если учесть, что именно ваша голова и была мне нужна.

Илюшин хотел сострить по этому поводу, но подумал и промолчал второй раз.

– Три месяца реабилитации, – хозяин загнул один палец. – Моё потерянное время, – он загнул второй. – Минус два охранника.

– Вы сказали, с ними всё в порядке.

– Не совсем. Но об этом чуть позже. Итак, вы довольно дорого обошлись мне, господин Илюшин. Хочется верить, что вы оправдаете вложенные в вас усилия.

– Каким образом?

Никита встал и, тяжело ступая, прошёл вдоль стены. Макар провожал его взглядом. Хозяин остановился возле картины, на которой вспыхивали десятки оттенков красного.

– Три месяца назад, – сказал он, заложив руки за спину и покачиваясь вперёд, как пингвин, – на этой яхте был убит человек. Моя жена, Ирина. Я сообщил властям, что это был несчастный случай – якобы она утонула, купаясь в открытом море. Но в действительности всё произошло не так. Ей свернули шею. Опережая ваш вопрос – нет, это сделал не я, хотя у меня иногда возникало подобное желание.

У Макара вовсе не возник этот вопрос. Он пытался представить, каким образом этот человек выдал убийство за несчастный случай.

– Где мы сейчас? – перебил он.

– На моей яхте, «Одиссее».

– Нет. В каких мы водах?

По губам хозяина скользнула усмешка. Он покачал головой:

– Это неправильный вопрос. Не отвлекайтесь от главного.

Он прикоснулся к картине.

– Меня не было на судне, когда это случилось. Я уезжал в город по делам. Когда вернулся, нашёл убитыми двоих охранников и Ирину.

Макар потёр виски. Голова начала наливаться тяжестью, ему это очень не нравилось.

– На записях камер слежения видно, что никакое другое судно не приближалось к «Одиссею». Вы понимаете, что это означает?

– Вы думаете, что убийца на яхте.

– Верно. Несомненно, тот, кто расправился с моей супругой, хотел сбежать. Но я вернулся раньше срока и не оставил ему такой возможности. Кроме меня, здесь было два человека, не считая охраны.

– А вместе с охраной?

– Никто из охраны этого не делал.

– Откуда вы знаете? Их могли подкупить.

– Нет.

– Кого угодно можно подкупить, если знать, чем платить.

– Хорошо, – поморщившись, согласился Никита. – Раз вы настаиваете… Вся охрана была убита.

– Хотите сказать, что оставили в своё отсутствие всего двоих?

– Целых двоих, – поправил хозяин. – И был уверен, что даже этого слишком много. Я ошибся, признаю. Мы выяснили вопрос с охраной?

Илюшин кивнул. Со словами «плевать на доктора» протянул руку к бутылке, нацедил себе под тяжёлым взглядом два глотка вина и медленно, смакуя, выпил.

– Итак, на яхте находилось два пассажира, – подытожил Никита, решив не обращать внимания на выходку с вином. – Один из них убил Ирину. Я хочу, чтобы вы выяснили, кто это сделал.

Илюшин так оторопел, что даже забыл про свою многострадальную голову.

– Вы шутите!

– Вовсе нет.

– Как вы себе это представляете? Прошло почти три месяца!

– Ну и что? – пожал плечами хозяин. – Эти три месяца они ждали, пока вы придёте в себя.

– Подождите… Вы что, так и держите их на этой яхте?

– Разумеется. У них нет возможности сговориться друг с другом и придумать фальшивое алиби. За ними постоянно следят.

– Но это незаконно!

На лице Никиты отразилось непонимание.

– Действительно… – пробормотал Илюшин. – Кому я об этом говорю…

– Вот именно, – кивнул тот. – Я здесь закон. Вернее, везде, где я, там мой закон.

– У вас мания величия! – не удержался Макар.

– У меня мания реальности. Встречается гораздо реже. Поверьте мне, господин Илюшин, я долго шёл к тому, чтобы управлять этой жизнью, а не позволить ей трясти меня в горсти, как щепку. И дошёл. Я не позволю кому-то безнаказанно убить мою жену. Мою жену, мою собаку, мою прислугу – не имеет значения. Человек, покусившийся на моё, должен быть наказан. Сам я найти виновного не могу, поэтому мне понадобились вы.

Как Илюшин ни старался, он не смог скрыть болезненной ухмылки:

– Вы меня похитили, чтобы я расследовал вам дело?

– Вы лучший, – ровно сказал хозяин. Не льстя, а констатирую факт.

– Лучших приглашают, а не волокут насильно.

– От приглашения вы бы отказались.

– С чего вы взяли?

– Принципы бы не позволили.

– За это время можно было нанять дюжину сыщиков!

– Чтобы они растрепали всем, что случилось? Мне требовался один, но такой, который нашёл бы ответ. Вам удавалось всё, за что вы ни брались. Вы мне нужны, поэтому вы здесь.

Макар вдохнул и выдохнул.

– Я специализируюсь на розыске пропавших людей, – сказал он, изо всех сил стараясь выглядеть спокойным. – Вы хотите от меня невозможного.

– Ну, разумеется! – Хозяин удивлённо уставился на него, забыв про картину. – Разумеется, я хочу невозможного. Иначе какой смысл? Любой дурак способен выдать возможное, но только единицы выходят за пределы шаблона. Вы – из этих единиц. Вы расследуете дело, найдёте мне убийцу, и я вас отпущу.

«Пределы шаблона…» Макар новыми глазами взглянул на ближнюю картину – и облизнул пересохшие губы. Из брызг, пятен и крупных мазков вдруг сложился рисунок, и теперь, отчётливо видя его, Илюшин не понимал, как он не собрал его раньше из видимого хаоса.

На алом полотне кричала женщина, её разинутый в ужасе рот багровой дырой пронзал холст. Казалось, ткни пальцем – и он провалится в её глотку. Слева от нарисованной головы в полуразмытых контурах можно было угадать очертания револьвера, справа из розовеющего виска рассыпчатой бело-красной крошкой разлетались мозги.

Кем бы ни был художник, им владело безумие.

Несмотря на усиливающуюся боль, Макар с необычайной, какой-то прозрачной ясностью в голове осознал, что эта картина – предупреждение для него.

Глава 13

Вечером хозяин снова прислал за Илюшиным своего голема.

– Вас ждут на верхней палубе, – сообщил охранник, глядя не прямо на Макара, а чуть в сторону.

Илюшин с демонстративной медлительностью натянул носки, затем, преувеличенно кряхтя и вздыхая, сунул ноги в кроссовки без шнурков. Голем нетерпеливо переминался с ноги на ногу, но молчал. Макар с трудом застегнул пуговицы на рубашке и вытер лоб. Он собирался убедить всех вокруг в своей немощи – это могло сыграть ему на руку в будущем.

За несколько часов, прошедшие с разговора в каюте хозяина, Макар перебрал несколько вариантов побега. Один был хуже другого. В конце концов, Илюшин вынужден был признать, что ему не хватает ни сил, ни информации, начиная от количества охраны на судне и заканчивая тем, где они вообще находятся.

Правда, что касается последнего, у Макара появились кое-какие мысли. Иллюминатора в каюте не было, поэтому определить местонахождение по звёздам он не мог. Но название вина на этикетке было написано на греческом. Илюшин не без причины налил себе вино, рискуя вызвать гнев владельца яхты: он хотел попробовать, каково оно на вкус.

Двух глотков хватило. Это было очень молодое вино, кислое, слабое – то есть на любителя, которым он не являлся. Зато любителем, без сомнения, был Никита. Возможно, ему специально отправляли самолётом за тридевять земель желанный напиток. Но вероятнее всего, дело обстояло иначе: он приобретал его где-то поблизости.

«Если так, мы у берегов Греции».

Хозяин обронил, что сотрудничать с ним Илюшину не позволили бы принципы. «Вор в законе? Бандит? – перебирал Макар. – Какой-нибудь беглый чиновник, наворовавший на сто лет тюрьмы?» Нет-нет, всё не то…

– Кто хозяин? – спросил он голема без особой надежды на ответ.

– Никита, – заученно ответил тот. – Пойдёмте, нас ждут.

«На «вы» стал обращаться», – мысленно отметил Илюшин. Очевидно, в его статусе произошло изменение, незаметное для него самого, но понятное голему.

Тот же длинный коридор, поворот, трап, снова коридор, ещё один трап… Макар задрал голову и увидел над собой выбеленную холстину неба.

Он остановился на середине лестницы, с неизъяснимым блаженством глотая свежий воздух. Охранник терпеливо ждал внизу. Илюшин вдыхал его – и не мог надышаться. Он воровал эти минуты у своего похитителя, понимая, что стоит подняться наверх, и ему некогда будет наслаждаться простым счастьем дышать не кондиционированным, а морским воздухом. Хозяин яхты наверняка приготовил какой-то неприятный сюрприз. Собственно, на приятные сюрпризы в ближайшее время вообще не стоило рассчитывать.

– Вас ждут, – пискляво напомнил снизу охранник.

Макар посмотрел на него и не мог удержаться от ухмылки. Сверху голем выглядел похожим на кабачок-переросток.

«Лягнуть его по башке, добежать до палубы – и махнуть через борт!»

«И камушком на дно, – возразил он самому себе. – Давай без идиотских поступков».

Восьмая ступенька. Девятая. Десятая.

Жёсткий ветер налетел на него, с размаху влепил оплеуху. Илюшин покачнулся и сверзился бы обратно, если бы не охранник.

– Все листья как листья, а этот как утюг, – пробормотал Макар себе под нос, вспомнив шутку про дистрофика.

– Медсестра, сгони с меня комара, а то он мне всю грудь истоптал, – отозвались сзади.

Илюшин одобрительно хмыкнул. Во всяком случае, в школе они с охранником рассказывали одни и те же анекдоты.

Но этот маленький эпизод убедительно доказал, что никакие планы побега нельзя строить, пока он не придёт в себя окончательно. Илюшин представил, как прыгает за борт, а ветер подхватывает его и несёт над волнами, и ухмыльнулся.

«Как фанера над Парижем».

Но в следующую секунду Макар увидел то, ради чего его позвали, и сразу стало не до улыбок.

Посреди чистейшей белой палубы голубел бассейн. На краю в одном из кресел под тентом сидел Никита. Завидев Илюшина, он похлопывающим движением пригласил присоединиться к нему.

Но не владелец яхты привлёк внимание Макара.

С противоположной стороны бассейна возвышалось странное устройство, напоминающее распятого богомола. Это был небольшой кран, обе стрелы которого сейчас находились над бассейном.

На конце каждой из них вниз головой болтался человек.

У одного были связаны только ноги. Пленник отчаянно извивался, пытаясь достать до пут, побагровевшее лицо было искажено ужасом, но он не издавал ни звука. Второй был связан целиком, по рукам и ногам, и на голове надет мешок, при виде которого Илюшин непроизвольно сглотнул.

Взгляд его перебежал на охранников. Двое: маленький раскосый азиат за спиной хозяина, и широкоплечий бык возле пульта управления краном. Быка Илюшин проигнорировал, с ним всё было ясно, а на азиате задержался дольше.

Вот, значит, как выглядит загадочный Саламат! Внешне – ничего таинственного: маленький сухонький монгол без возраста. Лицо, как у хорошо сохранившейся мумии, тонкие чёрные волосы кажутся нарисованными на черепе. Больше похож на шамана, чем на телохранителя.

Макар огляделся. Никакой земли на горизонте и в помине не видно. Везде, куда хватает взгляда – только море, море, бесконечное море.

– Прошу сюда! – издалека крикнул Никита.

– Это что за театральщина? – осведомился Макар, приблизившись. – Если уж хотите быть в русле традиций, нужны вёдра с цементом.

– Я не следую традициям, а создаю собственные. Вы наблюдаете небольшой урок. Присаживайтесь, присаживайтесь.

Илюшин опустился в кресло. Голем встал за ним.

– Три месяца назад я дал своим помощникам простое задание, – сказал хозяин, рассматривая висящих. – Они должны были подстеречь одного-единственного человека, взять его и привезти ко мне без лишнего шума и суеты. Человек нужен был мне целым и невредимым. Разумеется, речь о вас.

– Я догадался.

– Эти двое допустили небольшой просчёт, который, однако, едва не сорвал всё дело, – продолжал, хмурясь, Никита. – Они использовали некачественный препарат.

Макар вспомнил укол шершня и непроизвольно потёр плечо.

– Нет, он не сработал, – покачал головой его собеседник. – Вы не вырубились на ближайшие десять часов, как было запланировано, а оказали бешеное сопротивление. К чему это привело, мне не нужно вам объяснять.

– К тому, что мне проломили башку, – любезно подсказал Макар.

Никита огорчённо поцокал языком.

– Это было бы полбеды! Три месяца вас нянчили, как грудного младенца. Мне пришлось приобрести томограф и полсотни приборов поменьше, установить специальные тренажёры, нанять штат медиков, достаточный для больницы средней руки. Не говоря уже о том, что с вами круглосуточно находились сиделка и специалист по восстановительной терапии при черепно-мозговых травмах. И всё это из-за того, что два придурка не догадались проверить, что у них в ампуле. Разве это не грустно?

– Печаль разрывает мне сердце, – признал Илюшин.

– Не ёрничайте. Если бы это были рядовые идиоты, я счёл бы их расходным материалом. Но эти люди в определённом смысле мне дороги. Я много вложил в них. Я выбрал их, в конце концов. То есть часть вины лежит и на мне.

– Могу подержать вас за ноги, – предложил было Макар, но поймал взгляд Никиты и пожал плечами: – Нет? Ну как хотите.

– Эти люди, – невозмутимо продолжал тот, – должны быть наказаны. Наказание всегда идёт на пользу. Отсроченное наказание страшно вдвойне, потому что его ожидание томительно и тяжело. Вы сейчас задаётесь вопросом, почему один связан, а другой нет…

Он выжидательно взглянул на Илюшина.

«Я задаюсь вопросом, когда и с какой целью вы перешли с лёгких наркотиков на тяжёлые», – мысленно возразил Макар.

– Так будут предположения?

Илюшин вздохнул. Похоже, от высказывания собственных идей не отвертеться.

Судьба обоих охранников была ему глубоко безразлична. Макар не относился к гуманистам, провозглашающим ценность каждой человеческой жизни. А уж ценность тех, кто чуть не стал причиной его переселения в мир иной, вообще лежала в области отрицательных величин.

Но он понимал, что Никита пытается проверить его способность соображать, и разочаровывать владельца яхты ему не хотелось. Он был жив только потому, что этот безумец всё ещё возлагал на него надежды. Никита видел перед собой не живого человека, а функцию. Интеллект, запертый в черепной коробке. Всё остальное его мало интересовало, и стоит ему убедиться, что этот интеллект работает не так хорошо, как хотелось, и счёт жизни Макара пойдёт на минуты. Илюшин не питал иллюзий по этому поводу.

Он собрался. В конце концов, действительно было бы интересно проверить логику этого типа.

– Вы хотите, чтобы напоследок они послужили науке, – предположил Макар.

– В каком смысле?

– Измерите, сколько протянет первый и сколько второй.

Никита задумался.

– Хм… А будет разница?

– Не знаю, – признался Илюшин. – Давайте проверим?

– Честно говоря, не вижу смысла в изысканиях подобного рода. Ваше предположение ошибочно.

Илюшин вытянул ноги и закрыл глаза. Солнце опустилось ниже, тёплое его прикосновение ласкало кожу.

«Хорошо, что его не понесло в какое-нибудь Баренцево море, – не совсем кстати подумал он. – Умирать в холоде… Бр-р-р!»

– Тот, который связан, физически сильнее второго, – вслух сказал он. – Вы приводите их к одному знаменателю.

– Опять-таки, какой в этом смысл? Вы разочаровываете меня, господин Илюшин.

«Напрягись, – приказал себе Макар. – Иначе у тебя есть все шансы висеть там после них».

– Для того, чтобы понимать вашу логику, – медленно проговорил он, – нужно для начала знать этих людей.

– Бинго!

Никита так громко хлопнул в ладоши, что Макар вздрогнул.

– Наказание должно быть персонифицированным, господин Илюшин. Вы знаете, какое чувство самое страшное для того, который висит слева? – он кивнул на связанного человека. – Я не о физической боли.

– Чувство, что от него ничего не зависит, – тихо сказал Макар.

– Вы и в самом деле умница. А для того, который справа?

– Что от него зависит всё.

– В точку. От него зависит всё, но при этом он бессилен.

Никита усмехнулся и кивнул. Стрелы крана накренились, и два тела погрузились в воду.

– Невыносимо страшно… – говорил он, не сводя глаз с бассейна, по которому пошли волны. – Один видит, как близко спасение. Всего лишь развязать верёвку! Но секунды идут, и он понимает, что не может это сделать. А другой сходит с ума, ибо ему не дали возможности даже сопротивляться. Он как баран, покорно ждущий смерти! Если бы этих двоих поменять местами, каждый воспринял бы смерть стоически. Но сейчас… О, посмотрите на них!

Макар закрыл глаза.

– Смотрите же! – хлестнул его резкий голос.

– Зачем? – спросил он, не поднимая век.

– Этот опыт обогатит вас.

– Я предпочёл бы взять деньгами.

Послышался негромкий скрежет, звук льющейся воды, тяжёлый удар. Илюшин открыл глаза. Оба пленника лежали на краю бассейна не шевелясь.

– Вася, помоги им, – распорядился Никита. – Вы зря переживали за них, господин Илюшин. Их сейчас откачают. А теперь прошу за мной, нас ждёт ужин.

Хозяин смаковал бифштекс, Макар хлебал жидкий супчик, похожий на пюре из размоченных водорослей.

– Как вы смогли вывезти меня за границу, Никита?

– В каждом уважающем себя доме есть потайная комната. А на каждом уважающем себя судне есть потайная каюта. При желании я мог бы перевозить беженцев десятками, и ни один пограничник ничего бы не заметил.

Макар отломил кусок мягкого хлеба.

– Хлеб вам рано, – заметил хозяин. – Не злоупотребляйте.

Илюшин с удовольствием откусил от горбушки и прожевал, хрустя свежевыпеченной коркой.

– Не могу упустить такую возможность, – заметил он с набитым ртом. – Может, это последний свежий батон в моей жизни!

Никита положил нож:

– Это вы о чём? А, понятно. Думаете, я собираюсь расправиться с вами так же, как с этими двумя? – Он ткнул вилкой куда-то в потолок.

– Нет, думаю, что иным способом.

Макар тщательно вытер губы салфеткой и с сожалением посмотрел на оставшийся кусок хлеба. Пожалуй, больше действительно не стоило.

– Вы похитили меня, чуть не убив в процессе, – напомнил он. – Пока я вам нужен. Но если я возьмусь за расследование и закончу его, то на свободе буду опасен.

Никита от души рассмеялся, показав крепкие зубы с кукурузной желтизной.

– Вы? Опасны? Дорогой господин Илюшин, вы переоцениваете и себя, и меня. Во-первых, я собираюсь заплатить вам за проделанную работу. Хорошо заплатить. Напомню, что для меня расследование смерти Иры – это вопрос чести.

Макар понимал. Не вопрос любви, даже не вопрос мести.

– А безопасности? – не удержался он. – Вряд ли вам комфортно в компании убийцы.

Никита улыбнулся второй раз. После экзекуции в бассейне он явно был в хорошем настроении. Казалось, у него даже кожа на лице разгладилась. «Как брюхо у напившегося клеща, – подумал Макар. – Парень подзарядился».

– Тот, кто убил мою жену, для меня абсолютно безопасен, – с полнейшим хладнокровием заверил тот. – У пассажиров каюты оборудованы тревожными кнопками – включается сирена такой громкости, что только глухой сможет под неё совершить убийство. А что касается комфорта… Жизнь рядом с пресными людьми становится пресной. Да, я предпочитаю тигров кроликам. Но я умею с ними управляться.

Он кивнул на жёлтую картину. После красной она уже не произвела на Илюшина такого сильного впечатления. Художник изобразил дрессировщика, вспоровшего живот льву: жёлто-коричневой густой массой из брюха лежащего зверя вываливались внутренности. Второй лев, если только это был он, униженно ползал у ног человека. Это полотно тоже было отвратительно, но Макар успел морально подготовиться.

– Вы хотите купить моё молчание? – удивился он. – Как банально!

– Мне ни к чему ваше молчание. Можете кричать на всех углах о том, что с вами случилось. Мне всё равно.

Макар озадаченно наклонил голову, рассматривая хозяина яхты. Тот не блефовал. Он был совершенно уверен в себе.

И тогда Илюшин вспомнил. Фотографии в интернете худо-бедно передавали только внешность, не оживлённую своеобразной притягательностью этого человека. Они не отражали мимику – неторопливо вскинутые брови, весёлый хищный оскал. Не отражали манеру взглядывать прямо на собеседника лишь иногда в течение разговора, но каждый раз с пугающей пристальностью. «Эти глаза не высверливают в тебе две дыры, – подумал Илюшин, – они словно душу вытягивают щипцами. Чёрт, я стал слишком впечатлителен».

Но в действительности он почувствовал себя куда спокойнее, когда понял, с кем имеет дело. Никита Будаев, фармацевтический король, снабжавший инсулином всю Россию. Макар помнил колоссальный скандал, который разразился, когда выяснилось, что инсулин производится из непроверенного сырья. Дело о мошенничестве, иски от больных диабетом, отозванная лицензия… Будаев бежал и, по слухам, пересидел несколько лет в Швейцарии. По другим слухам, он оставался в России, под крылом у матери, до тех пор, пока его не пригрозил выдать собственный отец. Такая вот семейка, хоть кино снимай. Как бы там ни было, спустя несколько лет Будаев всплыл снова, и вновь главой фармацевтической компании. На этот раз он производил антигистаминные средства. После жалоб потребителей к предпринимателю нагрянула проверка. На той же фабрике, где производились лекарства, печатались и этикетки. Основой сырья, если верить газетным заголовкам, был крахмал.

На этот раз скандал не удалось замять. Виновником был сам Будаев, заявивший журналистам на конференции, что он сторонник естественного отбора. «Аллергики плодят новых аллергиков! – сообщил он. – Больной? Помирай, не копти небо зря. Наши налоги уходят на лечение хилых и поддержку старичья, а лучше бы они вкладывались в развитие страны».

Когда приступ ошеломления у слушателей прошёл, на Будаева обрушились с неприятными вопросами. Однако тот объявил себя сторонником очищения России от болезней, и из мошенника, зарабатывающего на поддельных лекарствах, превратился в главного идеолога течения «Здоровая нация». Самое удивительное заключалось в том, что у Будаева нашлось немало последователей. Под шумок он сколотил из них партию и пытался пройти в Думу: конечно же, вовсе не затем, чтобы получить депутатскую неприкосновенность, как утверждали злопыхатели, а лишь для того, чтобы работать на благо своей страны. Но эта затея провалилась.

Как, впрочем, и очередной суд. «Не то чтобы провалился, – вспомнил Макар. – Скорее, тихо сполз в небытие». Нет, приговор, кажется, был вынесен. Но как-то так вышло, что все обвиняемые, включая Будаева, получили условные сроки. Несколько журналистов, пытавшихся поднять шум по этому поводу, отчего-то быстро замолкали, начинали заниматься совсем другими проектами и больше к вопросу о суде над бизнесменом не возвращались.

Поговаривали, что за этим, кроме самого Будаева, не брезговавшего самыми грязными средствами, стояла его мать – женщина властная, беспринципная и очень любящая единственного сына. У неё тоже был свой бизнес, никак не связанный с фармацевтикой. Однако разговоры остались разговорами, доказать ничего не удалось, и дело Будаева понемногу забылось.

Чем он занимался сейчас, Илюшин не знал. Однако ему стало вполне понятно пренебрежение Никиты к соблюдению российских законов. Этот человек и в двадцать пять был циничен до предела, а за прошедшие годы только заматерел. Макар не сомневался, что никакая идеология не стояла за производством фальшивых лекарств: Никите Будаеву было глубоко наплевать как на здоровых, так и на больных, а заодно и на процветание нации. Единственное, что имело значение для Будаева, – это он сам, его благополучие и кошелёк. Возможно, ещё его мать.

– А чем занимается ваш отец? – светски поинтересовался Илюшин. В этой истории его в своё время больше всего заинтересовал «человеческий фактор». Шекспировские страсти, мать, защищающая сына, и отец, требующий выдать его… Как же они общались потом?

Лицо хозяина окаменело.

– Чем вызван вопрос?

– Любопытством.

– В другой раз держите его при себе.

– Не имею такой привычки и не собираюсь приобретать.

Илюшин мило улыбнулся Будаеву. Теперь и им овладело хорошее настроение, едва только Макар убедился, что прорехи в памяти ему не грозят. Сумел же он вспомнить этого хмыря по трём-четырём снимкам паршивого качества!

– Мой отец – ничтожество, – без эмоций сказал Никита. – Всем, что я имею, я обязан моей матери.

Илюшин не собирался оставлять эту благодатную тему. Ему наконец-то удалось вывести хозяина из себя, и он хотел выжать из этого весь сок.

– Зато, в отличие от вас обоих, у него есть принципы.

– Чем глупее принципы, тем тупее им следуют, господин Илюшин. Это не я сказал, а другой умный человек. Никакая принципиальность не может оправдать готовность идти против собственной крови. Это свойственно только вырожденцам.

«Ага, значит, сплетни всё-таки оказались правдой».

Макар планировал ещё какое-то время низводить и курощать собеседника, но тот уже поднялся.

– Саламат, принеси нашему гостю то, что я просил, – распорядился он.

Илюшин тут же забыл о семейных коллизиях Будаева, ругая себя за невнимательность. За его спиной снова стоял помощник Никиты, подошедший неслышно, будто по воздуху.

До сих пор Макар единственный раз видел человека, умевшего действительно почти бесшумно двигаться. Сергей Бабкин, его лучший друг, при своих впечатляющих габаритах обладал тигриной ловкостью и грацией. Демонстрировал он это крайне редко, и, как правило, в таких случаях оценить его способности было некому. Но рядом с Саламатом Бабкин показался бы престарелым хромоногим яком, ломящимся через сухие кусты.

– Сядьте, пожалуйста, – попросил Илюшин. – Если вы хотите, чтобы я занялся вашим делом, сначала вы должны ответить на мои вопросы.

– Саламат прекрасно осведомлён обо всём.

– Я работаю с вами, а не с Саламатом.

Будаев постоял, раздумывая, но аргумент оказался для него убедительным. Он снова опустился в кресло.

– Кто те двое, которые были на борту во время убийства вашей жены?

– Во-первых, Шошана. Моя любовница.

– А официально она на судне кто? – спросил Илюшин.

– Официально она моя любовница, – чётко повторил Никита.

– Хм… Жена знала о ней?

– Разумеется.

Макар поднялся и сделал небольшой круг почёта вокруг кресла. Он имел привычку расхаживать по комнате во время размышлений, а сейчас, Илюшин чувствовал, приближается момент, когда предстоит напряжённо думать.

– Просто для понимания положения дел… Вы взяли с собой на яхту супругу и любовницу, и каждая была в курсе существования соперницы. Так?

– Какие же они соперницы? – искренне удивился Будаев. – Жена для продолжения рода, любовница – для удовольствия.

– У вас дети есть?

– Нет. Не успели мы с Ириной… – он вздохнул. – Жаль. Породистая была женщина, красивая. Чисто русских кровей.

Илюшин остановился и поймал себя на нехорошем желании залепить в лоб Будаеву тарелкой из-под супа. На дне ещё оставалась ложка-другая густой зелёной жижи, и он представил, как она потечёт по холёной рязанской, чисто русских кровей, морде Никиты Будаева.

Пожалуй, безопаснее было вернуться к любовнице.

– Вряд ли женщина могла свернуть шею другой женщине, а потом расправиться с двумя охранниками. Кстати, как они погибли?

– Обоим перерезали горло.

– Они что, спали? – поразился Илюшин. На него накатила слабость, и он вынужден был ухватиться за спинку кресла. – Их убили во сне?

Будаев, не повышая голоса, попросил:

– Саламат, всё-таки принеси нам данные…

Прошло меньше минуты. На этот раз Илюшин вслушивался, и ему удалось уловить шелест шагов – быстрый, лёгкий. Азиат положил на стол тонкий ноутбук и удалился.

– Вы можете взять его к себе в каюту, – разрешил Никита. – Там все отчёты, экспертизы, личные дела.

Илюшин уже не удивлялся экспертизам.

– А где была команда?

– На «Одиссее» не нужна команда. Это современное судно, теоретически им мог бы управлять я один. Но все мои люди прошли курс управления яхтами этого класса, мы заменяем друг друга.

– Ясно, – кивнул Илюшин. – Тогда давайте вернёмся к вашей Шошане. Не знаю, почему вы включили её в круг подозреваемых…

Будаев перебил его:

– Двадцать восемь лет. Три года службы в боевых частях израильской армии. Профессионально метает дротики – два года подряд выиграла соревнования в США. Я бы многое ещё мог о ней рассказать, но не вижу причин тратить время. Познакомитесь с ней – всё поймёте сами.

Илюшин понял, что всё-таки ему лучше сесть.

– А кто второй? – спросил он, закрыв глаза и пообещав себе не открывать их и не таращиться на Будаева, что бы тот ни ответил. Ну, держит человек на яхте жену и любовницу, бывает. У богатых свои причуды, как любит повторять Серёга Бабкин, и он совершенно прав.

– Второй – Адриан, – небрежно бросил Будаев. – Мой любовник.

Илюшин распахнул глаза и уставился на него.

Глава 14

«Я становлюсь слишком стар для этой работы. Стар, зашорен, консервативен. Как там у Стругацких… «Не вижу, почему бы трём благородным донам не сыграть в кости там, где им хочется!» Тогда почему бы одному благородному дону не иметь одновременно двух разнополых домашних животных для услады тела?»

– О чём задумался? – прямо спросила Шошана.

Она разглядывала его с откровенным любопытством и, кажется, полагала, что это он – зверушка хозяина, а не она.

– Удивляюсь, что ты здесь делаешь, – в тон ей ответил Илюшин. – Не могу понять, как тебя вообще сюда занесло.

Перед ним сидела изумительно красивая молодая мулатка. Копна вьющихся чёрных волос, высокие скулы, пухлые губы. И притом – широкие плечи пловчихи, мускулистые руки и рост метр восемьдесят четыре.

Мать Шошаны, беззаботная авантюристка, когда-то долгими окольными путями добралась из Львова в Нью-Йорк и там родила девочку от настоящего, как она с гордостью говорила, гарлемского негра. Кроме того, что её папаша «настоящий гарлемский негр», Шошана больше ничего о нём не знала. В один далеко не прекрасный день чёрный сын самого криминального района в Манхэттене побил свою еврейскую подружку, после чего та разочаровалась во всей Америке и сбежала от возлюбленного. Следующим пунктом её путешествия стал Израиль.

От нью-йоркского периода её истории осталась девочка, унаследовавшая бурный взрывчатый характер отца и красоту матери. Живи Шошана в менее цивилизованной стране, у неё был бы шанс возглавить банду или даже целый мафиозный клан. Внутренняя ярость требовала выхода, и Шошана стреляла, метала дротики, дралась врукопашную и разбивала ладонью деревянный брусок. Илюшин подумал, что из неё вышла бы отличная амазонка. Перед ним сидела женщина-воин, которой ничего не стоило прикончить его ударом ребра ладони.

Как и свернуть шею Ирине Будаевой.

– Я его увидела на тусовке, – рассказывала Шошана, блестя глазами. – Сразу поняла: хочу! Моё! Вокруг одни слабаки, – пожаловалась она. – А Никита – сильный!

Илюшин представил, какие дети могли бы родиться у этой пары, хмыкнул про себя и произнёс короткую благодарственную речь во славу убеждениям Будаева, запрещавшим ему иметь наследников от темнокожей женщины. К тому же – еврейки. Нет, шансов официально соединиться с любимым у Шошаны не было.

– Я говорю ему: выйду за тебя замуж! – Женщина сделала такой жест, будто надевала кольцо. Над верхней губой сверкнула капелька пота. – Он мне: нет, не выйдешь. А я ему: спорим? будешь есть с руки через полгода.

– И как – ест?

– Полгода ещё не прошло, – улыбнулась Шошана. Губы у неё были словно опалены изнутри.

– Наличие жены, значит, тебя не смутило, – вслух, будто самому себе, проговорил Илюшин.

Женщина презрительно фыркнула:

– Такая жена сегодня есть, завтра нет! Я говорю ему: выгони её! У неё между ног холодно, как в погребе!

– Аргумент! – согласился Илюшин.

– А он мне: ты дура, тебе только одно важно. Я его бью! Он – меня! Вот так! Вот так! – Шошана, разгорячившись, показала как, Илюшин едва успел перехватить розовую ладонь. – Честно тебе скажу, убить его хотела. Потом думаю: я ведь женщина. Женщина хитростью берёт.

Илюшин едва не поперхнулся соком. Ему было очень интересно, как выглядит хитрость в исполнении Шошаны. Почему-то представлялся только удар ножом в спину.

– Я предложила Никите: возьми меня к себе. Ты посмотришь на меня, я на тебя. Не понравится – разбежимся, забудешь меня!

Шошана рассмеялась, от души веселясь предположению, что её можно забыть. Улыбка у неё была детская, яркая, и Макар непроизвольно улыбнулся в ответ.

– Вот видишь? Ты тоже смеёшься. Понимаешь, что глупость, да? А он не понял.

По тому, с какой нежностью Шошана протянула «он», Илюшин без труда восстановил её незатейливый план. Пробраться к нему в душу, привязать к себе, любить его так, как не любит жена, чтобы милый в конце концов задумался…

Шошана хотела Будаева – и она собиралась его получить.

– Ты убила Ирину? – спросил он.

Шошана скорчила обиженную физиономию:

– Совсем дурак ты! Убивают врага. А она кто? Курица. Даже шею свернуть, и то не стоит руки пачкать.

По логике Шошаны жена Будаева не могла быть врагом: слишком много чести. Скорее, препятствие. Помеха.

– А препятствие устраняют, – снова вслух и снова нарочно подумал Макар.

– Опять дурак, – констатировала женщина. – Это честное состязание. Я хотела, чтобы он сам выбрал. Чтобы на брюхе ползал, просил: будь со мной, моя йафат-тоар, всё для тебя сделаю. А если у мужика выбора нет, какая в нём ценность?

Ясно, подумал Илюшин. Шошана хотела чистой победы. Смерть Ирины в какой-то степени обесценила её. Это как жульничество в джентльменской игре. Может, Шошана и не отличалась сложным душевным устройством, но у неё были свои твёрдые понятия о чести.

Женщина наклонилась и накрыла его ладонь своей. Прикосновение её оказалось таким горячим, что Макар вздрогнул.

– Когда узнаешь, кто убил, не говори Никите сразу, – попросила она.

– Это почему же?

– Он сейчас пылкий. Ложится со мной, не знает: то ли я убила, то ли не я… Заводится – ух!

В глубине чёрных глаз заплясали дьяволята.

– Тогда давай скажу, что ты, – предложил Макар.

Шошана на полном серьёзе обдумала эту возможность.

– Нельзя, – с сожалением признала она. – Тогда всё закончится.

– Не простит, думаешь?

– Разозлится, что я на его собственность покусилась, – сказала Шошана, абсолютно точно вскрыв мотивацию Будаева. – Не хочу так. Пусть любит меня.

Илюшин внимательно посмотрел на неё. Он не исключал, что в его каюте установлены подслушивающие устройства, но не попробовать не мог:

– Девочка моя, ты знаешь, что твой возлюбленный в России людей травил поддельными таблетками? Зачем он тебе такой?

Шошана нахмурилась. Похоже, она честно искала ответ внутри себя.

– Я этих отравленных не знаю, – наконец сказала она. – Мне на них наплевать. Зато Никита за своих порвёт в клочья. Я хочу быть в его стае, и буду!

Перед встречей со вторым подозреваемым Илюшину пришлось отлежаться. Он даже подумал, не вызвать ли ему врача – «тревожная» кнопка краснела, как ягода, в изголовье койки – но решил справиться сам. Сердце частило, Макара то и дело бросало в холодный пот.

«Чёрта с два сбежишь куда-нибудь в таком состоянии».

Он начал расследование, потому что тянуть с отказом было нельзя. Но незаметно оно захватило его. Макар с детства обожал загадки, а больше всего – чувство, возникавшее, когда тайна была разгадана. В нём смешивались и гордость, и превосходство над теми, кто не справился, и затаённый азарт в предчувствии новой трудной задачи, и приятная, почти физическая, усталость, какая бывает после хорошей тренировки.

В том числе, поэтому он когда-то занялся розыском пропавших людей. Это было сложно, и за подобную работу практически никто не брался.

Почему же судьба раз за разом подкидывает ему расследование убийства?

Илюшин перебрался с кровати в кресло, вытащил из ящика стола маленький целлулоидный шарик и принялся размеренно подбрасывать вверх. Доктор предупреждал, что координация поначалу будет нарушена, но всё равно собственная неуклюжесть неприятно поразила Макара. Он всегда отличался ловкостью и превосходным глазомером. А сейчас едва мог поймать шарик, подброшенный на двадцать сантиметров.

«Ну-с, дамы и господа, давайте взглянем на второго подозреваемого. Если Шошана не врёт, то, методом простого исключения, перед нами вот-вот предстанет убийца трёх человек».

Убийца трёх человек оказался похож на земное воплощение бога Аполлона. «Они издеваются надо мной, – подумал Макар, разглядывая высокого юношу с лицом такой лепки, что Микеланджело рыдал бы от счастья, заполучив его к себе натурщиком. – Определённо, издеваются».

– Бывший цирковой акробат, – рассказал про него Никита, – последние десять лет танцовщик балета «Форест». Из цирковых отличные танцоры получаются, вы знали?

– Одно дело фуэте крутить, другое – ножом два горла перерезать, – заметил Макар, думая о своём. Ему почудилось, или к концу экзекуции над помощниками Будаева на горизонте показалась земля? Там, наверху, он был слишком озабочен другим, чтобы заметить это. Но сейчас его память то и дело подсовывала воспоминание: далёкие очертания голубоватых холмов, размытые между небом и землей.

– Вообще-то кроме акробатических трюков он в цирке как раз кинжалы метал, – скучающе поведал Никита. – Дома у него больше сотни ножей. Адриан любит оружие.

Макар нервно взлохматил себе волосы.

– Вы шутите?

– Нет.

– Вы что, их коллекционируете?!

– Просто люблю стихию во всех её проявлениях, – признался Будаев. – Считайте, что у меня два грациозных зверя. Я их укротил. Вы не представляете, как возбуждает укрощённая сила! Лучше любого наркотика.

Илюшин повернул голову и взглянул на зелёную картину.

Тела – пять? шесть? семь? – сплелись в объятиях, образовывая тесный круг. Из изумрудно-синих разводов взгляд выхватывал то обнажённую руку, то бедро, дорисовывал линию плеча и развевающиеся волосы. Тела были юны и извивались, точно водоросли, и пространство вокруг них было густо затушёвано глубоким бутылочным зелёным.

На первый взгляд это была самая невинная картина из всех, и Макар присмотрелся внимательнее, ожидая подвоха. Автор жёлтого и красного полотен вряд ли ограничился тем, что изобразил странный танец. Но может быть, это любовники? Кажется, в середине круга чьё-то запрокинутое лицо с полуоткрытым ртом… Так это пляска наслаждения?

И тут он увидел. Ног у фигур не было – вместо них изгибались тонкие рыбьи хвосты. Едва Макар понял, кто перед ним, из ускользающих зелёных линий сложился весь рисунок: гибкие русалочьи тела, сомкнувшиеся в круг, из которого пытался вырваться пловец. Не стон наслаждения срывался с его губ, а предсмертный крик – тщетная попытка глотнуть воздуха за миг до того, как его уволокут на невидимое дно.

Третья картина произвела на Илюшина такое впечатление, что по возвращении в каюту он отыскал в ящике стола блокнот с простым карандашом и изобразил, как умел, поляну с одуванчиками. Сергею Бабкину, пределом возможностей которого был портрет червяка, его рисунок показался бы шедевром. Но сам Илюшин остался своим творением недоволен.

Он вырвал лист и скомкал, а на втором снова намалевал одуванчики. На этот раз на скале. Пушистая одуванчиковая шевелюра покрывала её костлявую макушку.

Илюшин наклонил голову и прищурился. Это гораздо лучше… Теперь дело за маяком. Он тщательно срисовал его с календаря на двери. Ему требовалось сильное противоядие против болезненного, душного таланта неизвестного художника. Башня, торчащая из одуванчикового поля, в его варианте выглядела несколько странно, но он добросовестно пририсовал сверху фонарь, с каждым новым штрихом чувствуя, что в голове проясняется.

– Терапия маяками и одуванчиками, – сказал Макар, закончив, и оглядел своё творение.

Получилось, конечно, кривовато, но всё равно здорово. Его окончательно отпустило мерзкое чувство, навеянное жутковатыми картинами в каюте Будаева.

Так что, когда в дверь постучали, Илюшин готов был работать со вторым подозреваемым.

Адриан отличался от Шошаны, как серна от пантеры. Миндалевидные глаза, опушённые длинными, как крылья бабочки, ресницами. Точёный прямой нос с тончайшими, будто фарфоровыми ноздрями. Белая кожа с голубоватым оттенком. Пальцы пианиста.

– Я хотел убить её, – просто сказал он.

Макар покосился на дверь. В коридоре нёс службу голем по имени Сеня.

– Только не надо сюда этого… троглодита, – попросил юноша, угадав его намерения. – Мне трудно находиться в атмосфере ненависти.

– Он вас ненавидит?

– Не конкретно меня. Таких, как я.

Илюшин сел поудобнее. Ненависть, планы убийства… Это ему по душе!

Он трижды подкинул шарик, стараясь понемногу увеличивать высоту броска. Кажется, пока всё получалось. Макар приободрился и улыбнулся юноше:

– Я правильно понял, вы собирались убить Ирину Будаеву?

– Не собирался, а хотел, – поправил Адриан, проводив взглядом белый шарик. – Никита предупредил, что вы почувствуете ложь. Так что не вижу смысла ничего скрывать. Я никому так не желал смерти, как ей.

Илюшин усмехнулся про себя. Почувствует ложь? Нет, не почувствует. Его способность «отключать звук» испарилась, похоже, безвозвратно. Он больше не мог отрешиться от того, что говорил собеседник, – голос назойливо звучал, проникая в его сознание, искажая общую картину, будто радиопомехи.

Макар давно научился с высокой степенью вероятности определять по мимике, врёт человек или говорит правду. Вернее, он научился прислушиваться к своей интуиции. Она подсказывала ответ точнее любых психологических методик. Но требовалось недюжинное усилие, чтобы перевести голос собеседника в тихий далёкий шум. Макар попробовал сделать это в каюте Будаева – и не смог. После травмы он не был способен на это усилие, и не знал, вернётся ли его способность когда-нибудь.

– Я встретил Никиту полгода назад и понял, что хочу быть только с ним. На любых условиях. Я всё согласен был принять.

– Вы знали, что он женат?

Адриан отмахнулся:

– Для человека его положения это необходимая формальность.

– А существование Шошаны вас не смущало? – хмыкнул Илюшин.

Когда он задал похожий вопрос ей – что она думает о связи своего любовника с мужчиной, – Шошана только рассмеялась. «Никите хочется экзотики. Желает надкусить каждое пирожное! Его право. Важно не то, что ты пробуешь, а то, что ты ешь каждый день».

– Шошана! – сморщился сквозь улыбку юноша. Похоже, его всё-таки задевало её существование. – Она… эксперимент. Вы её видели? Разве можно воспринимать всерьёз подобную особь!

– Никита, похоже, воспринимает, – провокационно заметил Илюшин.

– У Никиты тяга к небольшим извращениям, вроде секса с животными.

«Ах, даже так…» Илюшин внимательнее присмотрелся к юноше, только что с невинным лицом сказавшему гадость.

– И что же вы делали рядом с человеком, у которого «небольшие извращения»? – Макар был сама любознательность. – Зарабатывали на безбедную старость?

Адриан вспыхнул. Сначала заалели скулы, потом краска, будто пламя, перекинулась на щёки и поползла пятнами по лбу. Макар с интересом наблюдал за ним. Он впервые видел человека, который краснеет столь выразительно.

– Я люблю его, – глухо произнёс юноша. – А ваше предположение оскорбительно!

– Не больше, чем ваши слова о Шошане, – небрежно парировал Илюшин, подбрасывая шарик.

Юноша поднял на него потемневшие глаза.

– Хорошо! Признаюсь! Я безумно ревную его к этой полукровке. Не желаю делить Никиту ни с кем, а она отнимает его у меня. Теперь вы довольны?!

– Вы убили Ирину?

– Нет.

– За что вы хотели её убить?

Адриан тяжело вздохнул и закрыл лицо руками.

– Она требовала, чтобы Никита избавился от меня, – глухо сказал он. – На всю яхту орала, что он паршивый извращенец, что он позорит её. Вторая баба её, видите ли, не смущала! А я – да!

Он отнял руки и со страданием проговорил:

– Самое страшное, что она могла добиться своего! Никита её не любил, но она была его женой, он вынужден был с ней считаться. А Ирина повторяла, повторяла, повторяла одно и то же! Назойливая стерва!

Адриан перевёл дыхание. Красные пятна на его щеках разгорелись ярче.

Ирина называла его словами куда похлеще того, что он передал этому мальчишке, совсем не похожему на полицейского. Никита предупредил, что будет расследование, и разговаривал с Адрианом так холодно, что, оставшись один, тот в отчаянии зарыдал. Полицейские… Если они станут насмехаться, он за себя не отвечает! Когда-то после очередного скандала в цирке психотерапевт посоветовал ему обратиться к танцу. И это помогло. На некоторое время. Но Адриан со страхом чувствовал, что эффект от свободного, ничем не сковываемого движения понемногу уходит. Теряется.

Что он будет делать, когда танец перестанет работать?

«Тихо, тихо, спокойно!» Адриан незаметно погладил себя по руке. Он не даст вырваться на волю тому, кто сидит внутри! Не сейчас. А пока он ещё может сдерживаться, надо постараться убедить этого взъерошенного светловолосого парня, что он говорит только правду.

– Шошана хочет Никиту себе в единоличное пользование, – медленно сказал Адриан. – А я был бы счастлив служением ему! Быть рядом с возлюбленным – высшее наслаждение. А Ирина хотела меня этого лишить. Вы понимаете, что она могла отнять у меня?!

Он потряс перед Илюшиным сжатыми кулаками.

– Пылкость приберегите для любовника, – посоветовал тот, не отстраняясь ни на сантиметр.

Адриан не слушал.

– Никита – как бог… – мечтательно проговорил он. Губы изогнулись в нежной улыбке. – Никто не может с ним сравниться. Пусть бы он держал при себе кого угодно, но только бы не прогонял меня!

Он перевёл взгляд на Илюшина, и глаза его заполнились слезами.

«Чёрт возьми, если это игра, то мальчишке можно сразу давать Оскара, – озадаченно подумал Илюшин. – Прекрасно, просто прекрасно! У меня имеется пылкий неуравновешенный гей и боевая мулатка с переразвитым инстинктом собственницы. И что я должен с ними делать?»

– Значит, ты утверждаешь, что убийство совершила Шошана, – подытожил он.

Но Адриан удивил его. Он ожесточённо замотал головой.

– Ни в коем случае. Это не в её стиле!

– Ты так хорошо её знаешь? – поддел Илюшин.

– Она – примитив, – высокомерно вскинулся Адриан. – Два мотива, три эмоции. Спектр переживаний, подобных моему, ей доступен примерно в той же степени, что козе – чувства Джульетты.

В глазах Илюшина что-то мелькнуло, но Адриан был слишком занят собой, чтобы вдумываться, что именно. В действительности Макар был озадачен. Когда он спросил Шошану, зачем, по её мнению, Адриан расправился с женой хозяина, та рассмеялась: «Мальчуган? Никогда! Он мог прикончить тёлку. Но не охрану. Для этого у него яйца маловаты».

Итак, оба, и Шошана и Адриан, были убеждены, что второй подозреваемый не убивал Ирину. И отказывались признать собственную вину.

– Что вы скажете Никите? – запинаясь, спросил юноша.

Илюшин ни о чём не собирался сообщать Будаеву после беседы. Ему ещё предстояло изучать материалы дела и опрашивать охрану, включая Саламата. Но он не хотел рассказывать об этом Адриану. «Попробуем-ка немного вывести его из себя…»

– Скажу, что это ты, – легкомысленно ответил Макар, подбрасывая мячик. Кажется, реакция понемногу улучшалась. Теперь он ловил его куда увереннее, чем вначале.

Что-то метнулось к нему, выбило шарик из его руки, прижало Илюшина к спинке кресла. В горло вцепились крепкие пальцы. Он не сразу осознал, что всклокоченное существо, скалящее зубы, как взбесившийся пёс, и красивый юноша, только что сидевший напротив, – один и тот же человек.

– Не смей! – прохрипел Адриан. – Лживый подонок!

Макар попытался оторвать его пальцы. Тщетно. Он был слишком слаб, чтобы сопротивляться, а позвать на помощь не мог – горло сдавило слишком крепко. Он почувствовал, что в глазах мутнеет.

Перестав бороться с Адрианом, Илюшин нащупал на ручке кресла кнопку. Это был не вызов охраны, а приведение спинки в горизонтальное положение. Если ему повезёт, этот безумный парень перелетит через него от неожиданности. Тогда он сможет заорать.

Но вдавить кнопку Макар не успел – хватка на его горле разжалась, Адриан отскочил. Бешенство на лице сменилось растерянностью и смущением.

– Боже мой, боже мой, простите, – забормотал он, пытаясь дрожащими пальцами расправить складки на футболке Макара. – Я не хотел! Ни в коем случае, это не нарочно, я просто очень рассердился на вас…

Илюшин сердито отбросил в сторону тянущиеся к нему руки. Потрогал шею – чёрт, больно! Этот пылкий Мцыри наставил ему синяков.

С другой стороны, спасибо хоть не задушил.

Юноша, лопоча что-то растерянное, теперь ползал по полу – кажется, искал шарик и не мог найти. «Да он и сам не на шутку перепугался, – подумал Макар. – Может, хоть из этого мне удастся что-нибудь извлечь?»

– Дай попить! – хрипло буркнул он.

Адриан вскочил, заметался, пытаясь отыскать сперва графин, потом чашку. Наконец налил воды, расплескав половину дрожащими руками, и несмело протянул Макару.

– И часто у тебя так? – поинтересовался Илюшин, напившись.

– Н-н-нет.

– А если не врать?

– Раньше часто было, – сознался Адриан. – Меня из-за этого из цирка выгнали.

– Лечиться не пробовал?

Юноша не обиделся:

– Пробовал, – закивал он. – Есть улучшения!

– Неужели! – Илюшин снова потрогал горло и прокашлялся. – Ладно, оставим пока эту тему. Кто Ирину убил?

Адриан всё-таки нашёл мячик и протянул ему. Сидя на полу, несчастный, взмокший от переживаний, он походил на обиженного подростка и ничем не напоминал то оскаленное чудище, которое чуть не придушило Макара пятью минутами ранее.

– Я не знаю… – Он чуть не плакал.

– Но какие-то предположения у тебя есть? – резко бросил Илюшин. – Или ты совсем глупый? Пять человек было на судне, из них троих убили, а ты мне какую-то ахинею несёшь в ответ! И ещё смеешь впадать в невменяемое состояние, когда я говорю, что убил, по всей видимости, ты.

Адриан отполз от него подальше, мячик осторожно положил на стол.

– Это не я! – Губы у него плясали. – У Никиты врагов много, они прислали наёмника!

– К яхте не приближалось никакое судно!

– Они стёрли записи. Я видел, такое возможно!

– Где ты такое видел?

– В фильмах! – со всей убедительностью заверил Адриан.

Макар вздохнул. У него не просто неуравновешенный гей, а гей с припадками неконтролируемого бешенства.

Нет, выполнить пожелание Будаева невозможно. Ему не найти убийцу. Каждый из этих двоих мог совершить преступление, теперь это ясно. И что бы там ни твердила Шошана про размер тестикул у Адриана, ясно одно: они здесь не задействованы. Его вспышки имеют болезненную природу, а значит, он вполне мог в припадке расправиться не только с женой Никиты, но и с двумя охранниками.

– Так вы не скажете Никите? – жалобно проблеял Адриан, напоминая о себе.

Макар перевёл на него задумчивый взгляд и подкинул шарик почти до самого потолка. Ему ещё ни разу не удавалось поймать его с такой высоты.

– С одним условием, – сказал он, улыбнувшись одними губами. – Если ты поможешь мне бежать отсюда.

Илюшин раскрыл ладонь, не глядя, и мячик приземлился точнёхонько в неё.

Глава 15

Неделя ушла на подготовку. Причём все эти семь дней Илюшин готовил не собственно побег, а самого себя. Он не мог позволить себе потерять сознание от слабости где-нибудь возле побережья, плюхаясь на волнах в украденной лодке.

Побег вплавь, как он объяснил Адриану, не стоило даже обдумывать всерьёз. Да и зачем, когда на разъездной шлюпке стоит отличный мотор? Дело оставалось за малым: спустить шлюпку на воду и добраться на ней до побережья, не перевернувшись по пути.

Эта простая на вид задача осложнялась, во-первых, тем, что Илюшин в его нынешнем состоянии не способен был даже полноценно удержать руль. Во-вторых, по яхте курсировала охрана, которая вряд ли стала бы снисходительно наблюдать за его манипуляциями с лодкой. В-третьих, Макар понятия не имел, куда плыть. Ему нужно было не просто добраться до суши, а высадиться в таком месте, где имелся населённый пункт с полицейским участком. От безлюдного полуострова пользы было бы немного.

С учётом осложнений, для одного человека задача выглядела невыполнимой. Именно поэтому Илюшину потребовался сообщник.

Поначалу пользы от Адриана было немного. Он даже не знал, в какой точке побережья они находятся. Его это попросту не интересовало. С таким же успехом они могли дрейфовать возле берегов Южной Америки – Адриан был слишком озабочен тем, что происходило на яхте, чтобы замечать то, что существовало вне её.

Макар понял, что именно неуравновешенность и возбудимость делали юношу притягательным в глазах Будаева. Вот что Никита называл стихией! Двух разговоров с Адрианом Илюшину хватило, чтобы понять: Никита целенаправленно раскачивал психику парня, с удовольствием наблюдая вспышки гнева, подобные той, что довелось испытать на себе Макару.

«Я его когда-нибудь прикончу!» – с яростью заявил юноша, придя после очередной встречи с Никитой. «А можно пораньше?», – хотел попросить Илюшин, но удержался. Нельзя покушаться на образ кумира. А Будаев, даже доводивший Адриана до белого каления, всё равно оставался его кумиром.

Заставлять его украсть карту было слишком рискованно. Но Адриан мог пересказать то, что увидел.

После встречи с Шошаной Илюшин почти уверился, что их не подслушивают. Он не просто так бросил реплику о том, что Будаев торговал поддельными лекарствами: дойди эта фраза до Никиты, тот не преминул бы наказать обнаглевшего сыщика. Вряд ли Илюшина, по примеру незадачливых охранников, стали бы макать в воду. Для него хозяин яхты придумал бы что-нибудь более изощрённое.

Но никакой реакции на эту выходку не последовало. Значит, в каюте Макара они с Адрианом могли беспрепятственно обсуждать план побега.

«Если меня поймают, – заверил его Илюшин, – я буду очень убедителен и докажу, что именно ты убил Ирину. Сомневаешься в моих способностях?» Адриан отрицательно замотал головой. «Вот и отлично. Ты так же заинтересован избавиться от меня, как я в том, чтобы больше никогда вас не видеть».

Илюшин лукавил. Он собирался ещё встретиться с Будаевым после своего побега. Но посвящать Адриана в эти планы было не обязательно.

Он начал плавать в бассейне, сначала по пять минут, но с каждым заходом в воду увеличивая время. За ним постоянно присматривал голем Сеня: ходил по краю бассейна, не прячась от солнца, взирал подозрительно, словно опасаясь, что пленник может внезапно уйти на дно и раствориться в синих глубинах. Только на третий день тренировок он позволил себе скрыться под тентом. Но и оттуда Макар затылком чувствовал пристальный взгляд.

Плавал Илюшин плохо. После двух кругов принимался дышать по-собачьи, доплывал до бортика и выползал на нагретый кафель. Долго лежал на животе, закрыв глаза. Потом съезжал обратно и опять героически преодолевал свои сто метров – с тем же результатом.

Доктору он пожаловался на усиливающиеся головные боли.

– Вы перенапрягаетесь, – осуждающе заметил тот. – Больше спите, меньше тревожьтесь.

– Мне тяжело спать в замкнутом пространстве. Просыпаюсь по двадцать раз за ночь. Не представляю, как вы это выдерживаете.

Врач нахмурился.

– В моей каюте есть иллюминатор, но это здесь ни при чём, я мог бы спать и без него. Важно другое. У вас всегда так было, или началось только на яхте?

– Было, сколько себя помню.

– В лифтах нормально ездите?

– Застревать не люблю, – признался Илюшин.

Врач почесал бородку.

– Я попробую поговорить с Никитой. Крепкий сон для вас сейчас очень важен.

Одновременно с попыткой привести себя в форму Макар занимался имитацией бурной деятельности. От него ждали расследования, и он вёл расследование.

Если верить словам Будаева, а у Илюшина пока не было оснований в них сомневаться, второго июня яхта «Одиссей» встала на якорь в трёх километрах от бухты Порто Рионис. Шошана любила плавать ночами в открытом море, поэтому в порт заходить не стали. Выставили стояночные огни, и Никита с двумя охранниками отправился на катере в город.

«Со мной поехали Саламат и Сеня», – сказал он.

«А Василий?» – спросил Илюшин, вспомнив широкоплечего быка на краю бассейна.

«Его не было на яхте. Он присоединился к нам позже».

Никита Будаев покинул судно в одиннадцать вечера, договорившись о встрече на берегу с хозяином винодельни. Шошана и Адриан остались на борту, каждый, как уверял, сидел безвыходно в своей каюте. Шошана не пожелала плавать, поскольку вода слишком нагрелась за день, а юноша был слишком огорчён тем, что его не взяли.

Ирина Будаева, двадцати восьми лет, около полуночи вышла из спальни и прошла в гостиную, где открыла бар и налила себе бокал коньяка. Время смогли установить благодаря телефонному звонку: без пяти двенадцать она ответила мужу и, по её утверждению, находилась в это время в каюте. Разговор с обеих сторон вышел не слишком любезным, и Ирина, судя по всему, решила выпить, чтобы успокоиться. «Фрапен Кюве» оказался последним, что она попробовала в жизни. «Не самый плохой напиток для приговорённого», – заметил про себя Макар с долей свойственного ему цинизма.

Примерно через пятнадцать минут Ирина была убита. Эксперт определил время смерти: около двенадцати двадцати. Выходит, около четверти часа женщина провела в гостиной, потягивая коньяк. Пока туда не пришёл убийца.

Следов борьбы не обнаружили. Илюшин быстро просмотрел отчёты, потом прошёлся по ним внимательнее, но свидетельства экспертов были однозначны: Ирина не царапалась, не кусалась, не сопротивлялась. Собственно, она бы и не смогла, поскольку, если верить экспертизе, ей сломали шею, подойдя сзади.

Илюшин представил: звёздная ночь, судно покачивается на волнах. В просторной, богато обставленной каюте женщина сидит на диване, поджав босые ноги. За окном жёлто-белые дорожки от бортовых фонарей далеко разбегаются по воде, и она успевает заметить в стекле отражение фигуры.

От двери до дивана – десять шагов. Нет, у неё не было шансов, даже если она сразу увидела убийцу. В комнату вошёл знакомый ей человек, она могла ждать от него скандальной сцены, но вряд ли – нападения.

Илюшин открыл на экране планшета фотографию. Блондинка с высокими скулами и чётко очерченным красивым ртом. Голубые глаза, утомлённый взгляд. «Тяжело тебе пришлось в роли жены Будаева, милая? – спросил её Илюшин. – Комбинат по производству генетически чистого потомства…» Он знал от Никиты, что тот перед свадьбой заставил пройти жену медицинское обследование, чтобы удостовериться, что Ирина здорова и может рожать. Врачи в один голос подтвердили её пригодность для этой важной миссии – зачать и выносить наследника рода Будаевых. Но за полтора года, прошедшие со свадьбы, Ирина так и не забеременела. По возвращении в Россию они планировали обратиться в клинику.

– Есть человек, который мог бы очень сильно не желать рождения ребёнка?

Будаев пожал плечами:

– Возможно. У меня полно врагов. Но он что, собирается убивать каждую мою новую жену?

Илюшин вынужден был согласиться. Даже если допустить, что где-то есть фанатик, подкупивший Шошану или Адриана (уже с этого места версия начинала выглядеть сомнительной), страстно не желающий продолжения рода Будаевых… Да нет, бред. Макар был убеждён: копни большую часть мотивов – обнаружишь деньги.

– У вас есть другие дети? Внебрачные? Шошана не беременна?

– «Нет» на все три вопроса.

– Вы уверены про Шошану?

Никита усмехнулся.

– Это было первое, что я исключил.

«Значит, в подозреваемых у тебя буйная мулатка всё-таки была», – отметил Илюшин.

– Послушайте, Никита, я не понимаю: отчего вы так твёрдо убеждены, что убийство не было покушением на вас? Вы сами сказали: у вас полно врагов.

– У них не тот запал.

– В смысле?

– Я сейчас не занимаюсь бизнесом, отстранился от политики. Конкурента в моём лице убивать никому не выгодно, потому что я никому не конкурент.

– Давайте напрямик, – предложил Макар. – Вы сделали массу людей инвалидами.

Будаев небрежно пожал плечами.

– И у них может быть жгучее желание убрать вас с лица земли. Никак не связанное с бизнесом или политикой. Они могли не знать, что вас нет на яхте. Допустим, ваши записи врут, и к «Одиссею» подходила другая лодка…

Никита усмехнулся:

– Тогда эти люди вдвойне кретины.

– Почему?

– Потому что любой, кто задастся целью выяснить, как я провожу время, узнает, что у меня есть несколько неизменных привычек. Когда я говорю «неизменных», это значит, что они действительно не меняются очень-очень долго. Скажем, со своим виноделом я всегда встречаюсь в один и тот же день на протяжении вот уже десяти лет. Всегда, что бы ни случилось. Вам не кажется, что ваш гипотетический убийца, если даже и смог пробраться на яхту незамеченным, был бы полным кретином, если б не узнал о моих привычках загодя?

Макар промолчал. Ему нечего было возразить.

В каюте он снова вернулся к сухим отчётам экспертов. Судя по всему, убийце не удалось совершить своё дело бесшумно. Иначе как объяснить, что оба охранника направились в гостиную? Должно быть, Ирина успела вскрикнуть. Как бы там ни было, они вошли в каюту – и встретили смерть.

Илюшин долго смотрел на фотографии. Два тела, два красных расплывающихся пятна на ковре. Убийца подстерёг обоих мужчин прямо у входа, где они вынуждены были идти друг за другом. Росчерки кровавых брызг на стенах. Потёки крови на рубахах.

Всего два взмаха ножом! «Очень быстрый человек, – думал Илюшин, сопоставляя факты. – Оружием владеет на уровне наёмника, а не метателя кинжалов в цирке. Убить двоих – и вернуться к себе в каюту, лечь спать как ни в чём не бывало? Железная выдержка».

Пожалуй, здесь всё-таки пахло военной подготовкой, не цирковой.

«Значит, Шошана?» Илюшину не нравился этот вариант. И вовсе не потому, что мулатка пришлась ему по душе больше, чем танцор. Макар вполне согласен был считать симпатичных ему людей убийцами. Но что-то было неправильно в этой версии, как в криво сошедшемся пазле, который лишь издалека выглядит хорошо. А вблизи рассыпается на отдельные фрагменты.

Илюшин отправился к Саламату.

Помощник Будаева смотрел на него припухшими узкими глазами, качал головой, точно китайский болванчик: «Ничего не знаю. Не было меня здесь. Ничего не знаю».

«Ниндзя хренов», – рассердился Илюшин, а вслух сказал:

– Не знаешь, я понял. Но думать-то ты можешь?

– Думает за всех Никита. Я делаю. Что он подумает, то я делаю.

– Правда, что Ирина хотела избавиться от Адриана?

– Не знаю.

– Парень говорит, последний скандал был при тебе. Она визжала и набросилась с кулаками на Никиту, ты хотел вступиться, но Будаев тебе не дал.

– Не помню.

– Скандала не помнишь?

– Много чего было, – уклончиво ответил Саламат. – Всё в голове не сохранишь.

– Подумай!

– Думает Никита, – повторил помощник. – Не я.

Илюшин почувствовал, как в него просачивается философия Сергея Бабкина. В отличие от Макара, принципиального противника физического насилия («никогда не прибегай к насилию, кроме тех случаев, когда ты сильнее»), Бабкин в любых неоднозначных ситуациях предлагал сначала врезать противнику, а затем уже беседовать с ним по душам. Макар на это всегда возражал цитатой из французского революционера: «Можно уступить силе, но безропотно покоряются только разуму». «А мне не надо безропотно! – рычал в ответ Бабкин. – Пусть хоть обропщется, болезный, лишь бы делал что надо».

В подобных спорах они обычно приходили к тому, что Макар свысока обзывал друга пещерным троллем, а Бабкин, в лучших традициях пещерных троллей, принимался гонять юркого Илюшина по всей квартире. Но сейчас Макар буквально чувствовал, как его распирает что-то тролличье и, вне всякого сомнения, пещерное.

«Дать бы тебе по башке, – мечтательно подумал он. – Чтоб твои собственные извилины заработали».

Судя по всему, эта мысль отчётливо отразилась на его лице, поскольку Саламат подобрался. Маленькие смуглые руки, сухие, в мелкую сеточку, как сброшенная змеиная кожа, едва заметно шевельнулись. Одно это движение о многом сказало Илюшину. Пожелай он и в самом деле стукнуть Саламата, не успел бы даже кулак донести до его головы.

Макар попытался сменить тему разговора:

– Где ты учился драться?

– В школе. – Лицо маленького монгола казалось непроницаемым, как стена.

– В общеобразовательной с математическим уклоном, – пробормотал Илюшин, понимая, что ничего здесь не добьётся.

Внезапно в нём вскипела самая настоящая злость. В конце концов, он искал убийцу не своей жены, а будаевской. Именно из-за этого проклятого убийства он был похищен, на три месяца был вырван из жизни, и врач до сих пор толком не мог или не хотел рассказать ему о последствиях травмы. Молчаливый отказ телохранителя сотрудничать окончательно вывел его из себя. Ябедничать Никите Макар не хотел – это изобличило бы его беспомощность. Возможно, именно такую цель и преследовал желтолицый Саламат – выставить сыщика никчемным идиотом. Илюшин понятия не имел, зачем он это делает, и не собирался докапываться до первопричины.

Он встал, посмотрел на азиата сверху вниз.

Макар не знал, что помощник Будаева чувствует себя оскорблённым до глубины души. Саламат после гибели Ирины сразу предложил: «Я найду, кто убил. Дай время». Но Никита отказался. Никита сказал, что каждый должен заниматься своим делом, и Саламат понял: хозяин не верит в его способности. Не верит и в то, что каждый человек обладает несколькими душами, и у того, кто убил глупую женщину, чёрная душа взяла верх над остальными.

Но чёрный – самый сочный цвет. Кровь черна, а кто скажет, что она красна, тот видит одними глазами, не сердцем. Саламат знал: чёрный всегда оставляет за собой след. Он в воздухе тает, как дым, по земле вьётся, как пыль. Над морем трудно его найти, вода всё смывает. Но Саламат постарался бы. Ради того, чтобы Никита ему доверял, он очень постарался бы.

Но хозяин отказал ему. Никита привёл двоих чужаков, на вид – серьёзных людей. Проку от них было не больше, чем от бочки с ржавыми обручами, которая катится по склону: пошумела, погремела – и развалилась. Саламат ничего не сказал, Саламат ждал своего часа.

Но хозяин и на этом не остановился. По его приказу притащили на корабль какого-то юнца. Никита велел глаз с него не спускать, но обращаться бережно.

Тут уж Саламат набух гневом, как дождевая туча. Он два года возле хозяина, сколько всего вместе пройдено – не пересказать. И вдруг вместо него на серьёзное дело подрядили мальчишку! Щенка, который даже суку не покроет – не отросло ещё ничего! Саламат помнил о приказе Никиты, но помогать этому сосунку не собирался. «Раз ты такой умный, щенок, сам вынюхивай. А Саламат дождётся, пока тебя вышвырнут пинком под зад, и всё сделает».

Парнишка не сводил с него глаз какого-то неопределённого цвета, в них плескалось раздражение. «Погавкай ещё на меня», – презрительно бросил ему Саламат. Не вслух, конечно. Но щенок и так всё понял.

– Я скажу Никите, что ты убил, – вдруг сказал он.

Саламат сперва не поверил своим ушам. Глаза его расширились на миг – и сузились вновь.

– Не понял…

– Отлично ты меня понял, – усмехнулся Илюшин.

– Я не мог убить, – взвешенно заметил монгол. – Меня здесь не было.

– Да ты, никак, думать начал? – преувеличенно удивился Илюшин. – У меня опыта в этом деле побольше, чем у тебя, я извилинами шевелю чаще. Поэтому вот что я тебе скажу, Саламат. Ты не был при хозяине неотлучно всё время, что он оставался на берегу. Они в ресторане ужинали, потом поехали к виноделу. В ресторане ты ещё охранял Будаева, а в доме грека – уже нет. Где ты был?

– В машине ждал.

– Врёшь! – Макар говорил наугад, но с крепнущим ощущением, что он на верной дороге. – В машине остался Сеня, ты ушёл. Два часа отсутствовал. Как ты провёл эти два часа? Я тебе скажу, Саламат. Ты доплыл до яхты на лодке, убил бабу, уложил своих же людей. Запись на камерах стёр, заменил другой – тебе это раз плюнуть, ты знаешь, где они находятся. Вернулся, на такси добрался до дома винодела, соврал Семёну, что кальян ходил курить. – Он наклонился к монголу. – Ну что, хорошо у меня голова работает, а, Саламат? Вот только я пока не знаю, кто заплатил тебе за убийство. Но это уже будет Никита выяснять.

Саламат подавил желание отшатнуться. Что-то неуловимое случилось с лицом мальчишки – он вдруг преобразился во взрослого мужчину, годами, пожалуй, не намного моложе его самого. Глаза полыхнули никаким не раздражением – яростью! – и Саламат отчётливо разглядел, что цвета они серого, очень ясные, полные холодом, как зимняя речная вода.

Саламат вскинул руку за спиной в охранном знаке. Но в следующий миг понял, что и тут ошибся! Он начертил в воздухе копьё – защиту от волка. Но этот мужчина – мальчишкой Саламат больше не осмеливался его назвать – вторую душу имел не волчью, как ему показалось вначале.

Он сосредоточился и наконец смог разглядеть: сквозь еловые ветки летит, будто не касаясь их, длинный гибкий зверь, размером не больше кошки. Зверь повернул голову – блеснули умные глаза, вздёрнулась верхняя губа, обнажая белоснежные острые зубы, и Саламат узнал его. Один из самых ловких и кровожадных хищников леса был перед ним – куница.

«Горло перегрызёт», – мелькнуло в голове. Саламат торопливо чиркнул пальцем в воздухе, рисуя стрелу, и зверь, поколебавшись мгновение, растворился за еловыми лапами.

Макар Илюшин отвёл взгляд, развернулся и пошёл к двери.

– Отчёт мой закончен, – бросил он на ходу. – Передам его Будаеву, дальше пусть решает сам.

Любимый приём Илюшина – блеф – на этот раз себя не оправдал. Единственное, что было достоверно известно Макару, – это то, что в дом винодела Будаев и хозяин зашли вдвоём, охрану Никиты оставив снаружи. Все его построения были выведены из этой информации и, по совести говоря, гроша ломаного не стоили. Он не знал, где провёл время монгол. Лишь предполагал, слушая нашёптывание интуиции, что Саламат не стал бы торчать в машине два с лишним часа.

Возле выхода его догнал скрипучий голос:

– Подожди!

Илюшин остановился с видимой неохотой.

– Не убивал я Ирину, – сказали сзади. – Зачем неправду говоришь?

– Ты первый начал, – отозвался Макар. – Когда решил изображать из себя полено.

Кхеканье, которое было ему ответом, очевидно, обозначало смех. Илюшин обернулся и убедился в справедливости своего предположения. Саламат смеялся. Тонкий рот растянулся в лягушачью ухмылку, узенькие глазки совсем скрылись в складках кожи. Выглядел он жутковато.

– Поленом – оно спокойнее, – проскрипел он наконец. – До тебя люди ходили. Вопросы задавали. Потом стали ответы Никите говорить, он за голову схватился.

– Подожди-подожди! Какие ещё люди до меня?

– Такие же, как ты. Глаза хитрые, нюх острый. Только всё равно ничего не учуяли.

«Так право первой ночи принадлежит не мне!» – сообразил Макар. Пока он заново учился понимать человеческую речь, Будаев приглашал других детективов. «Зато с какой элегантностью он развесил мне лапшу на уши по поводу того единственного, который совершит невозможное! Избранный, чёрт возьми. Нео Илюшин!»

Он осознал, что слова Будаева льстили ему. Приятно было ощущать себя человеком, которого считают уникальным и исключительным.

– И что же они выяснили, эти детективы?

– Э-э, нет, это ты у Никиты спрашивай, – отказался Саламат и сразу перешёл в наступление: – Откуда узнал, что я в машине не остался? Сеня сказал?

– К Сене я с этим даже не подходил, – пробормотал Макар, думая о том, почему вдруг телохранитель разговорился.

– Ты что, придумал всё? – догадался Саламат. Но не рассердился, а снова растянул губы в жутковатой своей лягушачьей ухмылочке. – Ай, хитрый.

Макар устало потёр лоб.

– Хитрый я был бы, если б убийцу нашёл. А ты мне палки в колёса вставляешь, вместо того чтобы помочь. Кстати, где ты был два часа, пока Семён ждал в машине?

– К женщине ходил. Никите не говорил, он этого не любит. Хорошая женщина здесь живёт, толстая, смуглая. – Саламат руками показал объёмы. – Палки не вставляю, зря ты это.

– Тогда скажи, как думаешь, кто убил.

Илюшин прислонился к двери, скрестил руки на груди и выжидательно уставился на монгола.

– Тебе не понравится, – предупредил тот.

– Переживу.

Саламат ладонью тщательно пригладил волосы на висках.

– Морской дьявол убил, – раздельно сказал он. – Чёрный дух. Он собирает жатву. Хотел крови, пришёл сюда, получил кровь. Больше не придёт. Выбрался из человека и снова спрятался в нём. Теперь покажется, только если выманить.

И, глядя на вскинутые брови Илюшина, добавил, не меняя тона:

– Я же предупреждал, тебе не понравится.

«Не кальян они там курят, ой не кальян! – бормотал Илюшин по дороге в свою каюту. – Морской дьявол, а… Ну что за чертовщина!»

Саламат не издевался над ним, как было заподозрил Макар поначалу. Он охотно объяснил, что убийца – человек с чёрной душой, вытеснившей остальные его души, светлые. Неверие Илюшина телохранителя не оскорбило, скорее, позабавило: монгол пожал плечами с таким видом, как будто хотел сказать: объясняй не объясняй этим дикарям основы мироздания – всё бесполезно.

Макар отказывался считать дикарём себя и полагал, что это телохранитель Будаева погряз в дремучих суевериях. Они ни на шаг не приближали его к разгадке.

– Что ты Никите скажешь? – спросил его Саламат перед уходом.

– Ничего не скажу.

– И про женщину мою?

– И про женщину. Если только ты дашь мне её адрес, и она подтвердит, что ты был у неё.

Саламат согласился, не моргнув глазом.

Он действительно провёл те два часа у Агаты. Если умеешь пользоваться женщиной, она заряжает тебя энергией, не очень сильной, но чистой. А ему постоянно нужно черпать откуда-то силу. Собственная улетучивается в общении с Никитой, хозяин вытягивает её, сам того не замечая.

Хорошо, что сыщик не станет обвинять его в смерти Ирины. Саламат осторожно прощупал его напоследок: чистые голубоватые потоки, никаких всполохов рыжего. Значит, не врёт.

Если бы это было не так, пришлось бы убивать. Тяжело, муторно. Очень хлопотно потом с телом. Но что поделать – Саламат не мог позволить, чтобы у хозяина зародилась хотя бы тень сомнений в его верности.

Ему необходимо быть при Никите до самого конца.

После беседы с Саламатом Макар долго ходил туда-сюда по верхней палубе, потом потребовал много листов бумаги, устроился под тентом и изрисовал их сверху донизу. Он и подумать не мог, что в это время Сергей Бабкин занимается практически тем же.

– Чёрный дух… – бормотал Илюшин. – А ножа-то мы больше не видели.

Он провёл не меньше часа, разглядывая свои каракули и что-то бормоча. Время от времени Макар вставал и принимался нарезать круги возле бассейна. Устав, возвращался под тент и там размахивал руками и с кем-то разговаривал.

Охранник Сеня в конце концов решил, что чувачок спятил. Шутка ли: сначала по кумполу двинули, а потом он по жаре набегался туда-сюда, как таракан от мелка. Вот мозги и закипели!

Но тут Илюшин встал и подошёл к нему.

– А пойдём-ка мы с тобой погуляем по кораблю, – предложил он. – Променад, а?

– От променада слышу, – окрысился Сеня. – Где бродить собрался?

– А где придётся. – Макар небрежно обвёл рукой пространство вокруг. – Вперёд, Сеня! Будешь моим Вергилием.

– Чё?

– Олицетворением разума и рациональной философии, если так понятнее.

– Философию не обещаю, – своим неприятно тонким голосом предупредил голем. Он снова перешёл с Макаром на «ты», но тот больше не возражал.

– Ничего, мне и разума хватит.

Однако они никуда не пошли, пока Сеня не получил одобрение от Будаева. Кажется, охранник остался весьма недоволен тем, что Макару действительно разрешено бродить по всей яхте и заглядывать куда пожелает. Но с Никитой на «Одиссее» никто не спорил.

Илюшин с виду бесцельно пошатался по верхней палубе, затем спустился на камбуз. Под внимательным взглядом Сени изучил каждый разделочный нож. Поднял самый большой и взвесил в ладони.

– Кто им пользуется?

– Хозяин. Он любит готовить под настроение.

– А обычно кто кашеварит?

– Повара нанимаем. Но сейчас – Василий.

– Почему так?

– Чужих и без того хватает, – сказал Сеня, выразительным взглядом окидывая Илюшина.

– Чужих хватает, хватает… – эхом откликнулся тот, но, кажется, думал при этом о чём-то своём. Глаза уставились в пустоту за Сениной спиной – так что тот даже обернулся: чего это такое он там углядел?

Ничего там не было. Угол плиты – вот и всё.

А Илюшин вдруг заинтересовался устройством якоря. Где находится, как спускается…

– Два становых якоря, – пояснил ему Сеня, остро чувствуя своё превосходство над дурачком. Ничего ведь не знает, вообще. Вопросы-то какие идиотские задаёт: где хранится якорная цепь. Где-где… В ящике!

Услышав про ящик, Илюшин загорелся желанием взглянуть на него. Пришлось отвести чрезмерно любопытного сыщика вниз, показать требуемое.

Парень долго ходил вокруг якорной цепи, зачем-то принюхивался, провёл несколько раз пальцем по огромным чёрным кольцам.

– А что это на ней налипло?

Сеня пожал плечами:

– Мусор. Цепь вечно на себя всякую грязь собирает.

– Логично, – пробормотал Макар, продолжая изучать свернувшуюся кольцами чёрную гигантскую змею. – В портах и возле них обычно много всякой водоплавающей гадости. А это что?

Он подобрался, как охотничья собака.

Сеня тут же подошёл ближе, склонился над тем, что ему показывали.

Тьфу ты, ёлки-палки. Он-то думал, тут и впрямь будет что-то интересное! На миг в воображении даже возникла картина: сыщик вытаскивает из звеньев цепи нож, которым убили ребят. Нож-то так и не нашли! Всю яхту обшарили по досточке, но, видать, боевой педераст сбросил его в море.

Сеня не сомневался, что убил Адриан. Сучий потрох! Обезопасил себя со всех сторон, гнида.

Но никакого ножа, конечно, там не было и быть не могло. Илюшин показывал ему обрывок грязной верёвки, застрявший между звеньев.

– Ну, бечёвка, – мрачно сказал Семён.

– А как она сюда попала?

– Дядя Петя, ты дурак? Сказано тебе: мусора вокруг плавает дофигища. Вон, гондон какой-то прилип.

– Это обрывок пакета.

– Один хрен.

– Нет, не один, – вежливо возразил Илюшин. – Это два совершенно разных хрена.

Он поймал взгляд охранника и решил не углубляться в тонкости отличия изделий.

На цепи нашёлся ещё небольшой кусок рыбацкой сети, вонявший протухшими водорослями, и несколько самих водорослей, сухих и лёгких. Они рассыпались в пыль в руках Илюшина.

– Ладно, пойдём отсюда, – сказал Макар.

Сеня чувствовал себя одураченным. Оказалось, он всё-таки ждал от этого парня какого-нибудь невероятного трюка, который позволит взять поганца Адриана за мошонку. Не зря же Будаев пошёл на всё, чтобы сохранить сыщику жизнь! Никита впустую ничего не делает.

Взять хоть Саламата. Дикий же человек. Жил где-то в горах, телевизор впервые в тридцать лет увидел. Сеня так и не понял толком, откуда он родом. Какое-то племя… община… Чёрт его разберёт! И вдруг притащился к хозяину, сидел под дверью, как собака, три дня, прежде чем Будаев соизволил выслушать его. Выяснилось, что мужичок хочет, ни много ни мало, охранять босса от присутствия зла в его жизни. Никита, когда узнал, очень смеялся. Но затем Саламат показал такое, что веселье хозяина сменилось задумчивостью.

Саламат, конечно, личность очень странная. Сеня не раз видел, как тот закупает на местных рынках живых цыплят. Только вот на кухню они не попадали, и курятник у себя в каюте Саламат тоже не разводит. Спрашивается, зачем цыплята? Причём обязательно живые!

И с рисунками этими он чего-то мутит. То стены сажей измажет, а то давай в воздухе пальцами водить. Пальцы узенькие, тёмно-жёлтые, как печенья, которые бабка пекла. Сверху тмином посыпаны. Печенья, не пальцы! Одно слово – монгол.

Правда, Саламат не переносит, когда его так называют. Поначалу братва пыталась ему кликуху такую присвоить. Потом прощения просили, извинялись очень – мол, недопоняли, в другой раз умнее будем. Саламат тогда смягчился и объяснил: он – не монгол, он – из цаатанов. Это, говорит, совсем другой народ. Не монголы, нет. Обзывать так нехорошо, не стоит.

Сеня потом специально в интернет залез, долго смеялся: двести человек этих цаатанов осталось на всём белом свете, ютятся в горах на севере Монголии, ездят на оленях, живут в чумах. Тоже мне народ! Дикари какие-то, до сих пор гусей из луков стреляют.

Василий пытался расспрашивать Саламата, как того занесло к ним из такой далёкой глуши. Но тот молчал как партизан. Ухмылочками отделывался. Василий – человек въедливый, если чего захочет узнать, не мытьём так катаньем добьётся. Напоил он монгола, тьфу, то есть цаатана. На дне рождения Будаева прилюдно потребовал выпить за здоровье хозяина, и тут уж Саламат отказаться никак не мог.

С непривычки желтолицего чёрта развезло. Но единственное, чего от него добились, – это что прабабка его была уйду-найрук (Сеня понял так, это кто-то вроде шаманихи у них там, в племени), и она отправила подросшего Саламата прочь из племени.

«Ну дык! – гыгыкнул Сеня про себя, услышав это. – Бабулька-то соображала. Нечего там мужику делать, в этой дыре».

Он спросил, где Саламат научился так бесшумно передвигаться. «Олени, – ответил тот заплетающимся языком. – Когда охотишься, близко-близко к нему подходи. Тихо-тихо. Спугнёшь оленя – нет еды, ничего нет». И понёс какую-то тарабарщину на своём языке, из которой Сеня совсем уж ничего не разобрал.

Больше, сколько ни бились, выжать из Саламата ничего не удалось. На следующий день телохранитель был молчалив, на других охранников не глядел и ни разу больше с ними не выпил, как его ни подначивали.

Может, Саламат убил? Тёмный ведь человечек. Непонятный.

– …приятных сновидений!

Услышав насмешливый голос, Сеня очнулся от размышлений. Они уже стояли перед каютой сыщика – он и не заметил, когда успели дойти.

– А всё-таки, – не удержался он, когда дверь за Илюшиным уже почти закрылась, – чем тебя та верёвочка зацепила?

– В смысле – бечёвка?

– Ну. Которая в якорной цепи застряла.

Макар покачал головой:

– Она не застряла. Если ты не заметил, она была привязана.

К концу недели Илюшин сказал Адриану, что медлить больше нельзя.

– Вы чувствуете себя нормально? – поразился юноша, исподтишка бросая взгляды на стены. Одну из них Илюшин приспособил под выставку собственных художеств. Он выпросил у Будаева краски, листы большого формата и сплошь изрисовал их. Разнообразием сюжетов Макар не злоупотреблял: на всех его картинах был изображён маяк на скале, покрытой жёлтым ковром одуванчиков. Их было очень, очень много. Может быть, даже целая тысяча! На одуванчики Илюшин потратил особенно много усилий и жёлтой краски.

Сыщик скривился:

– Нет, чёрт возьми! Я не чувствую себя нормально. Я себя переоценил. Но ждать больше нельзя, Будаев хочет результатов.

Он тяжело вздохнул и подбросил теннисный шарик, с которым в каюте не расставался. Шарик взлетел ровно вверх, но поймать его Илюшин не смог и только проводил мрачным взглядом, глядя, как тот, весело попрыгав по полу, закатывается в угол.

– Поднять? – услужливо вскочил Адриан.

– Нет. Не хочу продолжать, бесполезно. Сначала было неплохо, но теперь… – Он оборвал фразу и перевёл разговор на другое: – Ты определил наши координаты?

Юноша улыбнулся:

– Нет. Но я сделал лучше.

Он вытащил из-за пазухи свёрнутую в трубку карту. Илюшин нахмурился:

– Я же просил ничего не воровать.

– Никита ничего не заметил, – успокоил его Адриан. – Бумажные карты для него – раритет, он никогда ими не пользуется. А вам сойдёт.

Он развернул лист и ткнул пальцем в точку на синей поверхности.

– Здесь мы были вчера в это же время. Я специально посмотрел в судовом навигаторе и сверил данные. Движемся мы вот сюда… – он показал на небольшую жёлтую закорючку. – Значит, учитывая скорость, сейчас мы где-то посередине.

Илюшин быстро произвёл в уме необходимые вычисления и ещё раз посмотрел на карту.

– Через пару часов будем в самой ближней точке к суше. – Он склонился над закорючкой. – Что это за остров?

– М-м-м… Кажется – Энея. А вот этот рядом с ней…

– Ладно, неважно. – Макар свернул карту и сунул в ящик. – Никита расспрашивал тебя о наших беседах?

– Очень подробно, – подтвердил юноша. – Я сказал, как мы договаривались, что вы поминутно восстанавливали мой день. Хотели знать всё об отношениях между пассажирами.

– Верно, восстанавливал и хотел знать, – рассеянно согласился Макар. – Вот что, Адриан. Сегодня в пять сделаешь то, о чём мы условились.

– А чем вы выманите Шошану?

– Это уже моё дело. Ровно в пять сигнализация должна сработать.

Без пятнадцати пять Илюшин вышел из своей «палаты» и направился к бассейну, подметая полами слишком длинного халата палубу и трапы. За ним неотступно следовал Сеня, взволнованно дыша Макару в затылок. Бассейн по-прежнему пугал голема, даже спустя столько дней. Макар в конце концов нашёл объяснение: как заботливая бабка о внуке, Сеня беспокоился о нём. Он тревожился не о побеге, а о том, что его подопечный ослабеет и пойдёт ко дну. Страшно представить, что сотворил бы тогда Будаев с охранником.

Десять минут спустя красавица Шошана покинула свою каюту и зачем-то спустилась на нижний уровень, где располагались генераторы. Здесь было шумно и душно, но женщину это не остановило: она принялась шарить за стенкой каждого генератора, словно искала спрятанный пистолет.

Ещё через две минуты Адриан беспрепятственно зашёл к ней (дверь Шошана никогда не запирала), посмотрел на часы, выждал три минуты – и вдавил кнопку тревоги.

Сирена взвыла так, что вся огромная яхта затрепетала от пронзительного звука.

Илюшин к этому моменту как раз успел снять халат. Когда раздался вой, Сеня вздрогнул и повернулся к рубке. Оттуда уже бежали вниз Василий и Саламат, со второй палубы доносился топот двух других охранников – тех, которых Будаев совсем недавно воспитывал за промашку с Илюшиным.

Семён не должен был ни при каких обстоятельствах покидать своего пленника. Но нескольких секунд, когда голем отвлёкся, Илюшину хватило: он выдернул из кармана халата заранее приготовленный пояс и, накинув на шею Семёна, затянул удавку.

Несмотря на болезнь, хватка у Илюшина была стальная. Голем несколько раз ударил кулаком в пространство, покачнулся и упал на колени. Макар сжимал пояс до тех пор, пока не почувствовал, что охранник ослабел и вот-вот повалится кулём на палубу. Тогда он поспешно сдёрнул удавку. В его планы вовсе не входило лишать Семёна жизни.

Разобравшись с големом, Макар спустился по трапу и перебежал туда, где торчал острый белый клюв моторки. У него не было возможности заранее проверить работу лебёдки. Но шлюпбалки, повинуясь нажатию рычага, с тихим скрипом вынесли лодку над волнами и, так же деловито поскрипывая, опустили её на воду. Илюшин спрыгнул внутрь, больно ударившись босыми ступнями, и ухватился за тросик.

Пока всё шло по его плану. Сейчас охрана должна метаться по всей яхте, разыскивая девушку. Пока они спохватятся, пройдёт минут десять. Он говорил Адриану: этого хватит, чтобы уйти достаточно далеко. Будаев на своей прекрасной яхте не нагонит маленькую лёгкую лодку, прыгающую по волнам.

Но когда Илюшин попытался завести мотор, тот лишь болезненно чихнул в ответ. Ещё одна попытка – с тем же результатом. Ещё раз, и ещё, и ещё…

– Господин Илюшин! – позвали сверху.

Макар задрал голову.

На палубе стоял, перегнувшись через перила, Никита Будаев, и с интересом наблюдал за его усилиями. Рядом к нему прижался Адриан.

Макар выдохнул и сел на скамейку.

– Василий, помоги нашему гостю, – распорядился Никита.

Появился бритоголовый охранник, за ним – ещё один, и Илюшина без лишних церемоний вытащили наверх. Навстречу ему уже спускался по трапу Никита – загорелый, холёный, без единой капли пота на свежем лице, в отличие от взмокшего как мышь Макара. За ним шёл Адриан.

– Поразительная наивность, – заметил Будаев. – Я очень разочарован, господин Илюшин.

– Засуньте своё разочарование… – посоветовал Макар.

– Грубо. Грубо и глупо, господин Илюшин. Я начинаю думать, что жестоко ошибся в вас. Во-первых, ваш план не выдерживал никакой критики. Во-вторых, что ещё хуже, вы совершили чудовищную ошибку, изобличающую ваше полное незнание людей. Вы поставили не на ту лошадь. Понимаете?

Адриан стоял за плечом Никиты, как ангел мести, – прекрасный и надменный.

– Ты и правда полагал, что из-за твоей угрозы я предам Никиту? – фыркнул он, брезгливо рассматривая Илюшина, точно какое-то редкое и противное насекомое. – Да ты конченый идиот! Тебя надо утопить, чтобы не засорять генофонд. Даже от меня, гея, получились бы дети лучше, чем от тебя, выродок.

Скрутив Макару руки за спиной, Василий и Саламат потащили его в каюту.

– Какой же вы, батенька, гей? – возразил Илюшин, цитируя бородатый анекдот, когда его провели мимо Адриана. – Вы обыкновенный…

Плеск волны заглушил его последнее слово.

Илюшина бросили в его каюту и заперли. Никита подумал, не поставить ли ему Василия у входа, но решил, что это лишнее. Выбить дверь сыщику не под силу.

Ночью Будаев спал крепко, но проснулся поздно и в мрачнейшем настроении. Вчера он заявил Илюшину, что тот поставил не на ту лошадь, а теперь и сам ощущал себя в таком же положении. Угнать моторку с помощью Адриана! Идиотизм. Нет, хуже идиотизма – пошлость.

Он потратил время на пошляка.

У Никиты задёргался глаз. Как всегда в таких случаях, от тика он ещё сильнее занервничал. Неспособность управлять какой-то мимической мышцей! Что может явственнее показать его бессилие?

Он вызвал Саламата. Тот привычным движением поставил большие пальцы ему на виски, указательные свёл возле носа и принялся нажимать на одному ему известные точки. Тик сразу прошёл.

– Иди, иди, – раздражённо махнул Будаев в ответ на предложение сделать хозяину полноценный массаж. Саламату удалось то, что не получалось у него самого, и это рассердило Никиту ещё больше.

Всему виной был Макар Илюшин. Будаев слышал о нём от разных людей. Двое из знавших Илюшина независимо друг от друга сходились в том, что, будь их воля, сыщик давно лежал бы в земле. Но это лишь утвердило Никиту в мысли, что парень – тот, кто ему нужен. Мужчина, у которого нет врагов, ничего не стоит.

Но Макар с каждым днём разочаровывал его всё сильнее. От него не было проку. От первых двух детективов тоже не было, но на них Никита и не возлагал таких надежд. А теперь трёхмесячное заключение Илюшина на яхте увенчалось нелепейшей попыткой побега.

Разве не ясно было сразу, что Адриан предан хозяину, как пёс, и влюблён, как кошка? На какую же чушь пытался купить его этот перехваленный сыщик!

«Ещё три дня – и надо избавляться от него», – решил Никита. Отпускать нельзя. Всё равно парня считают погибшим.

Три дня, и даже этого слишком много. Слишком щедрый подарок! Никита столько вложил в Илюшина, а это ничтожество не отработало и десятой доли.

Когда утром он спросил Саламата: «Как тебе этот?», монгол ответил после недолгого молчания: «Не тот, кем кажется».

Верно. Макар Илюшин – не тот, кем кажется! Ни ума, ни таланта – один безбрежный апломб и самомнение.

Будаев прошёлся вдоль стены, нервно щёлкая пальцами. Единственный раз ему удалось сбить спесь с Илюшина вчера за обедом. Он оказал милость сыщику, пригласил его к себе, рассчитывая узнать что-то новое о ходе расследования. А этот нахал заявил, что за едой не способен говорить о делах! Потом оглядел стены и поинтересовался, кто автор картин, а услышав, что сам Будаев, раскашлялся и доел свой обед в полном молчании.

Никита знал о себе, что талантлив, но впервые его талант помог заткнуть болтуна. Сыщик так впечатлился, что даже к вину не притронулся: скомкал конец трапезы и ушёл, оправдавшись делами.

Пустышка!

Слова Саламата снова всплыли в голове. «Не тот, кем кажется». Конечно, монгол имел в виду, что сыщик ни на что не способен.

Или нет? Никиту вдруг охватило нехорошее подозрение, что он что-то упускает. Ещё раз перебрал мысленно всё, что касалось Илюшина. Казалось бы, никаких ошибок… Но откуда тогда внезапно укрепившееся чувство, что его оставили в дураках?

– Саламат!

Телохранитель появился тотчас, будто не ждал за дверью, а воплотился из воздуха.

– Ты заходил к нему?

Монгол понял, о ком речь. Отрицательно качнул головой:

– Ты не приказывал. Я не делал.

Никита подал знак: следуй за мной.

На стук в дверь Илюшин не ответил. Саламат постучал громче и прислушался. Внутри было тихо.

– Открывай!

Щёлкнул ключ в замке, дверь распахнулась, и потрясённый Будаев узрел невероятную картину.

В тонкой переборке между каютами, на том месте, где Макар развешивал свои рисунки, зияла дыра. Сквозь неё виднелась часть соседней каюты: шкафчик, кровать, а на кровати – привязанный к ней доктор. Во рту у него торчал кляп.

– С-с-сука… – выдохнул Никита и обернулся к двери, где маячил оторопевший Василий. – Обыскать всё, живо!

Он прошёл внутрь, не обращая внимания на стоны и умоляющие взгляды несчастного врача. Саламат задержался возле переборки, оценивая масштаб проделанной работы.

Переборка была совсем тонкая. Главной задачей беглеца оказалось незаметно снять пластиковый лист со своей стороны. После того как Илюшин справился с этим, дело оставалось за малым: вытащить наполнитель, спрятать его (Саламат не сомневался, что искать надо в матрасе) и замаскировать дыру в стене. Это место сразу бросалось в глаза любому, кто входил в каюту. Илюшин привлёк к нему ещё больше внимания, завесив своими рисунками. Их оказалось слишком много, этих маяков и одуванчиков. Взгляд воспринимал их как зрительный мусор – и перебегал на что-нибудь менее кричащее.

Подготовив всё, парень ночью выломал стенку соседней каюты, ввалился к сонному, ничего не соображающему врачу, связал его и заткнул рот. А затем вылез в иллюминатор – и исчез. Возможно, он решил схитрить и укрыться на судне, но Саламат в этом сомневался.

Будаев выдернул изо рта доктора тряпку. Бородач тяжело задышал, облизывая пересохшие губы.

– Во сколько?! – прошипел Никита, склонившись к нему. – Во сколько это было?

– Ок-к-коло шести…

Саламат взглянул на часы. Сейчас двенадцать. Беглец уже шесть часов как покинул яхту.

Будаев выругался. Ветер из распахнутого иллюминатора трепал края бумажных листов, и вся тысяча нарисованных одуванчиков издевательски качала золотыми шапочками.

Глава 16

Когда Илюшин замолчал, в каюте повисла тишина.

– Как ты в иллюминатор-то протиснулся? – наконец выдавил Бабкин, чтобы хоть что-то спросить. На катере Макар сообщил ему в двух словах, что с ним случилось, но Сергей только сейчас оценил всё, что выпало на долю друга.

– Ты бы там, конечно, застрял, как Винни-Пух в норе. А я красиво нырнул и элегантно поплыл.

Илюшин показал, как именно он поплыл. В его версии преодоление без малого десяти километров водной глади напоминало неспешный заплыв пенсионера в «лягушатнике».

На «Одиссее» он всё время преувеличивал свою немощь, играл роль. Это было не слишком сложно. Выползая на край бассейна с фальшивой одышкой и ловя на себе пренебрежительный взгляд голема, Макар в глубине души посмеивался над охранником. Однако его не отпускал страх, что, когда наступит время проверить силы, выяснится, что игра в слабака была слишком близка к реальности.

Он не боялся утонуть. Утонуть проигравшим – вот что было бы неприятно. Он затеял всю эту игру, чтобы поставить Будаева на место, высмеять его. «Тебе до того требовался мой мозг, что ты решил украсть его? Ну, так я переиграю тебя, пользуясь тем самым интеллектом, который ты так ценишь». Макар верно угадал: для Никиты он был чем-то вроде сложного прибора. Если человеку нужно очистить ковёр, он покупает хороший пылесос. Если он хочет найти убийцу жены, приобретает лучшего частного сыщика.

А если не может приобрести, то крадёт.

– Я назвал свой план «Побег бытовой техники», – с гордостью сказал Илюшин.

– Зачем ты вообще затеял эту байду с танцором и моторкой?!

Макар уселся поудобнее и поправил одеяло, свалившееся с плеча.

– Встречный вопрос: как ты думаешь, зачем я провёл столько времени с Шошаной и Адрианом?

– Выяснял, кто убийца, – пожал плечами Бабкин.

– Мимо. Не собирался я узнавать, кто из них убил. Я хотел только понять, на кого можно рассчитывать. Шошана отпала почти сразу. Заполучить её на свою сторону было бы непросто, но зато потом предательства ожидать не стоило.

– А тебе нужно было предательство?

– Разумеется! Я готовил побег, сорвавшийся в последнюю минуту. Это, между прочим, не так-то легко.

Маша по-прежнему ничего не понимала.

– Но зачем? Хотел подставить этого юнца?

– Чтобы хозяин ему потом причиндалы отрезал? – уточнил Бабкин.

Илюшин укоризненно покачал головой.

– Вы слишком плохо обо мне думаете. «Причиндалы, подставил»… Поражаюсь вашей кровожадности!

– А ты не поражайся, а рассказывай давай! – потребовал Сергей.

Илюшин ухмыльнулся:

– Наводящий вопрос. Голем Сеня сторожил мою каюту каждую ночь. Когда, по-вашему, Будаев снял охрану?

– После неудачного побега! – сообразила Маша.

Макар удовлетворённо кивнул.

– Это кажется парадоксальным, не правда ли? Но когда Будаев убедился в том, что я неудачник и бездарь, он полностью списал меня со счетов. Если хочешь обмануть кого-то, притворяйся или слишком слабым, или слишком сильным. Никто не может выглядеть слабее, чем неудачник, у которого провалился элементарный побег.

– Когда ты начал всё готовить? – вдруг спросил Бабкин. – На третий день?

– На второй. Я стащил у Адриана пилку для ногтей. Ещё умыкнул у доктора три иголки, но они не пригодились. А пилкой я потом потихоньку раскручивал шурупы.

Макар спрыгнул с кровати и простучал стены каюты.

– Нет, здесь бы такой фокус не прошёл. Переборки прочные и устроены по-другому. На «Одиссее» Будаев специально поселил врача рядом со мной, за очень тонкой стенкой. Ну я этим и воспользовался. Охрана не спускала с меня глаз, никто из церберов не расслаблялся – до того самого вечера, когда меня с позором вытащили из лодки.

Илюшин торжествующе поднял палец и провозгласил:

– Ни от кого не ждут побега меньше, чем от того, кто только что пытался его совершить. Серёга, а ещё бутерброды остались?

Он соврал, конечно же. Не было никакого «красиво нырнул и элегантно поплыл». Сначала он до смешного боялся застрять в иллюминаторе, а больше всего боялся обнаружить, что ему в принципе не удастся в него пролезть. «Мылом натрусь, – успокаивал себя Макар. – Или маслом подсолнечным. Нет, учитывая географическое расположение – оливковым».

Потом он корячился в проклятом окне, извиваясь, как червяк. Вода была далека и черна. Илюшин представил, что он сейчас плюхнется, подняв кучу брызг, и на него сбежится смотреть весь персонал, который правильнее было бы назвать вертухаями.

От злости он оттолкнулся со всей силы, вылетел из иллюминатора и по случайности вошёл головой в воду чисто, как на показательных выступлениях. Ни плеска, ни звука. Вода обняла его, и он сразу поплыл, не выбирая направления, лишь бы прочь от бока яхты, белевшего под водой, как китовая туша.

Когда Макар решился обернуться, корабль был метрах в ста. Огромный, как ледокол, с хищным чёрным носом, выдающимся далеко вперёд. Солнце, дрожа, выбиралось из-за горизонта, словно оно тоже было беглецом из ночного плена. Первые лучи высветили большие буквы на борту: О Д И С С Е Й.

Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, а от тебя, Одиссей, и подавно уйду.

Макар усилием воли заставил себя отвести взгляд от корабля. Справа линия горизонта резко изгибалась вверх и снова падала, будто там лежал гигантский удав, проглотивший слона. Илюшин помнил по карте, принесённой дурачком Адрианом, что это остров Энея. До него не доплыть: слишком далеко. Так далеко, что очертания острова сливаются с горизонтом.

Но левее в сонном утреннем мареве скрывался второй остров, Дионис. Он был куда ближе к тому месту, где стоял «Одиссей». По расчётам Илюшина, сейчас они находились в ближней к нему точке, а затем начали бы удаляться.

Дионис – его единственный шанс.

«Да, помоги мне, весёлый бог вина. Обещаю, если спасусь, устроить в твою честь безумную оргию. Ты, помнится, большой их любитель».

Илюшин сделал поправку на расстояние между островами – и поплыл, всей душой надеясь, что рассчитал правильно.

Голову он предусмотрительно обвязал своей футболкой. На поясе, прицепленная к резинке трусов, болталась пластиковая бутылка с питьевой водой. Больше у Макара с собой ничего не было.

Плыть оказалось легче, чем он ожидал. Тёплая густая вода обволакивала, будто желе. Море виделось сизым, подёрнутым синевой, как крыло голубя. Но кое-где оно уже вспыхивало робкими золотыми искрами от разгорающегося солнца, и волна вдруг переливалась алым, словно жар-птица поднималась со дна.

Море – высшая свобода, подумал Макар.

Он перевернулся на спину. Море поддерживало снизу одной ладонью, небо накрывало сверху второй. Время от времени его приподнимало на волне, будто тот, кто держал в горсти, слегка подбрасывал дорогую игрушку.

– Сильно не тряси, – попросил он в небеса и подмигнул.

Много-много часов спустя

Он умирал.

Смерть не то что приближалась – смерть отчасти была уже в нём, и только ждала подходящего случая, чтобы заполнить целиком. Влиться мягкой шёлковой струёй, обратить его в волну, песок, рыбу. Макар не знал, что именно удерживает её наступление. Может быть, то, что он ещё способен думать о жизни.

Он перестал ощущать температуру воды. Небо придавило его сверху, море выталкивало снизу, и в этом безжалостном прессе он слабо шевелил руками и ногами – маленькая безумная козявка, почти раздавленная.

Солнце, как муравей, объело одну щёку. Макар надорвал футболку, пытаясь закрыть лоскутами скулы, но у него всё равно ничего не получилось. Он слишком ослаб.

Когда Илюшин ещё способен был думать, он вдруг понял одну важную вещь. Море – высшая свобода и самая крепкая тюрьма, которую можно представить. Круг замкнулся. Тебе некуда бежать.

Остров? Если бы у него не распухли губы, Макар бы засмеялся. Нет никакого острова. Нет, и не было никогда.

Доннннн! – протяжно звенит колокол в голове. Волны растут, и каждая разевает пасть, точно кит. А он – Иона. Что там было с Ионой? Он спасся? Пощекотал кита изнутри? Нет, это, кажется, не он, это Киплинг… Но кто такой Киплинг? В решете они в море ушли, в решете, в решете по седым волнам. Он ушёл в решете, он и сам решето, в дырки просачивается вода и с бульканьем уходит вниз. Солёная вода разъедает тело, перед глазами кристальная плёнка, в ушах звон и уханье слабеющего сердца.

Стань морем, стань волной. Плохо быть человеком, маленькой глупой козявкой, сожжённой солнцем и обсосанной жадным морем до костей, как леденец на палочке.

Гулко… Шумно… Кто-то тянет за ноги вниз. Там мягкие водоросли, там тишина и прохлада.

…Море вливается в глотку, и горечь на языке – последнее, что он помнит.

Резь в глазах от яростного белого солнца. Скрип уключин. Чёрные от загара руки с извилистыми венами. Горбатые носы. Острый запах свежей рыбы.

Его переворачивают на живот, и из горла выливается столько воды, что можно устроить маленькое море. Вон и рыбка бьётся на доске под скамьёй. Маленькая, тощая, как червяк. Умирающий малёк.

Собрав все силы, он выбрасывает вперёд руку, и сжимает в плохо гнущихся пальцах скользкую рыбку, и приподнимается, и бросает её за борт, не слушая громких удивлённых голосов. Рыбка на миг замирает в воде – и, будто вдохнув всем телом, очнувшись от смерти, одним нырком уходит в синюю глубину.

Она не умрёт.

Он не умрёт.

Голоса, руки, солнце, твёрдые доски…

– Да что там плыть-то, – легко сказал Макар, глядя то на Машу, то на Бабкина. – Нырнул да поплыл.

– Ты же сказал, тебя рыбаки вытащили!

– Ну, просто мне надоело плыть. Вижу – лодка. Дай, думаю, попрошусь на борт.

– Автостопом, угу. А потом они высадили тебя на берег?

– Не высадили, – поправил Макар, – а довезли, накормили, напоили и отвели в полицейский участок. По моей просьбе.

Он откусил от бутерброда и запил остывшим чаем.

– А, нет! Сначала к врачу. Я, правда, не понял, что это врач. И, по-моему, этот тип сам не был уверен в своей профессии.

– А что в полиции?

– Я рассказал, что сбежал с яхты, поплыл к берегу и чуть не утонул по дороге. Мне, говорю, нужен консул и переводчик, а потом нормальный врач и полноценный сон. И, говорю, камера нужна, на случай, если придут меня убивать.

– Это ты на греческом им сообщил? – усомнилась Маша.

– На хорошем английском. Как выяснилось, хороший английский они не понимают, надо было не выпендриваться и сразу говорить на плохом. Ай эм стьюпид рашен турист. Май нейм из Елена Стогова. Ай вонт ту Ланден, зе кэпитал оф Грейт Британ.

– И что, сразу дали камеру?

Макар дожевал бутерброд и с печалью посмотрел на пустое блюдо.

– Пока они совещались, я сообразил, что зря всё это затеял. Если бы Будаев явился за мной, никакая камера меня бы не спасла. Выкупил бы он меня у греков, как пить дать. Поэтому я решил изменить план и для начала смыться подальше от участка. К этому моменту мы уже нашли на карте примерное место стоянки «Одиссея», они посчитали, сколько я проплыл и, по-моему, не поверили. Потом это сыграло мне на руку.

Бабкин помотал головой:

– Нет, подожди, я не понимаю… Как полиция отпустила тебя? Без документов, с такой историей?!

– Ты представляешь местную полицию? – снисходительно осведомился Макар. – У них основная забота – выбрать, в какой таверне поужинать этим вечером. Думаешь, им нужен был свалившийся неизвестно откуда на их головы турист с драматической историей о похищении? Когда я сказал, что всё выдумал на пьяную голову, а на самом деле живу в отеле «Сани бич», они очень обрадовались.

– А что, там в самом деле есть такой отель?

– Понятия не имею, – признался Илюшин. – Я рассудил, что везде есть сани, везде есть бич. Короче, меня отпустили, и я пошёл, куда глаза глядят. Вышел на пристань, потому что больше там некуда выйти. Остальное вы знаете.

– А план? – вмешалась Маша.

– Да, что ты собирался делать?

– Вообще-то я хотел найти утренних рыбаков. Они приняли такое живое участие в моей судьбе, что мне казалось нечестным бросать их без помощи.

Бабкин хмыкнул:

– И чем же, интересно, ты собирался им помочь?

– Не я им, – поправил Макар. – Они мне. Я подумывал пересидеть у них ближайшее время, пока не приду в себя. Самое трудное было объяснить это людям, которые не говорят на английском. Ни на плохом, ни на хорошем. Я пытался восстановить свой пассивный запас греческих фраз…

– У тебя есть пассивный запас греческих фраз? – поразился Сергей.

– Эфхаристо я тын пэрэпииси, – с гордостью сказал Макар. – Парасамэ орэа и дэн колимбао кало!

– И как это переводится?

– «Спасибо за хорошее обслуживание», «мы прекрасно провели время» и «я плохо плаваю».

Сергей несколько секунд, открыв рот, смотрел на Илюшина, а потом захохотал.

– Какой… ха-ха-ха… прекрасный… набор! – сквозь смех выговорил он. – Ты специально к случаю учил, что ли?

– Если б я учил к случаю, я бы ещё добавил: «Дайте мне парабеллум». Но тут появился ты и избавил меня от лингвистических мучений.

Сергей подался вперёд, упёрся ладонями о стол:

– Ну, хорошо. И что же мы теперь будем делать?

Илюшин дотронулся до щеки и тихо охнул:

– Ой, йо-о-о! Для начала испробуем средство вашего лекаря.

Он щедро намазал белым кремом половину лица и стал похож на венецианскую маску. Бабкин фыркнул:

– Ну и рожа у тебя, Шарапов! Какая-то личинка терминатора. Ну ладно, так что с планами?

– Для начала мне нужен консул.

– Восстановить документы и заявить о преступлении?

Макар посерьёзнел.

– Документы – да. Второе – нет.

– Ты не собираешься заявлять на Будаева? – изумилась Маша.

Илюшин покачал головой.

– Пока нет. Я хочу сам с ним разобраться. Не привлекая к этому государство.

– Что за детский сад?! – возмутилась она. – Серёжа, скажи ему!

Но, взглянув на мужа, поняла, что тот ничего говорить не будет. Бабкин поддерживал друга.

– Вы с ума сошли оба! – Она набросилась на Илюшина: – И как ты собираешься объяснять консулу отсутствие документов?

– Трудновато, – признал Макар. – Но выкрутиться можно. Маша, ты не пугайся так. В ближайшее время я ничего предпринимать не стану. Мне бы в себя прийти, вернуться в Россию, придумать убедительное объяснение моему отсутствию… Забот и без Будаева хватает.

– Я пообщался с капитаном, – сказал Бабкин. – Он согласен поменять курс. Высадит нас в ближайшем крупном городе.

– Долго пришлось уговаривать?

– Муромцев первый это предложил. Говорит, курс всё равно пришлось бы менять, потому что штормовой фронт приближается быстрее, чем обещали метеослужбы.

Макар потянулся, сбросил одеяло.

– А пойдёмте, дети мои, на палубу, а? У меня от кают скоро начнётся клаустрофобия. Взаправдашняя, не придуманная.

Наверху стояла тишина, которую нарушал только мерный плеск волн. Синие сумерки почти скрыли остров из виду. Вдалеке мигали огоньки рыбачьих лодок, а наверху медленно загорались звёзды.

Макар прошёл на бак и сел прямо на палубу, вытянув длинные ноги. Бабкин облокотился о борт, Маша пристроилась рядом с ним на корточках.

– Скажи, хорошо! – Сергей задрал голову и уставился на звёзды.

– Живому везде хорошо, – трезво заметил Илюшин. – А теперь поведайте мне, дети мои, что за дьявольщина творится на этом прекрасном корабле.

– Что ты имеешь в виду под дьявольщиной? – насторожилась Маша.

Макар посмотрел на неё своими ясными серыми глазами.

– Матроса ведь убили, мне Серёга доложил, – сказал он. – Не думаешь же ты, что это было божье возмездие.

В рубке Муромцев, нахмурив брови, слушал Киру Лепшину – и не верил ей.

– Прошу вас, – волнуясь до слёз, говорила Кира, – разрешите нам сойти с корабля. Я не могу больше выносить это!

Муж стоял за ней, растерянный, недоумевающий, и старался не встречаться с капитаном взглядом.

– Я уже собрала вещи! – горячо твердила Кира. – Нам нужна только лодка, чтобы переправиться на берег!

– Но все отели сейчас уже закрыты. Что вы будете делать на острове?

– Мы справимся! Не волнуйтесь за нас!

– Аркадий, вы тоже хотите покинуть корабль?

– Э-м-м-м… Я вижу, что пребывание на «Мечте», к сожалению, плохо действует на Киру, – дипломатично ответил тот. – Поэтому… Да, в сложившихся обстоятельствах…

Он не договорил.

Муромцев поднялся.

– Вы знаете, какая у нас случилась трагедия, – твёрдо сказал он, не спуская глаз с Киры. – В этой ситуации я прошу вас проявить понимание. Дух команды упал, пассажиры нервничают. Если вы покинете бригантину, обстановка ухудшится.

– Илья Ильич, я всё понимаю… – её руки безостановочно терзали платок. – Но мы не можем остаться. Нам надо как можно скорее… Немедленно… Мы должны покинуть судно!

– Несчастный случай с Антоном – большое горе для всех нас… – начал Муромцев, но нервный смех заставил его оборвать речь на полуслове.

– Несчастный случай? – Кира подавила нервический смешок. – Капитан, вы ослепли!

Под его взглядом она осеклась, но было поздно. Удивление на лице Муромцева сменилось пониманием и сразу – гневом. Капитан верно истолковал её слова.

– Что?!

– Илья Ильич…

– Основания для такого предположения?!

– К-какого предположения? – Кира начала отступать. Муромцев сделал шаг вперёд.

– Вы только что дали понять, что Антон стал жертвой не несчастного случая, а чьих-то действий! И даже не думайте утверждать, что это не так! – В голосе его лязгнул металл. – Я хочу услышать от вас, почему вы так решили!

– Дорогая, ты действительно так считаешь? – изумлённо спросил режиссёр.

Кира молчала, кусая губы.

– Так вот, уважаемая Кира Андреевна! – голосом Муромцева можно было резать канаты. – Я, капитан этого судна, объявляю: никто не сойдёт на берег без моего разрешения, пока я не закончу повторное расследование. С учётом вновь открывшихся фактов.

– Нет же никаких фактов, – осторожно возразил Аркадий Бур.

– Ваша жена полагает, что есть! Это вы виновны в смерти нашего матроса, Кира Андреевна?

– Капитан! Прекратите сейчас же! – рассердился режиссёр.

Но Муромцев настаивал:

– Кира Андреевна, ответьте же нам!

Женщина молчала.

– Дорогая, взгляни на меня, – попросил Аркадий.

Кира смотрела вниз, а пальцы её судорожно рвали на полосы тонкий белый платок.

Сидя за столиком под неяркой лампой, Наташа пыталась собрать колье. Самое простое, синее с белыми вкраплениями. Ученическая работа, на которую способна любая женщина, умеющая нанизывать бисер.

Ничего не получалось. Вещь в её руках выглядела уродливой.

«Я – Кай, который пытается собрать слово «вечность». Не помню, смог ли он сделать это сам, или ему помогла Герда».

– Что, не то? – сочувственно спросил Стефан и присел напротив.

– Ты брал мои вещи, – без выражения сказала Наташа.

Он сразу понял по её интонации, что она в бешенстве. Сообразить бы это минутой раньше – и он сбежал бы подальше, к механику, в кают-компанию, куда угодно. А сейчас уже поздно.

– Ты о чём?

– Ты брал мой красный платок. Его нет на месте. Верни.

– Э-э-э… я его потерял.

– Ты не мог его потерять, потому что ты его не носил. Ты повсюду ходил в кепке. Платок тебе ни к чему.

Стефан встал.

– Хорошо, я тебе его верну, – примирительно пообещал он.

Теперь и Наташа поднялась.

– Зачем тебе мои вещи? Ответь мне. Я хочу знать. Тебе нравится одеваться в женскую одежду?

От неожиданности Стефан даже рассмеялся. Но потом понял, что она вовсе не иронизирует.

«Может быть, соврать? – подумал он. – Покаяться в том, что я тихий извращенец?» Беда в том, что он не знал, как Наташа это воспримет. Самые обыкновенные поступки могли вызвать у неё отторжение. Например, она раз и навсегда возненавидела соседку за то, что та развешивала на балконе бельё. Стефан пытался добиться от неё объяснения, но понял лишь, что Наташа воспринимала их дом единым цветовым пятном, и нарушение гармонии оскорбляло её. Почему-то это было очень важно – чтобы монолитная серая глыба дома сохраняла свой облик, без лохмотьев цветастых простыней.

Зато к другой соседке, дрянной жадной бабе с первого этажа, не желавшей потратиться на стерилизацию своей гулящей кошки и регулярно топящей котят в бельевом тазу, Наташа относилась спокойно. При том, что кошек обожала. Стефан никак не мог взять в толк, как такое может быть. «Она очень глупая женщина, – объяснила как-то Наташа. – С глупых спрос небольшой». Но для Стефана это ничего не прояснило.

– Я верну тебе платок, – пообещал он, зная, что вернуть не сможет.

Наташа долго смотрела на него, и по её лицу невозможно было прочесть, о чём она думает. Затем села и молча взялась за своё ожерелье, собранное из осколков неба, моря и белой пены.

Маша от изумления резко выпрямилась и стукнулась макушкой о выступающий планшир.

– С чего ты взял про Антошу? Это был несчастный случай!

– Я про убийство ничего не говорил, – прогудел Бабкин.

– Ты рассказывал про покушения, – возразил Макар.

– Ну и что?

Илюшин небрежно закинул ногу на ногу. Щека его, намазанная кремом, белела в темноте.

– Неужели сами не видите? Всё выглядит так, будто кто-то тренировался. Не хотел убить, а лишь пробовал силы. В конце концов решил, что ему всё подвластно. Завалить жертву камнями – пожалуйста! Утопить – ради бога! Перекинуть через борт – со всем нашим удовольствием! И когда он в этом убедился, пошёл и убил по-настоящему. Я ничего не понимаю в ваших… как ты назвал эту снасть?

– Топенант гика.

– …в ваших топенантах. Но я уверен, что с крепежом поработали. Если я правильно понял, его можно просто ослабить?

Маша и Бабкин одновременно кивнули.

– Я так и думал. И на палубе во время гибели матроса никого не было?

Маша и Бабкин одновременно покачали головами.

– Серёга, ты сам-то веришь в такие совпадения?

– После того как я встретил тебя живым на забытом богом острове, я во всё поверю, – буркнул тот.

Маша, потирая ушибленную макушку, спросила:

– Это сумасшедший? Мы плывём в компании психопата?

– В компании психопата плыл я. А два психопата на одно небольшое море – явный перебор.

– Здесь есть ещё кое-что непонятное. – Бабкин прислушался, но вокруг было тихо, и он продолжил: – Я тебе не успел сказать, что мы с Машкой были свидетелями разговора между врачом и боцманом. Доктор – мужик пьющий, но сейчас в завязке. Иной раз ведёт себя странно.

– И о чём был разговор?

– О двух смертях, случившихся на бригантине.

– Не на бригантине, – поправила Маша. – Кок дал понять, что о второй смерти ничего не знает.

– Мог и соврать.

– Вряд ли. По-моему, он и в самом деле ни о какой Ирине ничего не слышал.

– А что с первой? – заинтересовался Макар. – Тоже кто-то из экипажа?

– Мутная история, – поморщился Бабкин. – Жена капитана выпила лишнего и свалилась за борт. Спиртное, говорят, позаимствовала у того самого доктора. С тех пор он завязал.

– И что, её вытащили слишком поздно?

– Ночь была. Темно. Вахтенный крика не услышал, а может, и не было крика…

– А кто стоял на вахте?

Этот простой вопрос не пришёл в голову ни Маше, ни Сергею.

– Не знаю…

Илюшин задумался. С силой потёр лоб.

– У тебя голова болит?

– Н-нет… Подожди-ка… – Он пощёлкал пальцами и нахмурился. – Только что пролетело мимо…

– Что пролетело-то?

– Не знаю. Не уловил. Что-то важное…

Макар, забывшись, провёл ладонью по обгоревшей щеке, и от боли со свистом втянул воздух.

– Ой, чёрт!

– Тихо!

Сергей вскочил, огляделся.

Пока они разговаривали, стемнело окончательно. Лунный свет заблестел на блоках и швартовах, сверкнул остро, будто кинжалом полоснул, на толстой якорной цепи. Мягко, как кот, Бабкин шагнул в сторону – и канул в темноту.

Вернулся он несколько минут спустя.

– Показалось…

Маше послышалась неуверенность в его голосе.

– Нас подслушивали? – тихо спросила она.

– Пёс его знает. То ли кто-то очень тихо бегает, то ли у меня обострилась паранойя.

– А кто сейчас на вахте?

– Только старпом.

– Вернёмся вниз, – предложил Макар. – Здесь в самом деле становится неуютно.

Они направились к трапу, и луна поплыла за ними. Набегавшие волокна облаков разрисовывали её, и тогда луна превращалась в огромное ухо, подставленное с небес. Когда ветер разгонял их, казалось, что внимательный жёлтый зрачок наблюдает за ними сверху.

– У меня такое чувство, что за нами следят, – вполголоса сказала Маша.

Сергей покосился на неё:

– Исключено. Разве что откуда-то издалека.

Макар, шедший впереди, споткнулся и упал бы, если бы Бабкин не поймал его за шиворот.

– Эй, да что с тобой?

– Врача позвать? – встревожилась Маша.

Илюшин отрицательно качнул головой.

– Я чудовищно поглупел, – пробормотал он. – И стал невнимательным. И неуклюжим. Будаев даже не представляет, какой счёт я выставлю ему за это.

Он взялся покрепче за перила и снизу умоляюще взглянул на Машу.

– Ты можешь повторить то, что сказала пять минут назад? – И, увидев, что она уже открыла рот, торопливо добавил: – Только не здесь! Пошли в каюту.

Когда они спустились на нижнюю палубу, Илюшин пропустил их вперёд и запрокинул голову. Луна, огромная, распухшая, нависала прямо над трапом и, казалось, изо всех сил пытается пролезть за ними в узкий проём.

– Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, – пробормотал Макар, – а от тебя, колобок, и подавно уйду.

– Что ты там шаманишь? – окликнул его Бабкин.

Илюшин с трудом оторвал взгляд от жёлтого шара и заторопился, догоняя друзей.

– Кира, что происходит?

Она сидела на кровати, не отвечая, и смотрела застывшим взглядом в чёрный иллюминатор.

Аркадий взял жену за плечи и потряс. Со стороны это выглядело комично: он был в два раза мельче её. Но от толчков она вздрогнула и схватила его за руку:

– Кто сейчас на вахте?!

Он отпустил её.

– Н-не знаю… Какое это имеет значение? Кажется, Артём. И ты не ответила, что происходит!

Кира резко выпрямилась. Вялое, заторможенное состояние, в котором она находилась после разговора с капитаном, бесследно пропало, стоило ей услышать имя старпома.

Ей вспомнился разговор возле первого острова.

«– А пираты на нас не нападут?

– Да, появляются они тут иногда. Но на этот случай товарищ Диких у нас вооружён!»

– Жди меня здесь и никуда не выходи, – чётко проговорила она. Разжала пальцы – на коже у него остались следы от её хватки.

– Я не ребёнок, милая.

Но жена не слушала. Лицо у неё стало собранное и жёсткое. Аркадий уже встречал у неё это выражение. Когда она висела на скале, готовясь перебросить своё сильное тело выше, у неё так же заострялись скулы и в чертах прорезалось что-то мужское.

– Я не собираюсь оставаться в каюте, – твёрдо сказал он. – Ты можешь идти куда хочешь, но не смей командовать мной. В конце концов, это просто оскорбительно.

Кира перевела на него взгляд.

– Помнишь, я говорила тебе, что сильно похудела? – внезапно спросила она.

– Да… После развода, кажется. – Он растерялся. – При чём здесь это?

– Я никогда не говорила тебе, насколько сильно.

Аркадий всё ещё не понимал, к чему она ведёт.

– Ну… На пять-семь килограмм? – предположил он, не понимая, отчего жена сменила тему. – Неужели на десять?

– На сорок, милый, – спокойно сказала Кира.

– Брось! Я же видел фотографии!

– Да, сделанные уже после похудения. Я никогда не говорила тебе об этом – боялась, что ты представишь меня жирной квашнёй и не сможешь избавиться от этого образа.

– Кира!

– Это правда. Я такой и была. Я весила сто тринадцать килограммов, и год шла к тому, чтобы весить семьдесят три.

– К чему ты мне это рассказываешь? – неожиданно жёстко спросил Аркадий.

– Когда я похудела, – продолжала Кира, будто не слыша, – у меня обвисли щёки до плеч. Нельзя сбрасывать вес так быстро, кожа висит складками, как будто из-под неё откачали жир. Собственно, так оно и есть. Я превратилась в бульдога, дорогой. У меня было не лицо, а мятая тряпка. Знаешь, утром я подходила к зеркалу, и мне хотелось взяться за нож – откромсать эти уродливые брыли. А лучше – всю кожу целиком. Я знала, как я это сделаю. Большой круговой надрез, а потом рывком содрать – и…

– Хватит!

Женщина осеклась.

– Зачем ты расковыриваешь это сейчас? – тихо спросил он.

Она покачала головой и улыбнулась с такой тоскливой нежностью, что у него слёзы подступили к глазам.

– Ты не понимаешь, милый мой. Я ведь так и поступила: отрезала всё лишнее. Ты видел шрамы, не притворяйся, что это не так.

– Я никогда не придавал этому значения… – пробормотал он.

– Меня оперировал хороший хирург. Но ты не представляешь, что это такое: ходить с ощущением, что туго натянутая кожа на твоём черепе может лопнуть в любой момент. Моё лицо уменьшилось, как мне казалось, раза в три. Но нос остался прежний – огромный, распухший нарост на таком аккуратном маленьком личике. Тогда я слегка подправила и его. Если бы я сама могла оперировать себя, вместо носа на моём лице торчали бы только две ноздри. Но я ведь сказала тебе, хирург был и в самом деле хорошим. Он сделал всё очень деликатно. Когда я очнулась от наркоза, у меня было такое чувство, будто моим лицом играли в футбол. А когда я увидела себя в зеркале, оно только упрочилось. Это очень больно, дорогой мой, и очень страшно.

Аркадий опустился на застеленную койку.

– Что ещё ты с собой сделала? – с жалостью спросил он.

– Я хотела переделать себя целиком, – Кира прошлась по каюте и села напротив него. – Губы, подбородок, скулы… На моё счастье, у меня не было столько денег. Вдобавок хирург – тот самый – поговорил со мной. Знаешь, он был очень груб! Наверное, он нарушил профессиональную этику или что там у них запрещает орать матом на пациентов. Но я каждый день вспоминаю его добрым словом, потому что благодаря этому грубому человеку я смогла остановиться.

Она помолчала, глядя в пустой чёрный зрачок иллюминатора.

– Потом я занялась другими делами, вытащившими меня из всего этого безумия. А чуть позже встретила тебя. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, правда?

– Да, – просто сказал Аркадий.

– Я люблю нашу жизнь, и наконец-то, впервые за многие годы, я люблю себя. Это очень странное чувство. Я его прежде никогда не испытывала, хотя и очень обиделась бы, если б мне сказали, что так и есть. В первом браке я была просто придатком мужа. Когда мы разошлись, я чувствовала себя не целым человеком, а отрезанной ногой. Толстая нога пыталась сделать из себя худую ногу. – Кира засмеялась. – А надо было делать человека! Понимаешь, что я хочу сказать?

Аркадий покачал головой.

– Я лишь пытаюсь объяснить тебе, что прошла через многое, чтобы иметь то, что имею сейчас. Я не позволю никому отобрать у меня это. Если надо будет убить, я убью. Поэтому, пожалуйста, закрой за мной дверь и не выходи из каюты, пока я не вернусь. И не обижайся на меня. Я делаю это не потому, что считаю тебя ребёнком. Просто ты не сможешь совершить то, что смогу я.

Она поднялась и направилась к двери.

– Это ты убила?.. – одними губами прошептал Аркадий ей вслед.

Но Кира всё же услышала его вопрос. Или уловила.

Постояла, не оборачиваясь, и кивнула:

– Да. Боюсь, что да.

До каюты они не дошли. Илюшин побледнел, покачнулся, ухватился за стену и медленно осел на пол.

– Маша, врача! – рявкнул Бабкин, подбегая к нему.

– Тихо, тихо, – прошептал Макар, пытаясь улыбнуться. – Оставьте эскулапа в покое. Всё нормально.

– Вижу я, как всё нормально!

– Ну, слегка перегулял.

Он на секунду прикрыл глаза, а когда поднял веки, перед ним уже сидел на корточках косматый доктор и с озабоченным лицом считал пульс.

«Там тоже врач был с бородой», – вспомнил Макар. Ему вдруг показалось, что это один и тот же человек, только постаревший, усохший и обросший. И яхта та же самая, но одеревеневшая от старости. И даже капитан не изменился, только раздался вширь и заматерел.

– Я что, сознание потерял? – спросил Илюшин, пытаясь приподняться.

– Вы, голубчик мой, уснули, – сообщил доктор. Ладонь он положил ему на плечо. Ладошка была узенькая, лёгонькая, но прижала Макара к палубе так, что он и шевельнуть рукой не мог. – У вас переутомление, а вы горным козлом скачете. Опрометчиво!

– Он уже не скачет, – заступился за Макара Бабкин. – Он уже отправляется к себе в каюту и там долго и крепко спит.

– Категорически одобряю! – врач быстро оттянул Илюшину нижние веки и заглянул туда с надеждой, как будто хотел обнаружить там редкого жука. – Отдыхать, отдыхать и ещё раз отдыхать, как завещал великий – кто?

– Кто? – послушно повторил Сергей.

– Великий Козулин. То есть я.

Иван Васильевич залез в карман и вытащил небольшую коробочку.

– Вручаю вам, так и быть, чтобы вы ко мне не бегали. Беречь как зеницу ока!

– Это что? – вытянул шею Макар.

– Тонометр. Ну, измеритель давления. Как видите, он малюсенький. Трижды в день проверяйте себя, голубчик мой. И не геройствуйте попусту, настойчиво вам рекомендую.

Бабкин хотел дотащить Макара на себе. «Заброшу тебя на плечи, как тушу барана – и всех делов!» Илюшин отказался быть тушей и дошёл самостоятельно до каюты, отведённой ему капитаном.

– Может, с тобой посидеть? – в который уже раз предложила встревоженная Маша.

Но Макар покачал головой. Не хватало ещё из Маши делать няньку! К тому же он и сам чувствовал: единственное, что ему сейчас требуется, – это хороший сон.

– Только дверь не запирай, – попросил Бабкин. – Мало ли что…

Макар хотел пошутить, но почувствовал, что не в силах облечь шутку в слова. Мысли не то чтобы путались, но терялись в мутном тумане, похожем на вату.

– Не буду, – пообещал он.

Помахал им рукой, слабо улыбнулся на прощанье – и закрыл дверь.

Бабкин с Машей некоторое время стояли перед ней, прислушиваясь.

– Щас как грохнется, – шёпотом озвучил Сергей их общее опасение.

– Типун тебе, – тихо отозвалась Маша. – Козулин же сказал: переутомление.

– Вот от переутомления и грохнется. Видела, как он заснул?

– Как я могла видеть, если я за врачом бегала!

Дверь внезапно распахнулась, едва не заехав по носу Бабкину. За ней стоял Илюшин и сердито переминался с одной босой ноги на другую.

– И долго вы здесь будете шушукаться?

– Уходим, уходим, – недовольно проворчал Бабкин. – Но завтра с утра нагрянем, учти!

– Моё утро начинается в одиннадцать.

«А моё утро начинается через пару часов», – подумал Сергей. Он собирался потихоньку от Илюшина нести вахту всю ночь, проверяя, всё ли в порядке с его другом. Но реализовать этот план ему не было суждено.

Отправив Сергея с Машей, Макар дошёл до койки и повалился на неё, не раздеваясь. Он был уверен, что сразу же заснёт, но этого не случилось. Вата в голове набухла и отяжелела. Он снова плыл от «Одиссея», и море сжимало его в тугом кулаке, словно бабочку.

Голоса, голоса, голоса! Бесстрастный холодный голос Будаева, писк голема Сени, хрипловатый говор рыбаков, спасших его… Они мешали, не давали уснуть, перебивали плеск волн.

Макар, не открывая глаз, помассировал виски. «Не хочу больше слышать этого упыря!»

Он повернулся на бок и попытался вспомнить что-нибудь приятное. Песенку, стишок, в конце концов! «В решете они в море ушли, в решете, в решете по седым волнам… Тьфу ты, чёрт!»

Макар перевернулся на спину, заставил себя дышать глубоко. На этом невероятном корабле, который он не успел даже толком рассмотреть, воздух казался ему свежее, чем на «Одиссее». Хотя воздух, разумеется, был везде одинаковый – морской.

«Воздух свободы», – усмехнулся он. Перестал прислушиваться к собственным мыслям и сосредоточился на том, что происходит снаружи.

Бригантина, раскачиваясь, как люлька, пела хриплую, скрипучую колыбельную. Илюшину вспомнилось, как однажды он случайно попал в клуб на какой-то концерт, где имена исполнителей ничего ему не говорили. И почему-то из всех, сменявших друг друга, запомнил единственную женщину, со странной кличкой-именем Кэти Тренд, и песню её запомнил наизусть. Высоким грустным голосом женщина пела об антикваре, сдувающем пылинки со старых вещей, бережно лелеющем заморскую утварь из разных стран. Пела о том, как приходит к антиквару и роется в его сокровищах.

Я долго искала в шкафах, сундуках,

В коробках от шляп, потаённых углах,

Всю лавку прошла от дверного звонка,

До каждого ящичка в чреве стола,

И было там всё, что рождала земля,

Всё, кроме заветной мечты голубой,

Но молвил хозяин: «Дождись корабля,

И будет твоё с тобой».

«…Дождись корабля, и будет твоё с тобой», – уже засыпая, повторил Илюшин.

Ну вот, я дождался. И где же оно, моё? И что это?

На зыбкой грани сна и реальности он увидел своих друзей и снова услышал их спор.

«О двух смертях, случившихся на бригантине», – говорил Бабкин, а Маша возражала, что о второй смерти кто-то не знает. Ах да, кок. Почему-то именно кок должен был знать о второй смерти, но утверждал, что понятия о ней не имеет.

«Мог и соврать».

Это вновь Сергей.

«Мутная история. Жена капитана выпила лишнего и свалилась за борт».

Жена капитана… Жена капитана… Можно сочинить ещё одну песенку – о несчастливой судьбе жены капитана. Если она остаётся на берегу, то годами ждёт своего мужа. А если поднимется на корабль, море отомстит ей быстро и жестоко.

«Быстро и жестоко?!» Макар резко сел. Сон сдуло с него как ветром.

Владимир Руденко долго лежал в постели без сна. Смотрел в потолок, слушал однообразные всхлипы волн… Яна спала тихо, как ребёнок.

Наконец он не выдержал: встал, щёлкнул выключателем в туалете, чтобы не разбудить жену ярким верхним светом, склонился над ней. Дыхание ровное, безмятежное.

«Детей надо, – подумал вдруг Владимир. – Пацана бы. Потом девку. На двоих-то я её уломаю, а?»

Ёжик волос в темноте казался не белым, а серым. Он поднял было руку, чтобы пригладить ершистые колючки – и отвёл. Нет. Ещё разбудит… Она станет задавать лишние вопросы, а это ему ни к чему.

Он наспех оделся, сунул в карман пачку и вышел из каюты.

На верхней палубе его встретил ночной ветер, сильный, как лапа хищного зверя. Он сбивал с ног, будто играя. Держась за снасти, Владимир добрался до более-менее тихого места на юте и спрятался за рубкой, чтобы не сдувало.

Здесь он обнаружил, что забыл зажигалку. Руденко обхлопал карманы, ругаясь про себя, но это было бесполезно. На столе он её оставил, и даже помнил, как выкладывал, чтобы не выпала из джинсов.

– Что потерял, мил человек?

Владимир обернулся и увидел Боцмана.

– А вы что тут, Яков Семёныч? – собираясь с мыслями, спросил он. У него с детства была привычка – не отвечать на прямой вопрос. Сначала сам спроси, выиграй время, а уж потом решай, стоит ли вообще что-то говорить.

– Обход противопожарный делаю, – охотно сообщил старик. – Ты знаешь, что пожар на судне страшнее пробоины?

Владимир покачал головой. Лекции слушать не хотелось, а хотелось курить. Просто адски.

Словно прочитав его мысли, Яков Семёныч выудил откуда-то коробок спичек.

– На, страдалец…

Руденко с благодарностью выхватил коробок. Жадно затянулся, провёл тлеющим кончиком сигареты росчерк в тёмном воздухе:

– А, это… Противопожарная безопасность против не будет?

– Под моим присмотром можно. – Яков Семёныч подумал и добавил: – Хотя если Муромцев увидит, нам достанется, конечно. Капитан и так-то бушует…

– Из-за матроса? – понимающе спросил Владимир.

Боцман замялся.

– Да как сказать…

– А что такое? – он постарался скрыть охватившую его беспричинную тревогу.

– Повторное расследование Муромцев проводит.

– По поводу смерти?

– Угу.

– А что… – Руденко постарался сформулировать как можно более обтекаемо свой вопрос, – есть причины?

Боцман пожал плечами:

– Говорит, новые факты. Не знаю, какие там могут быть факты… Но это, конечно, дело капитана! – тут же спохватился он. – Надо повторно – значит, повторно. Так что завтра снова будут опрашивать всех. Докуришь, – он указал на сигарету, – бяку брось за борт.

Руденко кивнул. Говорить он не мог – хотелось хрипеть от ужаса.

– Через час снимаемся с якоря, – потянувшись, сказал Яков Семёныч. – Собирались завтра утром, но решили раньше из-за шторма. Не на нашей посудине в бури попадать.

Владимир невпопад кивнул. Он слушал, но не слышал. Повторное расследование! Мать вашу, с чего бы это вдруг?! Он вспомнил, что на моторке сегодня прибыл ещё один человек, и он совершенно точно говорил по-русски.

Владимира обожгла догадка: следователь! Из наших! Чёрт его знает, как здесь устроен процесс расследования. Должно быть, Муромцев, не доверяя себе, нашёл где-то спеца. А у того возникли подозрения…

Он судорожно прикурил от первой сигареты другую и сам не заметил, как в пальцах остался один окурок. Руденко зашвырнул его в волны следом за первым и тупо следил за тем, как гаснет на лету алая искра.

Надо собраться. Почему всегда так: стоит тебе решить, что ты держишь эту жизнь в кулаке, точно жар-птицу, и выщипываешь золотые перья из её хвоста, как она обжигает тебе руки и – порх! – взмывает в небо, подальше от тебя?

«Врёшь, сука, не уйдёшь», – мысленно пообещал Руденко.

У него только-только начал складываться новый проект. «Первый боксёрский клуб!» – золотые буквы так и сияли перед глазами. Он давно затевал это с тренером, у которого занималась Янка. И вот наконец-то всё было подвязано, подготовлено, люди ждали лишь сигнала, когда будет готово помещение. Он так долго к этому шёл: не к какой-то сети магазинов, а к делу, которое будет носить его имя. Торговля – это только переходный этап. Он, Владимир Руденко, не купец. Он первооткрыватель!

И вдруг – как обухом по голове слова Боцмана. А он-то уже решил, что можно расслабиться…

Владимир вытащил из пачки третью сигарету и нервно смял в пальцах. Раскрошившийся табак полетел за борт.

Что может предпринять следователь? Первым делом, очевидно, он обнюхает проклятый крепёж. У него наверняка есть с собой всё для снятия отпечатков пальцев. И что он найдёт?

Руденко больше не медлил. Следователь может не дожидаться утра. Значит, времени в обрез.

Он понятия не имел, насколько отпечатки пальцев стойки к воздействию воды. В фильмах не раз показывали, как злоумышленник (тут он рассмеялся над идиотским словечком) стирает свои следы обычной сухой тряпкой. Но Владимир не мог рисковать. Во фляге, которую он протащил контрабандой на корабль, у него был коньяк. Правда, оставалось на самом дне, но этого должно было хватить.

В каюте он тихо достал флягу, щедро смочил носовой платок над раковиной. От рук и тряпки сразу завоняло спиртным. Короткий взгляд на жену убедил его, что она по-прежнему крепко спит.

Он догадался спрятать платок в пакет – чтобы не капало и на случай, если ему опять встретится вахтенный. С Диких было бы легче, тот дурак. А боцман непрост, да к тому же ещё и наблюдателен, старый хрыч.

«Противопожарный обход раз в час, – вспомнил Владимир, пока крался мимо рубки. – Значит, минут тридцать у меня есть. Лишь бы никто из этих козлов не вышел…»

Он не сразу сориентировался в темноте, какая снасть ему нужна. «Где же этот поганый топинамбур?!»

Наконец он увидел его. И, надеясь, что боцман не выйдет на палубу раньше времени, полез к топенанту. Он протёр и сам крепёж, и все детали, на которых могли остаться отпечатки, и даже жилистые канаты рядом с ним. Верёвочные ступеньки («выбленки», – вспомнил он) так и ходили под ним, будто кто-то выдирал ванты из-под ног. Корабль угрожающе раскачивался, паруса хлопали, и дико подвывал запутавшийся в них ветер.

Покончив со своим делом, Владимир чуть не свалился на палубу. У него тряслись руки и ноги – то ли от усталости, то ли от перевозбуждения. Но злое торжество охватило его, когда он представил, как завтра здесь будет ползать следователь, притащенный Муромцевым.

«Ползай, ползай, паук! Хрена с два ты кого поймаешь».

Платок он на всякий случай выстирал в раковине, флягу опорожнил и сполоснул. Теперь можно было вообще ни о чём не беспокоиться. Даже по анализу молекул коньяка, если только такой проводится (в чём Руденко сомневался), никто не свяжет его с проклятой развязавшейся снастью.

Он всё предусмотрел!

Уже разобрав постель, Маша вдруг вспомнила:

– Серёжа!

Муж выглянул из ванной комнаты с зубной щёткой во рту.

– Забыла спросить: а что Макар сказал капитану? Как он объяснил своё появление здесь?

Бабкин махнул рукой – одну минуту! – и скрылся в ванной. Выбрался оттуда не через минуту, а через пять, похлопывая полотенцем по небритой физиономии.

– Соврал он? – предположила Маша.

– Как ни странно, почти нет. Выдумал историю о том, что его приятели-мажоры напоили на спор и провезли тайком через границу. А потом забавы у них стали выглядеть опасными, так что он счёл за лучшее от них смыться, но немного не рассчитал свои силы.

Бабкин стянул футболку и искоса взглянул на жену, проверяя, смотрит ли она. Маша смотрела, и он сразу же расправил плечи и поиграл бицепсами.

Вместо того чтобы издать восхищённый вздох, на который он втайне рассчитывал, Маша расхохоталась.

– Ну чего? – обиженно пробурчал Сергей.

– Ты живот забыл втянуть!

Она подошла сзади, обняла мужа. Дотянулась через плечо ладонью до живота и погладила его.

– Мне ужасно нравится, когда ты передо мной красуешься, – зашептала она ему на ухо. – Ты смешной и трогательный! И сейчас тоже смешной – надутый, как карась.

Бабкин не выдержал и рассмеялся.

– Выпендриваюсь перед тобой, выпендриваюсь… А ты не смотришь!

– Я всегда смотрю! – заверила Маша.

Сергей только собрался половчее перехватить её, как раздался громкий стук. Не успели они ответить, дверь распахнулась, и бледный взлохмаченный Илюшин возник на пороге как призрак самого себя.

Бабкин с Машей вскочили, едва не свалив друг друга.

– Что? – быстро спросил Сергей. – Что случилось?

Макар не смотрел на него. Он уставился на Машу.

– Ты сказала, кок не знает ничего о второй смерти, – отчётливо проговорил он. – Так?

Поняв, что с Илюшиным всё в порядке, Бабкин выдохнул и сел.

– В другой раз запру дверь каюты, и хоть обстучись, – пробормотал он.

– Маша! – требовательно позвал Макар. – Ты помнишь?

Маша попыталась собраться с мыслями. Вид у Илюшина был возбуждённый, глаза лихорадочно блестели, и ей стало не по себе. Не в традиции Макара было врываться в чужую спальню без извинений.

– Послушай, ты хорошо себя чувствуешь?

Илюшин отмахнулся от её вопроса. Это всё не имело никакого значения.

– Маша, не отвлекайся! О чьей смерти не знал кок? Ты назвала имя, или мне почудилось?

– Назвала, – удивлённо подтвердила Маша.

Илюшин сделал шаг внутрь и закрыл за собой дверь.

– Какое? – хрипло спросил он.

– Ирина. Макар, ты уверен, что нормально себя…

Вопрос закончить не удалось: Илюшин шагнул к ней, обнял и крепко прижал к себе.

– Ты обнимаешь мою жену, – напомнил Бабкин.

– А если бы тебя тут не было, то и расцеловал бы. Ну, конечно, вторая убитая – Ирина!

– Ты знаешь, кто это?

Макар усмехнулся.

– Как ни странно, да. Собственно, это из-за неё меня похитил Будаев.

Глава 17

Морская яхта «Одиссей» разминулась с бригантиной «Мечта» на несколько часов. Когда Бабкин попросил капитана как можно быстрее высадить их в ближайшем крупном порту, он, сам того не зная, спас жизнь Макару Илюшину и, возможно, ещё не одному человеку на корабле.

Убедившись, что пленника нет на «Одиссее», Никита Будаев вытащил из постели сонного Адриана, не понимающего, что происходит, и бил до тех пор, пока юноша не потерял сознание. Поначалу Адриан пытался сопротивляться. Но противостоять озверевшему Будаеву он не мог. Спасло его вмешательство Саламата.

– Шошана рада будет, – невозмутимо сказал телохранитель, когда хозяин в очередной раз занёс кулак над изувеченным парнем.

Будаев подумал – и опустил руку.

Затем он вернулся в каюту Илюшина, отвязал врача, к которому без разрешения хозяина никто не осмеливался подойти, и избил его тоже.

– За что? – расквашенными губами мычал несчастный доктор. Ухоженная борода, о которой он так заботился, была перепачкана его собственной кровью. В попытке спастись от Будаева он метался по всей каюте, потом бросился к пролому в переборке и успел схватиться за стены, оставив на рисунках Илюшина несколько алых отпечатков. Никита без труда догнал его.

– За то! Что! Поставил! Неверный! Диагноз! – объяснил он, методично нанося удары съёжившемуся на полу мужчине.

Саламат слушал затихающие стоны не морщась. Доктор не виноват. Куница – хитрый зверь, обманет кого угодно. Но бьют не виноватого, а того, кто оказался под рукой.

За врача неожиданно заступился Василий.

– Может, этот и не ошибся, – подал он голос.

Будаев обратил к нему побагровевшее лицо.

– Он сказал, парень слаб. Сказал, не переплывёт даже бассейн для инвалидов.

– Вот не факт, что он переплыл, – осторожно пояснил свою мысль охранник и на всякий случай отступил на шаг назад.

Никита отёр выступивший пот. Он действительно не учёл, что Илюшин мог и не довести побег до конца. В его представлении Макар уже сидел на террасе таверны, попивая вино и в красках повествуя окружающим, как оставил в дураках самого Будаева.

Образ этот не имел никакого отношения к реальности, и когда ослепляющая его вспышка бешенства прошла, Никита это осознал.

Он обернулся к Саламату.

– Кто-то умирал сегодня в море? – тяжело дыша, спросил он.

Тот мотнул головой.

– Нельзя сказать. Очень далеко. Вода повсюду.

– Попробуй.

Саламат прикрыл веки.

Смерть всегда оставляет за собой след. Убери тело, смой кровь – запах останется в воздухе, как дым от потушенного костра. Найрук давным-давно научила его чувствовать этот запах. Объяснила и ещё кое-что.

«Где смерть – там жизнь. Чья-то смерть – всегда чья-то жизнь. Волк убивает оленя и живёт его мясом. Важенка убьёт волка ударом копыта, и её детёныш будет спасён. Ты убьёшь детёныша в голодный год – и сохранишь жизнь своей семье. Но это самое простое. Слушай меня внимательно, мой мальчик, и всегда помни: смерть – это камень, брошенный в реку. Если камень тяжёл, круги разойдутся далеко, от них качнётся осока, жук взлетит в испуге и врежется в глаз бегущему соболю, соболь попадёт под выстрел охотника. Учись видеть, как расходятся круги.

– Что с того соболя? – спросил тогда Саламат. Он внимательно слушал, но понимал далеко не всё. – Где будет жизнь? Охотник ведь не съест его!

– Нет, мальчик, – найрук покачала седой головой. – Не съест. Но для охотника это будет десятая шкурка. Он подарит её отцу девушки. Отец отдаст за него свою дочь. У неё родятся дети, восемь детей. Опоздай охотник на день, и отец решил бы иначе, и девушка вышла бы за другого. Но камень погнал волну, волна качнула осоку, с осоки взлетел жук, задел соболя, охотник убил зверя. Понимаешь теперь, где жизнь?

Саламат задумался.

– А смерть? Ведь камень мёртвый, он не может умереть!

– Вьюрок, которого пытался схватить ястреб. Ястреб убил птицу. Но та упала в воду.

Мальчик широко раскрыл глаза. Как уйду-найрук может всё это видеть?!

Старуха улыбнулась, видя его изумление. Её лицо, маленькое и морщинистое, как старая лепёшка, оказалось совсем близко от него.

– Но и это ещё не всё. Ты будешь следующим найрук. Научишься видеть, где проходит твоя тропа через чужие смерти. Будешь понимать, что пользы тебе и твоему племени с маленького убитого вьюрка.

Тут Саламат расхохотался во весь голос. Бабушка смеётся над ним!

Старуха не обиделась, даже растянула в ухмылке лягушачий рот. И голос её был полон веселья, когда она сказала:

– Твой отец выкупил твою мать за десять отменных соболиных шкур.

Саламат вспомнил, что у него пять братьев и две сестры, и смех его оборвался».

В конце концов он научился тому, что умела уйду-найрук. Понял, насколько простым был её урок. Так дети на палочках складывают два и два. Он овладел многими умениями, в том числе – читать по следу о сбывшейся смерти.

Но то было в тайге. А здесь море. Вода – не его стихия.

Однако Саламат всё-таки попытался. Он закрыл глаза – и съёжился в маленькую букашку на краю мясистого зелёного листа, ощутил, как под ним собирается тонкая сеть жилок. Он обратился пауком, вслушивающимся в дрожание паутины. Стал лохмотьями облака, развеянного над морем. Растёкся по дну подводной тварью со щупальцами, каждое из которых чувствует движение в глубине волн, как рыбак чувствует подёргивание лески, намотанной на пальцы.

Саламат ждал долго, но ничего не происходило. В комнате стояла тишина. Наконец телохранитель разомкнул веки.

– Он жив.

– Я тупица, – сказал Макар. – Должен был догадаться, как только ты упомянула Ирину. Но я пропустил это мимо ушей.

Снаружи мгла сделалась до того плотной, что казалось, будто не волны, а сама ночь бьётся о борт корабля. Бабкину почудилось, будто качка усилилась. Он проглотил таблетку от тошноты и протянул две Маше.

– Мне тоже дай, – попросил Илюшин. Он примостился за крошечным столиком у иллюминатора – и то лишь после того, как Маша твёрдо сказала, что сидеть на столе она ему не позволит. За неимением подоконника Илюшину пришлось довольствоваться стулом.

Бабкин устроился на полу, опираясь спиной о край койки.

– Ирина – это жена Будаева.

– Та несчастная, которую задушили? – ахнула Маша.

– Она самая. Только не задушили, а свернули шею. Для полной уверенности можно было бы расспросить доктора, но я не сомневаюсь, что он всё подтвердит. Ирина Будаева была убита, а вместе с ней и два охранника.

– Ты думаешь, это дело рук одного человека? – спросил Сергей.

– Да.

– Я бы сказал, такое под силу только киллеру со спецподготовкой, – усомнился Бабкин.

– Женщина не оказала сопротивления, а охрану он убил ножом. Подозреваю, это была «бабочка».

– Что? – переспросила Маша.

Илюшин перехватил ручку так, чтобы она наполовину торчала из кулака.

– Один человек мне как-то показывал. – Он немного привстал. – Это делается вот так…

Макар быстро расчертил воздух крест-накрест, будто обрисовав два узких крыла слева и справа от себя.

– А почему телохранители не стреляли? – возмутилась Маша. – Как они вообще подпустили к себе убийцу с ножом?

Бабкин невесело усмехнулся.

– Маш, ты только не обижайся, – мягко сказал Илюшин. – Но ты, наверное, представляешь себе работу телохранителей по одноимённому фильму.

– Ну… примерно, – согласилась Маша.

– Ничего похожего на «Одиссее» не было. Представь: босс уехал. Его любовники разошлись по каютам. Всё тихо, хозяин раньше четырёх утра не вернётся. Из того, что рассказал мне Будаев, следует, что охрана у него совмещает сразу несколько функций. Все умеют управлять яхтой, а один так даже и готовит!

– И что из этого? – не поняла Маша.

– Так не делают, – подал голос снизу Бабкин. – Охрана должна охранять, повар – готовить, штурман – штурманить. А что касается фильма, так это дикая пурга. С завываниями!

Маша решила не обращать внимания на злопыхательские замечания мужа и стала слушать Илюшина.

– Серёга прав. Как только телохранителям передают дополнительные функции, на охране можно поставить крест. Я видел у Никиты только одного человека, способного оградить хозяина от нападения, и то у меня от него неоднозначные впечатления. Остальные – это чёрт знает что! У этих людей основная работа – удовлетворение императорских амбиций Будаева. Не уверен, правда, что они это понимают.

– Но себя-то защитить они могли?

Макар покачал головой.

– Фактор неожиданности. Плюс узкая дверь, в которую они вынуждены были проходить по одному. Плюс отсутствие нормальной подготовки. Плюс – расслабленность. У них наверху работал телевизор. Им наверняка не терпелось проверить, что там за шум, и вернуться к своей порнушке.

– Плюс раздолбайство, – добавил Бабкин. – Ты сказал, они даже оружие не вытащили?

– Второй пытался, но не успел.

– Идиоты.

– Таких уж Будаев нанял.

– Макар, а какой он, Будаев? – вдруг спросила Маша. – У меня по твоим рассказам вырисовывается чудовище.

Макар задумался.

– Нет, он не выглядит чудовищем. Никита производит впечатление незаурядного, временами даже обаятельного человека. При этом опасного. Жёсткого. Себе на уме. В общем, мало напоминающего ту сволочь, которую описывали СМИ.

Он собирался добавить, что тем страшнее, когда из этого крепкого предпринимателя вдруг вылезает зубастая морда, начисто лишённая человеческого облика… Но не стал. Ему не хотелось пугать Машу.

– И чем же тебя впечатлил подобный тип? – удивился Бабкин. – Мы таких пачками встречали.

– Это человек, который никогда не сворачивает с пути, – не задумываясь, ответил Макар.

– В смысле, никогда не сдаётся? Я всегда был уверен, что это положительная характеристика.

Илюшин усмехнулся, вспомнив Никиту.

– Нет, Серёга. Не сдаваться можно по-разному. А Будаев прёт к мечте независимо от обстоятельств и людей. Окажешься на его пути – раздавит и не заметит. При этом средства у него не соответствуют цели.

– Как это?

Илюшин пощёлкал пальцами в поисках подходящего примера и сказал первое, что пришло в голову:

– Представь, что ты хочешь мороженого. А единственный киоск поблизости уже закрывается. Продавщица сложила вещи и собирается уходить. Какие у тебя есть способы получить заветный рожок?

Бабкин пожал плечами:

– Масса способов. Дать денег тётеньке. Уговорить. Обаять. Наплевать и сгонять в другой киоск.

– Решить, что от мороженого толстеют и пойти за шпинатом, – присовокупила Маша.

– Угу-угу, – покивал Макар. – Так вот, дети мои, у Будаева способ один: отобрать тележку у продавщицы, а будет сопротивляться – прикончить. Потому что он хочет мороженого. И всё. Точка. Он не будет искать другие варианты, потому что не видит причин, зачем ему это делать.

– Чтобы не убивать продавщицу, например, – предложила Маша.

– Ты рассуждаешь как нормальный человек. В системе координат Будаева его желание мороженого стоит несравнимо выше жизни какой-то тупой тётки. И так во всём. Он похитил меня, считая, что я, зная его репутацию, не стану с ним работать. Однако можно было найти другие способы. Попробовать уговорить меня. Подкупить. Найти подставное лицо, чтобы у меня не было причин отказываться. Ничего из этого он пробовать не стал, а просто дал мне по башке, запихнул в яхту и вывез из страны. С его точки зрения, у меня есть мороженое.

– И выходит, сейчас ты это мороженое у него отнял? – осторожно уточнила Маша.

– Угу-м. Ещё и в морду ему плюнул.

В каюте повисло молчание. Нарушил его Бабкин:

– Макар, я одного никак не пойму: с какой стати Козулин вообще обсуждал убийство, случившееся на другом корабле. У тебя есть предположения? Или пойдём и его самого напрямик спросим?

– Есть догадка.

– Делись!

– Сперва проверим её. К счастью, убедиться очень просто. Открывайте интернет!

Маша вытянула губы трубочкой, будто собираясь свистнуть. Бабкин озадаченно почесал в затылке.

– У вас что, нет интернета? – недоверчиво спросил Илюшин. – Вы шутите!

Бабкин хмыкнул.

– Мы, мой дорогой, на бригантине.

Макар непонимающе глядел на него.

– Посреди моря, – уточнил Бабкин.

– Смехотворное оправдание!

– Это не оправдание, а объяснение!

– Господи, куда я попал?! – застонал Илюшин. – Какая жестокая судьба привела меня в эту дыру без благ цивилизации?

Сергей выразительно потёр кулак.

– Мог бы быть интернет, – заступилась за честь бригантины Маша. – Мы не успели купить местные симки. А интернет в роуминге слишком дорогой.

Макар схватился за голову:

– Дикие же вы люди! Как можно жить без сети?

– Ты три месяца жил! – парировал Бабкин.

– Я чуть не сдох!

Сергей повернулся к койке и выразительно побился головой об край. Илюшин участливо наблюдал за его страданиями.

– Если бы это могло помочь нам с интернетом, я бы даже тебя поддержал, мой крепкоголовый друг. Но сейчас предлагаю всем озаботиться вопросом, как попасть во всемирную паутину.

В конце концов Бабкин, ругаясь и уверяя, что затея Илюшина его разорит, подключил к Машиному ноутбуку свой телефон.

– У тебя две минуты! – сурово предупредил он Макара. – И если после этого мне придёт счёт стоимостью в квартиру, я почку продам. Твою.

Но Илюшину хватило одной минуты. Он быстро ввёл запрос в поисковую строку и усмехнулся, когда Гугл выдал ответ.

– Я всё-таки не такой кретин, как могло бы показаться, – пробормотал он. – Во всяком случае, здесь я догадался правильно.

– Покажи, что там! – Маша от нетерпения разве что не приплясывала перед компьютером. Бабкин сдерживался, но и ему не терпелось посмотреть, какую догадку смог подтвердить Илюшин.

Макар поставил ноутбук на стол, чтобы им было видно.

– Познакомьтесь: Никита Ильич Будаев.

В первый момент Сергей почувствовал разочарование. Мужик как мужик, не особо располагающей внешности.

– Не знаю, что ты там говорил про обаяние… Рожа кирпича просит. Да и вообще хмырь.

Он посмотрел на Машу, ожидая поддержки. Но та уставилась на экран, словно не слышала его.

«Чем это её Будаев заворожил?» – удивился Сергей, и тоже стал смотреть.

– Боже ты мой… – прошептала Маша. – Ты по сходству понял?

– Да так, носилось что-то в воздухе, – отозвался Макар. – Сходство до меня дошло не сразу. Хотя оно выраженное, несомненно.

– Э, э! Вы о чём? С кем сходство?

Бабкин переводил непонимающий взгляд с жены на друга.

– В верхний угол посмотри, – посоветовал Илюшин. – Если не видишь, на кого похож наш герой, может, тебе его генеалогическое древо что-нибудь подскажет?

То, что Макар высокопарно назвал генеалогическим древом, в действительности являлось сухим перечислением ближайших родственников Будаева. Жена, Ирина Сергеевна Будаева. Мать, Галина Антоновна Будаева.

Бабкин открыл рот, да так и остался сидеть с отвисшей челюстью.

– Галина Антоновна? – ошеломлённо повторил он, когда обрёл способность говорить. – Та самая? Жена капитана?!

– Да-да, она самая, – подтвердил Макар. – Упавшая за борт, если верить местной команде.

Маша схватила мужа за плечо:

– Теперь понимаешь? Будаев – это сын Ильи Ильича!

Сергей сдержал ругательство. Только этого им ещё не хватало! Он заскользил глазами по сухим строкам биографии Галины Будаевой.

– Глава и единственный акционер строительной компании «Веста»… – вслух прочитал он. – Это та «Веста», которая облепила коттеджными посёлками всё Подмосковье?

– Да.

– Темир Гиреев говорил, что у неё полторы тысячи человек в подчинении! – вспомнила Маша. – И что она своё дело подняла с нуля. Я тогда не приняла его слова всерьёз, подумала, что преувеличивает.

– Он не преувеличил, а преуменьшил, – сказал Макар. – Будаева – известная личность в бинес-кругах. Жёсткая, крутая тётка. Можно найти фото, но трафик сожрёт кучу денег.

Сергей махнул рукой:

– Ищи.

Две минуты спустя все трое вглядывались в фотографию Галины Анатольевны.

– Слона на скаку остановит, – пробормотал наконец Сергей, – и хобот ему оторвёт.

Бригантину так подкинуло на очередной волне, что все трое подпрыгнули. Но они были слишком заняты своим расследованием, чтобы придать значение усиливающейся качке.

Сергей провёл ладонью по лбу, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

– Значит, твой похититель – сын капитана нашей бригантины. Стоп! А почему фамилия другая?

– Фамилия по матери, – сказал Маша, внимательно изучавшая сайт. – Будаева оставила свою, когда вышла замуж за Муромцева.

– Охо-хо… А точно его сын?

– Никаких сомнений, – заверил Макар. – Если тебе мало отчества – а он Никита Ильич – посмотри ещё раз в это интеллигентное лицо.

Бабкин фыркнул, услышав про интеллигентное. Но не признать очевидное он не мог: Никита Будаев был очень похож на отца.

– Как дурная копия, – прошептала Маша, думая о том же.

Сверху сквозь переборки до них донеслись отрывистые крики. Она прислушалась. Капитан отдавал команды – кажется, убирали паруса – и первым её побуждением было броситься наверх, чтобы помочь. Сейчас, когда нет Антоши, подручным Муромцева приходится нелегко.

Но потом она вспомнила, чему их учил Яков Семёныч. «Пока вас не зовут – не лезьте. Звучит грубовато, но на судне дела обстоят именно так. «А если критическая ситуация?» – спросила тогда Кира. «В критической ситуации не лезьте особенно. Ваша задача – собственная безопасность. О безопасности корабля позаботится команда».

Их пока не звали, и в глубине души Маша была этому только рада. Наверху темно и холодно, брызги летят со всех сторон, ноги разъезжаются на скользкой от воды палубе. Кажется, будто корабль, как норовистая лошадь, задумал сбросить тебя в пучину. Надо не только удержаться, но и выполнить приказы – быстро, точно, не путаясь в шкотах, фалах, гитовах и, господи прости, крюйс-бом-брам-стеньгах.

– Когда ты понял? – спросил Сергей, посмотрев на Илюшина. – Что такое носилось в нашем воздухе?

Макар взлохматил волосы привычным жестом.

– Ирина – распространённое имя, так что это могло быть и совпадением. Но когда я начал засыпать – помнишь, в коридоре, прямо на ходу? – мне пригрезилось, будто я по-прежнему на «Одиссее». Только на «Одиссее» состарившемся, превратившемся в деревянную бригантину. Капитан здесь был тот же, даже не сильно изменившийся, но во сне я его не боялся. Подсознание прямым текстом мне твердило, что передо мной – пожилая версия Будаева, но я сообразил, что это значит, только час назад.

Илюшин, устав сидеть, сполз со стула и растянулся на полу.

– Маш, отключай интернет, он нам больше не понадобится. Дети мои, вы осознаёте, какая любопытная картина разворачивается перед нашими взорами?

– Да чего тут осознавать! – недобро усмехнулся Бабкин. – У капитанов двух судов умирают жёны с разницей в несколько месяцев. При этом один капитан – отец другого. Теперь я понимаю, отчего Козулин так бесился. Я бы тоже отказывался признать это простым совпадением.

– И при этом мы знаем, что Ирина Будаева погибла насильственной смертью, – напомнил Макар.

Корабль качнуло, и Сергей ухватился за стол, чтобы не свалиться на пол. Маша едва удержалась на кровати.

– Не сочтите за критику этого чудного корабля… Но у вас каждую ночь так весело? – после недолгой паузы поинтересовался Илюшин.

– Вообще-то в первый раз, – отозвалась Маша, стараясь заглушить тревогу. У неё возникло то же неприятное сосущее чувство, какое бывает, когда самолёт проваливается в воздушную яму. Летать она боялась и перед каждым путешествием преисполнялась уверенности, что именно этот самолёт непременно упадёт.

– Значит, в мою честь, – решил Макар. – Возвращаемся к нашим жёнам. Ирину Будаеву убили, Галина Будаева утонула, упав за борт. Вам не кажется, друзья мои, что в свете первого убийства вторая смерть тоже стремительно приобретает черты насильственной?

– Кажется… – Бабкин мрачнел на глазах. Он догадался, к чему ведёт Илюшин. И ещё лучше понял Козулина. Теперь ему тоже катастрофически хотелось выпить, желательно чего-нибудь покрепче.

Но ещё существовал шанс, что он ошибается.

– Маша, ты уже отрубила интернет? – спохватился Макар. – Стой, не выключай! Мне нужно кое-что проверить.

Он вскочил и склонился над клавиатурой.

– Боюсь, это займёт больше времени…

– Что ты ищешь? – приподнялась Маша.

Бабкин тяжело вздохнул. Он знал ответ.

– Ищет, к кому перешли акции «Весты» после смерти Будаевой.

Илюшин внимательно посмотрел на него.

– Серёга, мне очень жаль. Но факты – вещь упрямая.

– Подлые они, а не упрямые!

Маша непонимающе переводила взгляд с одного на другого и, наконец, не выдержала:

– Скажите же мне, что происходит! Что я только что пропустила?

Бабкин молчал, потирая переносицу.

– Ты ничего не пропустила, – успокоил её Макар, снова уткнувшись в ноутбук. – Ага, вот и та информация, которую мы искали. Сказать вам, или сами догадаетесь? Кто унаследовал акции строительной компании «Веста»?

– Муромцев, конечно, – Маша пожала плечами. – Он же муж. То есть вдовец.

– Если бы это было так, я бы обрадовался, честное слово, – почти виновато сказал Илюшин. – Но, к сожалению, это не так.

– А кто же?

– Сын, – ответил Бабкин, не глядя на экран. – Никита Будаев. Должно быть, по завещанию.

– Ты прав. Здесь пишут, что «Веста» перешла к Никите. Значит, Галина Антоновна оставила свои деньги сыну, а не мужу.

– Как же так… Он же подлец законченный, – растерянно проговорила Маша. – Подсовывать подделку вместо лекарства – это просто… просто… просто не знаю, какой свиньёй надо быть! Из-за его мошенничества кто-то, может быть, даже умер!

– Однако это не помешало Галине Будаевой нанимать для него адвокатов, подкупать судей и прятать у себя, когда он якобы был в бегах. Никита сказал: «Всем, что я имею, я обязан своей матери». Они друг друга очень любили.

Все трое замолчали. Бабкин вспоминал то, что сказал ему Темир Гиреев о смерти Галины. Макар рассматривал фотографию мужчины, для которого похитить человека было равнозначно тому, чтобы выдернуть морковь из грядки. Маша думала о женщине, для которой не имело значения, сколько преступлений совершил её сын.

– И всё это очень тесно сплетается с тем, что случилось на «Одисее», – вдруг сказал Макар, будто заканчивая какую-то мысль.

Бригантина снова покачнулась, издав глухой протяжный скрип, идущий откуда-то из самого нутра. Бабкин успел вовремя поймать стакан с водой, поехавший к краю стола, а Макар уже в воздухе подхватил упаковку с таблетками. Наверху послышался выкрик капитана, что-то застучало, затем раздался громкий хлопок, как от лопнувшего воздушного шара.

Маша вздрогнула и тревожно посмотрела на мужа.

– Подожди, подожди! – озадаченно проговорил Бабкин. – То есть, как это? При чём здесь «Одиссей»? Ведь там убийца из своих!

Макар выставил локоть на пути ноутбука, подумывавшего вслед за стаканом сползти со столика.

– Ничего подобного! Я тоже так думал, пока не наткнулся на якорную цепь!

За иллюминатором вскинулось что-то глянцевое, чёрное, показавшееся Маше огромным, как кит. Она не сразу поняла, что это всего лишь волна.

– Товарищи, а вам не кажется, что нам пора за спасжилетами? – слабо выдавила она, не отрывая взгляда от лоснящейся массы, тяжело осевшей обратно в море.

Илюшин с Бабкиным никак не отреагировали.

– Что значит – наткнулся? – скептически осведомился Сергей. – Как это, интересно, можно на неё наткнуться, а?

– Не придирайся к словам. Ну, не наткнулся, а целенаправленно искал.

– Серёжа! Мне кажется, мы сейчас утонем!

– Зачем она тебе понадобилась? Я просто хочу понять, чем ты руководствовался.

Макар неожиданно задумался.

– Давайте пойдём наверх! – взмолилась Маша. Никакого эффекта.

– Не знаю, – сказал наконец Илюшин. – Голос интуиции. Когда я попросил охранника показать мне якорную цепь, то ещё не знал, что она собирает на себя всякую гадость.

Бригантина ещё раз сильно покачнулась, и вдруг болтанка прекратилась. Маша осторожно подползла к иллюминатору и прижалась носом к стеклу. Волны по-прежнему казались ей невероятно огромными, куда выше их маленького кораблика, но почему-то больше «Мечта» не подчинялась им.

– И какую же гадость ты нашёл? – за её спиной спрашивал Бабкин. Его, кажется, вообще не тревожила их участь. Да и Илюшина тоже.

– Обрывок верёвки. Она была привязана к одному из колец, а часть её застряла между звеньями. И тут до меня дошло. Записывающая камера – это обычная «вертушка», угол обзора по вертикали у неё ограничен. Никакие суда действительно не подходили в ту ночь к «Одиссею». Это был пловец, один-единственный! Последние метров двадцать он, думаю, проплыл под водой. И на записи его не видно!

– Постой, постой… – встрепенулась Маша и повернулась к ним. – Как – пловец? Ты говорил, яхта стояла не в порту!

До них снова долетел голос капитана. Ему отозвался боцман. Как Маша ни прислушивалась, она не улавливала ни тревоги, ни страха в их выкриках.

Илюшин перевернул исчёрканный Бабкиным лист бумаги на чистую сторону и схематически изобразил яхту. Линия в десяти клетках от неё, очевидно, обозначала порт.

– Отсюда, – он показал на линию, – досюда, – ткнул в лодку, – пять километров. Даже я смог проплыть десять!

– Но ты утонул! – рявкнул Бабкин.

– Да, а с тобой сейчас Ктулху разговаривает, – флегматично заметил Илюшин и пошевелил пальцами под подбородком.

– Ты же понимаешь, о чём я! Тебя едва спасли.

– Но я и не пловец, – возразил Макар. – К тому же едва очухался от последствий травмы! Представь, что на моём месте был бы подготовленный человек.

Маша, только было расслабившаяся, снова напряглась, почувствовав изменения в поведении моря. Теперь их раскачивало не с боку на бок, а подкидывало вверх-вниз. Как будто бригантина была всего лишь бумажным корабликом на ковровой дорожке, по которой забавляющийся мальчишка пускал волны, встряхивая её за края.

«Мы всё-таки утонем…»

В иллюминатор вдруг ударила вода и со всхлипом разлетелась – Маше почудилось, что лопнуло и взорвалось стекло. Корабль возмущённо загудел и наклонился на правый бок.

– Вас точно не ждут наверху? – озаботился Илюшин, съезжая со стула. – Паруса, то-сё… Что-то нас кренит.

– Позовут, – отмахнулся Бабкин. – Не отвлекайся! Хочешь сказать, убийца преодолел вплавь пять километров?

При слове «вплавь» Машу передёрнуло. Она с ужасом смотрела, как издалека на них снова катится поблёскивающий вал. Высоту его можно было понять только по огромной шапке белой пены. Попав в луч света с корабля, пена стремительно пожелтела, а потом вал докатился до них и исчез – как будто впитался в борт бригантины.

– Может быть, немного меньше. Он был в ластах, маске и трубке, на поясе висел нож. Про маску и трубку я знаю, потому что на записях с камер его не видно, значит, какое-то расстояние он проделал под водой. Про ласты – это очевидно. Он экономил силы и время. Когда убийца добрался до «Одиссея», задняя платформа для спуска на воду была закрыта, а все лестницы – подняты. Будаев покинул яхту незадолго до этого, а Шошана решила не купаться в ту ночь.

– А как же он забрался на борт?

– По якорной цепи.

– Фиг с два ты по ней залезешь! – не выдержал Бабкин.

– Я – не залезу, – согласился Илюшин. – А тот, кто смог сломать шею женщине и прикончить двоих охранников – запросто.

Бабкин посопел.

– Он что, в ластах лез?

– Бинго! – Макар щёлкнул пальцами. – Вот это – правильный вопрос! Конечно, он лез не в ластах. Ласты он, видимо, рассчитывал оставить на платформе или забросить на борт. Но это оказалось невозможно. И тут ему на помощь пришла удача – или, вернее, это он так решил. Маленькая верёвочка, застрявшая в якорной цепи и плавающая рядом.

– Он их привязал!

– Конечно! Узел он сделал чуть выше уровня воды, скользящий, чтобы не возиться на обратном пути, когда срочно придётся хватать ласты. Маску, наверное, поднял на лоб. И полез вверх по звеньям цепи.

Корабль снова плавно перевалился через невидимый гребень, и Маша не выдержала. Илюшин и её муж сошли с ума! За ними раньше не наблюдалось такого пренебрежения собственными жизнями, но море и удар по голове меняют людей.

– Я скоро приду, ждите меня здесь, – сдавленным голосом проговорила она и быстро пошла к выходу.

Возле двери Маша обернулась. Даже если бы она сообщила им, что только что забила команду гаечным ключом, они не прервали бы разговора. Оба нашли кое-что более интересное, чем шторм и тонущее судно, и азартно обсуждали убийство.

«Чёртовы идиоты! – ругалась Маша, карабкаясь по трапу и страшась представить, что ждёт её на палубе. – Мальчишки!»

Но когда она высунула голову наверх, её ждал сюрприз. Бригантина вовсе не носилась по бушующему морю, потеряв руль и ветрила. Паруса были убраны, у борта, широко расставив ноги, стоял Яков Семёныч в длинном синем плаще с капюшоном, край которого полоскал ветер, а из рубки доносились голоса и совершенно неожиданный в этой обстановке аромат кофе.

Маша осторожно выбралась на поверхность и осмотрелась. Куда делись свирепые буруны? То, что снизу, из каюты воображалось ей не меньше, чем девятым валом, на поверку оказалось просто быстро катящимися гребнями воды, с которых ветер срывал пену.

– Кому не спится в ночь глухую? – окликнул боцман. Голос у него был совершенно спокойный. – А, Мария!

– Ничего себе глухая… – Маша, ёжась в своей тоненькой футболке, подошла к нему. Волосы сразу покрылись мельчайшими капельками брызг. – Я думала, мы тонем!

Старик от души рассмеялся.

– Господь с вами! Пять баллов от силы!

– А этот ураган?

– Ветерок, пожалуй, свежий. Но ничего особенного.

Он наклонился к ней и заговорщическим тоном спросил:

– Кстати, знаете, что означает примета, если чайка летит гузном вперёд?

– Нет…

– Значит, ветер очень сильный! – тем же таинственным тоном поведал Яков Семёныч.

Маша засмеялась. Всю тревогу её как рукой сняло.

– А если мы не наблюдаем подобного явления, – как ни в чём не бывало продолжал боцман, – значит, всё не так уж и страшно.

Её охватил стыд. Сколько всего она успела нафантазировать, пока Бабкин с Илюшиным спокойно разговаривали!

– Нельзя быть такой трусихой, – подумала она вслух. – Это ужасно.

Яков Семёныч бросил на неё испытующий взгляд.

– Я, конечно, не женщина. Но слышал, что для прекрасного пола есть хороший рецепт преодоления испуга.

– И какой же? – удручённо спросила Маша.

– «Любопытство сильнее страха». Так мне мать говорила.

– Боюсь, со мной не сработает, – вздохнула она. – Когда мне страшно, то совершенно не до любопытства. Вот сейчас, например, меня совершенно не интересовало, пойдём ли мы ко дну быстро или медленно, и успею ли я захватить спасательные жилеты.

– Не всё сразу, – ухмыльнулся боцман, – не всё сразу! А вообще – не волнуйтесь. У нас лучший капитан, какого можно отыскать во всех этих морях. Уж мне-то можете поверить!

Когда Маша вернулась в каюту, Сергей изумлённо воззрился на неё. Потом посмотрел на то место, где она сидела раньше, как будто ожидал увидеть там её копию.

– Ты куда-то уходила??

Маша не нашлась с достойным ответом на этот выдающийся со всех сторон вопрос и, тяжело вздохнув, без лишних слов пробралась обратно на койку.

Кажется, до того как она ушла, они спорили о том, как убийца залез по якорной цепи. В ластах… Или, наоборот, не в ластах?

– Дальше нам всё известно, – говорил Илюшин, показывая что-то на странной схеме, очевидно, понятной им обоим. – Он убил Ирину Будаеву. Убил прибежавших охранников. Выбросил окровавленный нож за борт – сразу же, чтобы если его схватят, у него не было при себе такой веской улики – и прыгнул за борт. Я абсолютно уверен, что он планировал расправиться не только с женой Будаева, но и с ним самим. О привычках Никиты наш пловец понятия не имел, как и о том, что яхта напичкана охранниками. Ему ещё повезло, что в ту ночь их оставалось всего двое!

Макар несколькими ловкими движениями сложил из листа бумаги то ли крыло самолёта, то ли нож страной формы и бросил Сергею.

– Итак, он прыгает в море и обнаруживает, что за время, проведённое на яхте, вода немного прибыла. Совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы его скользящий узел скрылся под волнами. Верёвка предсказуемо разбухла. Убийца пытается развязать узел, торопится, нервничает, не замечая того, что часть верёвки зажата между звеньями.

– Так вот почему ты решил, что нож он выкинул раньше! – понял Бабкин.

– Ну конечно! Если бы при нём был нож, можно было попросту перерезать верёвку. Но он этого не сделал.

За окном зашумел дождь, как будто опустили громыхающий занавес. Маша уже ни на что снаружи не обращала внимания, а Бабкин мимоходом отметил, что погода портится с каждым часом, и вновь вернулся мыслями к убийству.

– И как он освободил ласты? Если бы они остались привязанными к цепи, их бы неизбежно нашли.

– Разумеется, и очень скоро. Я думаю, через какое-то время он бросил возиться с затянувшимся узлом и просто дёрнул со всей силы за ласты. Не знаю, за что они были привязаны, за боковину или за дыру в пятке… Ясно только, что это не были ласты с ремнём, потому что ремень не порвался бы. А эти – порвались. Он нацепил их и вернулся на своё судно.

– Почему именно на судно? – возразил Бабкин. – Он мог и с берега приплыть.

– Он приплыл с судна, и мы оба знаем с какого, – тихо сказал Макар.

Маша вскинула на него глаза. О чём это они?

Бабкин медленно скомкал в ладони обрывок бумаги с их схемами.

– У тебя нет никаких доказательств, кроме предположений, – с трудом, как показалось Маше, выговорил он.

– У меня есть факты.

Илюшин встал, дошёл до двери, развернулся и шагнул обратно. Но не сел, а остался возвышаться над Машей и Сергеем.

– На бригантине погибла жена капитана – это раз. – Он загнул палец. – Её деньги остались не мужу, а сыну – это два. Жена сына вскоре была убита – это три. К якорной цепи «Одиссея» что-то привязывали – это четыре! И я уверен, что это «что-то» – именно ласты!

Он помахал у Сергея перед носом крепко сжатым кулаком.

– Сядь, – устало попросил Бабкин.

Илюшин опустился на стул и растопырил пальцы.

– Мне нужны всего два доказательства. Два! Вахтенный журнал, в котором мы найдём запись о том, что в ночь убийства Ирины Будаевой «Мечта» стояла в порту неподалёку от «Одиссея». И рваные ласты. Если только их не выкинули.

– Их не выкинули, – глухо сказал Бабкин.

Макар некоторое время смотрел на него, потом резко перегнулся через стол:

– Ты видел их? Видел?!

– Ну, видел, – неохотно признался Сергей. – Держал в руках. Проушины действительно разодраны.

И тут Маша словно проснулась.

– Вы что, хотите сказать… – не веря самой себе, начала она, – что убийца с «Одиссея» находится здесь?!

Бабкин с Илюшиным молчали: Макар – виновато, Сергей – угрюмо. Он мял и перекатывал в кулаке скомканную бумажку, и Маша вдруг вспомнила их высадку на первый остров.

– Рваные ласты… – Она чуть не задохнулась. – Серёжа, послушай…

– Да помню я, – без выражения отозвался муж, поняв, что она хочет сказать.

Вся картина, которую рисовал Илюшин, вдруг предстала перед Машиными глазами целиком. Она выглядела до ужаса убедительно.

– И вы… вы хотите сказать, – запинаясь, начала Маша, – что на «Одиссее» был… Муромцев?

Словно в ответ на её вопрос сверху вновь донёсся бодрый голос капитана. Все вздрогнули и подняли глаза к потолку. «У нас лучший капитан, какого можно отыскать во всех этих морях!» – вспомнилось ей.

– Я не хочу, – сказал Сергей. – Он хочет. – И кивнул на Илюшина.

– Невозможно!

Она хотела сказать: невозможно, чтобы человек, который нам так нравится, совершил такой чудовищный поступок. Он ел с нами за одним столом, смеялся, строил из себя сурового капитана, он взял Илюшина под свою опеку, как взял бы любого, попавшего в беду…

Нет. Не может быть. Он не должен, не может оказаться убийцей, хладнокровно расправившимся с женой сына. («И охранниками», – тихо напомнил внутренний голос).

– Я руководствуюсь старым правилом: ищи, кому выгодно, – ровно сказал Макар. – Смерть жены была бы выгодна капитану, но наследства он не получил. Теперь ему стала выгодна смерть сына и его жены, потому что у них нет детей. Значит, он единственный наследник.

– Не считая родителей Будаевой!

– Она сирота, об этом везде пишут. Кстати, убийца должен хорошо плавать. Не просто хорошо, а превосходно! Как у Муромцева с этим обстоят дела?

Маша с Бабкиным переглянулись. Сергей отвёл глаза.

– Отлично он плавает. Тренируется каждый день в любую погоду.

– Уверен?

– Мы своими глазами видели.

Илюшин помолчал.

– Тогда дело только за судовым журналом, – сказал он наконец. – Я уверен, там сохранилась запись о стоянке. А если расспросить команду, они могут подтвердить, что это была идея капитана – остановиться там на одну ночь.

«Вахтенный журнал», – подумала Маша. Что ж, у них ещё есть надежда. Если они выяснят, что «Мечта» была совсем в другом месте той ночью, то все выкладки Илюшина, пока безжалостно убедительные, сразу обернутся одной большой ошибкой.

Если.

И тут Бабкин задал вопрос, который вертелся у неё на языке:

– Что мы сделаем, если записи в вахтенном журнале подтвердят твою версию?

После вердикта Саламата Будаева словно подменили. Ярость ушла, он стал собран и холоден.

– Сеня, подойди сюда. Показывай, где он водил тебя. Что делал, что говорил?

Возле ящика с якорной цепью Никита надолго остановился.

У охранника была крепкая память. Всё, что сказал Илюшин, намертво осело в ней.

– Почему сразу мне не передал? – мрачно спросил Будаев, выслушав пересказ их разговора.

– Простите, босс.

Будаев зыркнул на него так, что Семён проклял тот день, когда его приставили к изворотливому сыщику. А казался-то простым, как пять копеек! Рубаха-парень, дурачок – так Сеня думал о нём.

Додумался, мать твою. Теперь хорошо, если купанием тыквой вниз отделаешься.

Будаев меж тем и не думал наказывать провинившегося охранника. Он присел на корточки и медленно осматривал каждое звено.

– Где эта верёвка? Он что, отвязал её?

Сеня решительно замотал головой. Если бы сыщик сделал что-то, даже такую незамысловатую вещь, как обобрать мусор с якорной цепи, он незамедлительно доложил бы хозяину. Но в том-то и дело, что сыщик ничего не делал, он только говорил. За словами Сеня не признавал особой силы. Как выяснилось, зря.

Он поднял верхнюю петлю якорной «змеи», и под ней Никита увидел то, что они искали. Обрывок верёвочки длиной в две его ладони.

Будаев попытался вытащить его – и не смог. Илюшин оказался прав: верёвка не просто застряла между звеньев, она была привязана.

– Позови Василия, – распорядился Будаев.

Когда охранник пришёл, он указал ему на узел:

– Взгляни-ка. Только не развязывай. Что скажешь?

Василий присел на корточки.

– Морской узел, – не задумываясь, сказал он. – «Восьмёрка».

– Должен легко распускаться, верно?

Василий кивнул.

– Да, босс. От одного движения.

Будаев странно и нехорошо улыбнулся.

– Покажи мне записи с камер наблюдения. В ночь убийства Ирины.

– Там ничего нет, – осмелился возразить Василий, вместе с хозяином пересмотревший их десяток раз. Но под взглядом Никиты заткнулся и выругал себя за слишком длинный язык.

– Ускоренное воспроизведение, – ровно сказал хозяин, когда Василий нашёл запись.

Охранник постарался скрыть удивление. Что можно увидеть на перемотке?

Никите хватило одной минуты. Он убедился в том, что ещё раньше понял Илюшин: пловца не было бы видно. Камеры были установлены так, что в их зону записи попадали только суда. Для плывущего в воде человека оставался слепой коридор.

Теперь, когда Никита не был скован убеждением, что убийца находился на борту, он рассуждал так же, как Макар. Верёвка подсказала ему, каким образом использовался якорь, что камеры не увидели бы убийцу, пришедшего с другой яхты или лодки.

Но Будаев пошёл ещё дальше.

– Отправь Константина в Порто Рионис, – распорядился он. – Пусть возьмёт у начальника порта распечатку названий всех судов, которые оставались в бухте на ночь второго июня.

– Но… – заикнулся Василий.

Рыком его чуть не смело с места.

– Быстро!

Когда посланец вернулся из поездки, была уже глубокая ночь, но Будаев не спал. Он вообще не ложился с той минуты, когда Макар покинул яхту.

Никита не взял, а выдернул из руки уставшего охранника распечатку с названиями яхт. Быстро пробежал по ней глазами…

В комнате раздалось что-то вроде рычания. Обернувшись в поисках источника звука, Василий понял, что рык исходит от стоящего рядом человека.

Таким он хозяина не видел ещё никогда. Зубы оскалены, ноздри раздуты так, будто вот-вот лопнут. На виске проступила и бешено пульсирует голубая жилка.

Василий хотел спросить, что увидел Никита в списке, но только сглотнул.

– Бригантина, – прохрипел хозяин, сминая в кулаке неповинный лист бумаги. И взвыл совсем уж жутко, так что видавший виды Василий шарахнулся в сторону: – «Мечта»!

Глава 18

Остаток ночи Маша провела ужасно. К ней приходили кошмары, один другого отвратительнее. Сначала снилось, что они с Сергеем подходят к капитану и объявляют, что арестовывают его, а Муромцев прыгает от них в воду, но почему-то не уплывает, а растворяется в ней, будто в серной кислоте, крича и корчась. Потом Маша увидела сон, в котором они спокойно сидели за завтраком вместе с командой и делали вид, будто ничего не произошло, но рядом с собой она вдруг заметила мёртвого Антошу. Он смотрел сначала на капитана, ничего не говоря, а потом повернулся к ней и медленно приоткрыл рот. Это механическое движение выглядело так жутко, что Маша проснулась с колотящимся сердцем и долго лежала, пытаясь унять дрожь.

Ничего не получилось. Тогда она осторожно заползла к мужу под одеяло.

Сергей, не просыпаясь, сгрёб её своей огромной лапищей, прижал к себе, так что не пошевельнёшься. Лежать было неудобно, сверху давила его рука, но почему-то на этот раз она заснула и доспала без всяких сновидений.

Накануне они так и не пришли к единому решению. Бабкин настаивал на том, что они должны что-то предпринять. «Мы не можем бросить команду и пассажиров на чувака, который убивает легче, чем завтракает!» «Ещё как можем! – возражал Макар. – Это вообще не наше дело. Расскажем в полиции о своих изысканиях – и пусть сами разбираются со всеми Будаевыми, мёртвыми и живыми».

«А если это он угробил мальчишку?! – шёпотом рычал Сергей. – Ты молодец: нашёл ответы на все вопросы и успокоился! Но тут настоящие люди, а не фишки в игре. Муромцев опасен! Завтра доктор догадается о чем-нибудь, и будет на корабле одним доктором меньше!»

«И что ты предлагаешь? Напасть, связать, запереть в трюме? Команда скрутит тебя раньше, чем ты доберёшься до Муромцева!»

Так они и шипели друга на друга, пока Маша не потребовала от обоих заткнуться. Тут Илюшин, который держался только за счёт нервного возбуждения, сник от усталости, и сразу бросилось в глаза, как плохо он выглядит. Макар стал похож на эльфа, только очень страшненького: позеленевший, с заострившимися скулами и сизыми провалами кругов под глазами.

Бабкин буквально на себе утащил друга в его каюту, уложил в постель и не ушёл, пока Макар не уснул.

Вернувшись, он долго плескался в раковине, сердито фыркая и что-то бормоча. В конце концов Маша велела ему прекратить бегемотить, а он в ответ огрызнулся, что нет такого слова, а она в ответ бросила, что не ему учить её, есть такое слово или нет. Затем оба замолчали и с растерянностью посмотрели друг на друга.

– Вот так и происходят убийства на бытовой почве, – с кривой ухмылкой резюмировал Бабкин.

Убийств с Маши было достаточно, независимо от почвы. Поэтому она просто подошла и сунулась мужу в шею, запыхтела, как ёжик, молчаливо извиняясь, и Сергей растаял и согласился признать, что глагол «бегемотить» имеет право на существование.

Перед сном они немного поговорили ни о чём. Ни один не хотел касаться болезненной темы. И только уже засыпая, Маша вдруг спросила шёпотом:

– Значит, ты думаешь, Антона тоже… За что?

Бабкин долго молчал. Она уже решила, что муж уснул, когда тот отозвался:

– Парень мог увидеть, как Муромцев уплывает. Если он стоял на вахте, капитану пришлось что-то соврать ему.

«А у мальчишки потом возникли вопросы», – закончила про себя Маша.

– Спи, – посоветовал Сергей. – Завтра сойдём с корабля, а там уж решим, что делать дальше.

Утром Макар проснулся с мыслью, что они совершили ошибку.

– Я совершенно упустил из виду покушения, – пробормотал он.

Покушения, покушения… Что-то с ними было не так. Они точно не вписывались в ту версию, которую придумали Макар с Бабкиным. Капитану не было никакого смысла топить одного пассажира, устраивать обвал для второго и пытаться перекинуть через борт третьего.

«Предположить, что эта громоздкая конструкция задумана для отвода глаз? Бред! Чьих ещё глаз? Никто больше капитана не заинтересован в том, чтобы не привлекать к судну лишнего внимания».

Их стройная версия разваливалась на глазах.

Как следует подумав, Макар осознал, что ещё ему не нравится. Он без труда мог представить Муромцева убийцей, побывавшим на «Одиссее». Капитан показался ему человеком с принципами, а Илюшин был убеждён, что люди с принципами убивают даже чаще, чем те, кто их не имеет.

Отца и сына связывала взаимная ненависть. Будаев назвал Илью Ильича ничтожеством. Муромцев когда-то требовал от жены, чтобы она сдала сына-преступника властям.

«Для капитана Никита – скопище всех пороков. Я бы на его месте уговорил себя, что делаю доброе дело, избавляя мир от такого засранца. Жену, конечно, было бы немного жаль. Но женщина, которая добровольно согласилась на брак с мразью вроде Никиты, не вызывала бы у меня особого сочувствия. Про охранников и говорить нечего – они обеспечивают безопасность подонка. Чёрт возьми, да так можно весь экипаж положить, одного за другим, включая повара (его особенно!). Нет, всё-таки хорошо, что у меня нет принципов. Я бы только и делал, что бродил с бензопилой и восстанавливал справедливость».

Но матрос! Илюшин не мог представить Муромцева тем человеком, который убил бедного пацана, выдав его смерть за несчастный случай. Что-то здесь не сходилось.

…Иван Васильевич Козулин возвращался к себе, проведав пациента. Под утро Аркадию Буру стало совсем худо от морской болезни. Драмина и прочие таблетки из ассортимента корабельной аптечки больше не помогали. Козулин ещё раньше перевёл Киру с Аркадием в каюту, расположенную в кормовом отсеке. Ему, как и любому моряку, было известно, что в носовой части укачивает сильнее, чем на корме. Он надеялся, что этого будет достаточно, но к утру встревоженная жена режиссёра прибежала за ним.

Бледный Аркадий лежал под тремя одеялами и часто дышал. Рядом стояло ведро. Козулин потрогал лоб пациента: холодный, покрытый липким потом. «Классическая картина».

Иван Васильевич заставил режиссёра выпить крепкого сладкого чая, перебинтовал ему живот. Старое средство, но проверенное. Дал дифазин с димедролом, дождался, пока страдалец уснёт, и велел Кире как следует проветрить каюту.

– Нам нужно сойти на берег, – настойчиво сказала Кира.

Только теперь Козулин обратил внимание на то, что и она выглядит нездорово бледной.

– Голубушка моя, а вы сами хорошо ли себя ощущаете?

– Со мной всё в порядке, – отрывисто бросила женщина.

– Капитан распорядился изменить курс, – уже на выходе заметил Козулин. – Даст бог, к вечеру…

– Поменять курс? – она смотрела на него расширенными глазами. – Зачем?!

– Вот уж чего не знаю, того не знаю.

Козулин и в самом деле не вдавался в причины, заставившие Мастера поменять решение. Он в последнее время избегал лишних разговоров с капитаном. Да что там – любых разговоров!

– Я поняла… – посеревшими губами проговорила женщина. – Поняла!

И тут Козулин, посмотрев на неё, забеспокоился всерьёз. Из этих двоих лечить нужно было в первую очередь Киру, а не Аркадия. Как это он пропустил такое? Достаточно на неё посмотреть, чтобы понять: тётке нужна помощь. Причём не по его профилю.

Козулин растопырился в дверях, хотя Кира следовала за ним по пятам, явно стремясь его выпроводить.

– А давайте-ка, дорогая моя Кира – как вас по батюшке? – я вам укольчик один поставлю, – ласково предложил он. – Что-то мне слизистые ваши не по душе. Пободрее будете чувствовать себя, поувереннее!

Он уже мысленно прикидывал, что банальным пустырником тут не отделаешься. Надо бы чего пожёстче!

И тут Кира Лепшина взяла его за плечо. Сжала так, что Козулин не поверил собственным ощущениям и удивлённо покосился на её ладонь. И, не разжимая железной хватки, вытолкала его в коридор.

Козулин хотел поставить ногу между дверью и косяком. Но взглянул на её лицо – и не стал этого делать. По шее у него пробежал холодок.

Дверь захлопнулась, и доктор Иван Васильевич остался стоять снаружи: ошарашенный, испуганный и ничего не понимающий.

Будь Машина воля, она отсиделась бы в каюте до той самой минуты, когда корабль пришвартуется в порту. А потом как можно быстрее убежала бы с «Мечты», ещё вчера казавшейся ей такой прекрасной.

Однако Сергей настоял на том, чтобы подняться на завтрак.

– Капитан предупреждал, что с утра все обязаны присутствовать в кают-компании. Хочешь, чтобы он сам за тобой пришёл?

Маша не хотела.

– К тому же я голодный, – признался Сергей.

– Так бы сразу и говорил!

– Подождёшь, пока я Илюшина проведаю? – попросил он, и тут раздался стук в дверь.

Макар выглядел куда лучше, чем накануне. Щека под воздействием чудодейственного крема Козулина начала подживать, и он уже не так сильно напоминал обгорелого терминатора.

Он вкратце изложил свои соображения по поводу покушений.

– Не Муромцев это, – закончил Илюшин. – Нутром чую.

– Если нутром…

Бабкин не закончил. Интуиция у Макара была как у матёрого лиса и подводила его крайне редко.

Сергей закрыл дверь, предварительно убедившись, что снаружи никто не подслушивает. События последних дней заставляли проявлять осторожность.

– Кто-то завтракать хотел, – напомнила Маша.

– Аппетит пропал, – не моргнув глазом, соврал Бабкин.

Макар жестом остановил их.

– Дети мои, пять минут.

– А на что мы их потратим? – заинтересовался Сергей.

– На политинформацию. Расскажи мне в двух словах, с кем мы в одной компании. Краткая характеристика на каждого, угу?

Бабкин прислонился спиной к двери, скрестил руки на груди и начал:

– Значит, так. Три мужика: первый – типа творческая личность, другой – пацан, третий – хмырь…

– Блеск! – восхитился Макар. – Именно этих сочных характеристик я и ждал. Маша, вся надежда на тебя. Можешь вкратце описать каждого? Или набросай мне ассоциации первого порядка.

Маша сосредоточилась. Представила пассажиров «Мечты» персонажами одного из своих сценариев.

– Наташа Симонова: среднего роста, густые распущенные тёмные волосы, немного заторможенная. Вещь в себе. Плохо понимает реакции окружающих, иногда говорит странные вещи. Я думаю, у неё синдром Аспергера, но Серёжа меня высмеивает. Стефан Зеленский, её друг. Раскосый юноша с длинной косой, которую он сворачивает под затылком в бублик. Ролевик, умеет драться на мечах, быстрый, нервный, внешне выглядит спокойным. У него когда-то случилась диковатая история с режиссёром, Аркадием Буром…

Она описала всех. Илюшин слушал очень внимательно. Память у него была превосходная, и Бабкин не сомневался: ни одно из слов, сказанных Машей, не будет забыто.

– Занятно, занятно, – пробормотал Макар, думая о чём-то своём. Он взъерошил волосы и помолодел на глазах.

– Я поняла, – сказала Маша. – Единственное, что тебя лечит, – это хорошо спланированное убийство. Расследуемое, конечно!

– Может, если бы он кого-нибудь убил, ему бы тоже полегчало, – предположил Сергей.

Илюшин усмехнулся. В чём-то Маша была права.

– Я восстанавливаю в этом мире справедливость и гармонию, – назидательно сказал он Бабкину. – От меня идёт свет и сияние чистого разума. А от тебя что?

– А от меня сейчас кто-то кулаком получит, – флегматично заметил Бабкин, почёсывая костяшки.

Илюшин развёл руками.

– Вот так всегда, Маша! Чуть что – апелляция к грубой силе.

– Завтракать пошли! Апелляция…

Небо нависло низко над морем, бурля серыми облаками, похожими на комки каши. Из них слеплялись чернильные тучи и быстро неслись за горизонт. Внизу за ними следом, подпрыгивая и торопясь, бежали короткие волны.

– Тревожно здесь как-то, – пробормотала Маша, озираясь. – Беспокойно.

– Всё нормально, – преувеличенно бодро отозвался Бабкин, которому тоже в первый момент стало не по себе.

Как-то всё выглядело неправильно. Паруса то надувались, то обвисали. Солнце не могло пробиться сквозь облака, которых становилось всё больше и больше – и откуда только они набегали! Наверху затевалось какое-то адское варево. И Бабкин подозревал, что и внизу, на глубине, тоже не всё тихо.

Темир Гиреев, нёсший вахту, помахал им и с любопытством посмотрел на Илюшина.

– Я буду местной достопримечательностью, – вполголоса заметил Макар. – Мальчик, который выжил!

– Ещё не выжил, – отозвался Бабкин. – Мы пока не спустились на берег.

– Тоже верно. У меня есть шанс помереть от руки капитана.

– Типун на язык вам обоим! – взвилась Маша. – Быстро завтракаем, возвращаемся в каюту и не выходим из неё, пока не пристанем! Пусть даже это случится поздней ночью!

Она пошла вперёд.

– А обед? – озадачился ей вслед Бабкин. – Машка, как же без обеда?

В кают-компании Илюшин сразу узнал тех, кого описывала Маша.

Вот девица с короткой стрижкой уставилась на него, не скрывая интереса. Муж, набычившись, рядом сидит. По Макару едва скользнул взглядом, что странно: новый человек на корабле должен вызвать всеобщее любопытство. Стефан с Наташей расселись поодаль друг от друга. Режиссёра и его жены нет, зато вся команда в сборе, кроме татарина, который сейчас как раз стоит у штурвала.

Муромцев поднялся, и разговор стих.

– Разрешите представить тем, кто ещё не знаком, – начал он. – Наш неожиданный гость…

– Следователь! – перебила Яна.

Утром Владимир сдержанно бросил, что на борту новый человек – похоже, приглашён капитаном для уточнения обстоятельств смерти матроса. И теперь Яна не могла удержаться, чтобы не переключить внимание на себя. Она смотрела на Илюшина с вызовом, вскинув подбородок, словно говоря: «Ну-ка, покажи, на что ты способен!»

Макар оценил злой огонёк в её глазах и собирался ответить, но капитан его опередил:

– Не знаю, с чего вы взяли, будто…

Закончить ему не дали. Дверь распахнулась, и в кают-компанию вошла Кира Лепшина.

Маша описала Киру как миловидную женщину с чуть оплывшим овалом лица и вьющимися русыми волосами. «Интеллигентная и приятная», – охарактеризовала её Маша. Макар Илюшин увидел перед собой совсем другого человека.

Он увидел убийцу.

Кира держала одной рукой пистолет со взведённым курком. Дуло было направлено в грудь Муромцеву.

Яков Семёныч вскочил быстрее, чем кто-либо успел вскрикнуть.

– Сядь на место, – не глядя на него, громко приказала Кира. – Дёрнешься – застрелю капитана.

Боцман медленно опустился на стул. Кира сделала несколько шагов вперёд.

Голубые её глаза казались холодными, как сталь. Она закусила губу, и Макар отчётливо увидел под ней выступившую капельку крови.

– Голубушка моя, что вы делаете? – ошарашенно проскрипел Козулин. – Что случилось?!

– Я ничего не делаю. Вы делаете. Меняем курс!

– Что?!

Владимир Руденко хотел встать, но уставившееся на него дуло убедило его передумать.

– Ты чё дуришь-то, баба? – со злым весельем осведомился он.

– Заткнись, – коротко приказала Кира. – Капитан, подойдите сюда. Все остальные сидят на местах.

Приставив пистолет к шее Муромцева, она вывела его на палубу. Снаружи раздался её крик:

– Выходите! Медленно, по одному!

– А если не выйдем? – громко спросила Яна.

Оглушительный выстрел заставил всех содрогнуться.

– Господи… – прошептала Маша, бледнея. – Она его убила?!

– Следующая пуля достанется Муромцеву! – объявила Кира. – А ну, живо все сюда.

На этот раз никто не стал задавать вопросов. Кок, шедший перед Машей, трижды перекрестился и призвал святых угодников, но Маша сомневалась, что они придут на помощь.

Кира рассадила их всех на шкафуте. Темир Гиреев с поднятыми руками присоединился к команде.

– Штурвал нельзя бросать, – сухо сказал капитан. Он не выглядел ни испуганным, ни встревоженным.

– Вот вы за него и встанете.

– Сперва удовлетворите моё любопытство?

– Ну, попробуйте, – одними губами усмехнулась Кира.

– Откуда у вас оружие? Как вы пронесли его на борт?

– Я ничего не проносила. Это пистолет старпома.

– Что?!

– Это пистолет старпома, – раздельно повторила Кира.

– Неправда. Оружие хранилось в сейфе, – выдавил капитан, утративший спокойствие.

– А сейф закрыт, и на нём код, – подтвердила Кира. – А рядом – бумажка с этим кодом прилеплена. Ещё вопросы будут?

Муромцев наградил Артёма Диких таким взглядом, что если бы пистолет был в руках у старпома, тот застрелился бы на месте.

– Встаньте за штурвал, – скомандовала Кира. – Остальным – не двигаться. Не двигаться, я сказала!

Пуля вышибла щепку возле ноги Бабкина, изготовившегося к прыжку. Маша вскрикнула, и Илюшину, сидевшему рядом, стоило больших трудов удержать её на месте.

– С ним всё в порядке, – тихо сказал он, вцепившись в её локоть. – Маша, успокойся.

– Хороший совет, – усмехнулась Кира, которая всё слышала. – Маша, успокойтесь. Вы все успокойтесь!

Она вытащила из-за ремня обрывок проволоки, обвела сидящих внимательным взглядом, под которым всем стало не по себе. Илюшин понял: женщина оценивает, кто из них опаснее. Проволока короткая, её хватит только на одного.

Выбор она остановила на Бабкине. Обрывок полетел Яне на колени:

– Свяжи ему руки. Впереди, чтобы я видела! Крепче!

– Извини, – виновато прошептала Яна, стянув металлические края вокруг запястий Бабкина.

Когда она вернулась на место, последовал новый приказ:

– Всем выложить телефоны! И бросьте их мне.

– Зачем вы это делаете, Кира? – спросил Артём. – Мы не враги вам.

– Если вы чего-то хотите, мы поможем, – поддержал Темир Гиреев.

Кира усмехнулась.

– Поможете? Да уж, теперь точно. Мобильники!

Собрав телефоны в кучу, Кира отпихнула их в сторону.

– А теперь слушайте меня очень внимательно. Мы идём к Энее. Капитан, вы меня поняли? Вы сделаете всё, что надо, чтобы я добралась до острова.

Лицо Муромцева потемнело.

– Возле Энеи грозовой фронт. Вы гоните нас прямо в шторм?

– Что я непонятного сказала? – оскалилась Кира.

Капитан покачал головой.

– Можете застрелить меня, но к Энее я корабль не поведу. Это безумие.

Кира перевела дуло на Наташу Симонову.

– Мне нужно убить её, чтобы вы сделали то, что я прошу?

Муромцев несколько секунд смотрел на пистолет, а затем ровно и громко объявил:

– Меняем курс. Идём к Энее.

– Если вы запросите у кого-нибудь помощь по дороге – не знаю, какими-нибудь сигналами – я вас убью, – пообещала Кира. – Если поблизости появится полицейский катер, я вас убью. Если что-то помешает нам причалить к острову, я вас убью. У вас не очень много шансов остаться в живых, капитан. Постарайтесь воспользоваться ими.

– Мне нужны будут помощники.

– Гиреев и Диких в вашем распоряжении. Не говорите, что вам не хватит двоих. Втроём вы справитесь.

– Можно боцмана вместо Гиреева? – попросил капитан.

– Нельзя!

Кира заставила Наташу Симонову выйти вперёд и усадила под мачтой. Сама села сзади, держа пистолет так, чтобы голова Наташи была под прицелом.

– Если хотите ею рисковать, дело ваше! – сказала она. – Но на вашем месте я бы просто доставила меня на Энею.

Капитан больше не пытался напоминать про шторм. Он круто заложил штурвал, и паруса на бригантине наполнились ветром. «Мечта» поменяла курс.

Некоторое время все сидели молча. Маша пыталась осмыслить, что произошло. В голове не было ни единого предположения, ни единой идеи – один только мерзкий, липкий страх.

– А где ваш муж? – вдруг спросил Яков Семёныч.

Лицо Киры окаменело. Несколько мгновений Маша ожидала, что женщина сейчас выстрелит.

– Не имеет значения, – мёртвым голосом сказала она.

«Приплыли», – думала Маша. Эта мысль последний час трепыхалась в её голове, как бабочка, зажатая в кулаке. Хотя, объективно говоря, была далека от истины.

Бригантина никуда не приплыла, а неслась под всеми парусами. Маша не знала, что сделал капитан, но её не оставляло чувство, будто к носу корабля привязана нить, за которую тащит «Мечту» невидимый великан – как мальчишка свою крошечную лодчонку по весенним лужам. Они впервые за всё время шли с такой сумасшедшей скоростью. Разрезанные волны дыбились за бортами блестящими змеиными спинами. Казалось, их сопровождают морские драконы.

Море набирало силу. Белоснежные пенные пики разбухали на глазах, будто молоко собиралось удрать из кастрюли. Ветер свистел в снастях уже не по-разбойничьи весело, а сипло, как простуженный.

За два часа Кира Лепшина не сдвинулась с места, не сменила позу. Она казалась истуканом.

Они пытались её разговорить. Бесполезно. Когда Яна Руденко стала слишком настойчиво допытываться, что случилось, Кира повела пистолетом в сторону её мужа, и девушка сразу смолкла.

– Зря вы это делаете, – покачал головой Яков Семёныч. – Хоть бы объяснили зачем.

Кира не отозвалась.

Несколько раз навстречу им пролетали яхты, маленькие и большие. Оттуда махали руками, кричали что-то приветственное, смеялись. Кое-кто фотографировал. Маша от всей души надеялась, что Темир сумеет подать какой-нибудь знак, но Кира внимательно следила за ним. Палец её оставался на спусковом крючке.

«Со стороны мы выглядим даже весело, – подумала Маша. – Сидим себе на палубе, кто по-турецки, кто вытянув ноги. А то, что у моего мужа связаны руки, никому не заметно, кроме нас».

Она пыталась обменяться с Сергеем несколькими фразами, но Кира быстро оборвала их. Бабкин подал знак, чтобы жена молчала.

Сергей выглядел невозмутимым, но внутри был жутко зол на себя. Он не сумел остановить эту чокнутую дуру с оружием. К тому же оказался связанным – единственный из всех! Чертовски паршиво, что именно его она оценила как потенциально опасного. Но он сам виноват.

Бабкин бросил взгляд на Илюшина. Макар сидел расслабленно, прикрыв глаза. Тень парусов закрывала их с Машей от солнца. «Опять уснул, бедолага. Интересно, что с Аркадием».

– Я писать хочу, – вдруг сказала Яна. – Честное слово! Сейчас описаюсь.

Ни слова в ответ.

– Пусть кто-нибудь отведёт меня в туалет!

Кира, глаза которой были прикованы к Муромцеву за штурвалом, посмотрела на девушку.

«Дура ты, дура, – зло подумал Бабкин, и это относилось не к Кире. – Фильмов насмотрелась? Твоя просьба заведомо неисполнима. Если бы нас захватило несколько человек – да, может быть, что-нибудь и вышло бы из твоей затеи. Но Лепшина – одна, и разорваться она не может. Ты заставляешь её почувствовать себя жестокой. Не нужно этого делать. Всегда, даже самому гнусному убийце, дай ощутить себя добрым. Особенно если в руках у него пистолет».

– Правда, отпусти её в туалет, а? – подал голос Руденко. – Ну чего тебе стоит! Мы-то у тебя останемся. А она вернётся.

Лицо Киры, когда она взглянула на него, исказила такая ненависть, что Владимир непроизвольно подался назад.

– Закрой. Свой. Поганый. Рот.

Руденко больше не высовывался. Яна тоже заткнулась – на этот раз, как надеялся Бабкин, окончательно.

Если поначалу его беспокоила только обезумевшая тётка с оружием, за каким-то чёртом гнавшая их к скалистому острову, то по мере того, как они приближались к Энее, Сергея всё больше и больше тревожила погода. Он следил за боцманом и видел, что старик всё чаще приглядывается к небу и к морю. Яков Семёныч мрачнел с каждым часом, хотя и старался не показывать этого.

Но Бабкин и сам видел, что волны растут. Мощные гребни перехлёстывали друг через друга, закручивались и рушились, поднимая тучи брызг и пены. А самое странное было то, что внутри корабля что-то начало размеренно ухать. Звук шёл из самой глубины, будто там, в чреве бригантины, сотня гребцов одновременно опускала вёсла в воду.

– Вы нас утопите! – не выдержал Нафаня. Кок нервничал больше всех, озирался, вытирал ладони о брюки и облизывал губы.

«Ещё один кретин», – тоскливо отметил Бабкин.

Он вдруг обратил внимание, что Илюшин вовсе не дремлет. Сквозь полуприкрытые веки тот внимательно наблюдал за всем, что происходит вокруг. Сейчас взгляд его задержался на коке и почти сразу переметнулся к Кире.

– Утоплю – значит, так надо, – глухо сказала женщина. – Могу застрелить. Выбирайте.

– Что я, дурак? – проворчал неугомонный Нафаня. – От моря спастись можно, от пули нет.

– Вот и молчите тогда.

Кок обиженно запыхтел и поджал губы.

– А почему, собственно, вы так настаиваете на всеобщем молчании?

Бабкин дёрнулся. Вопрос был задан очень вежливо, даже любезно, и мог исходить от одного-единственного человека.

Илюшин проснулся.

«Макар, заткнись! – про себя взмолился Сергей, посылая другу выразительный взгляд. – Ты ни черта не знаешь о том, что здесь происходило без тебя! Рядом с тобой сидит моя жена. А баба, которую ты провоцируешь, может решить, что её пламенеющая рыжая башка – это лучшая цель».

Но когда ему удавалось переубедить Илюшина!

– Что?

Кажется, его идиотский вопрос оказался для Киры неожиданным. Вернее, не сам вопрос, а интонация безупречной учтивости. Кира не знала, что это за парень, и не знала, чего от него ожидать.

– Вы настойчиво призываете их к тишине, – пояснил Илюшин. – Хотя именно разговоры могли бы вам помочь.

Бабкин оценил, как одним местоимением Макар отгородился от остальных пленников. Но он по-прежнему не понимал, к чему тот клонит.

– Мне не нужна помощь, – отрезала Кира и сочла вопрос исчерпанным.

Однако Илюшин замолкал только тогда, когда сам считал это необходимым. Судя по его лицу, этот момент ещё не наступил. Он улыбался, светился благожелательностью и явно жаждал общения.

– Разумеется, нужна.

– Я сейчас застрелю её, – предупредила Кира, поднося пистолет к голове Наташи Симоновой. Стефан глубоко вдохнул и хотел вскочить, но замер в нелепой позе.

– Да ради бога, – пожал плечами Макар. – Мне-то что!

Кира сузила глаза.

– Вот это вы, голубчик, напрасно! – осуждающе проскрипел Козулин. – Если бы я знал, не стал бы вас…

– У меня есть задача, – перебил его Илюшин. – И я её решу независимо от того, сколько человек вы прикончите.

Бабкин подумал, что если начнут с Макара, то решение задачи накроется медным тазом. Но Кира спросила о другом:

– Какая ещё задача? Вы вообще кто такой?

– Представитель российского консульства, отдел внешних расследований. Откомандирован на «Мечту», чтобы расследовать дело о причинении смерти Антону Еремейчику.

«Вот же дьявол! Когда фамилию-то он успел узнать?» – изумился Сергей, впервые услышавший её только что.

– Врёте! – резко отозвалась Кира.

– В каюте моя визитка и все документы, – не моргнув глазом, отозвался Макар. Он был полон такой непробиваемой уверенности, что если бы Бабкин сам не был в его каюте и не видел там из вещей только собственные запасные кроссовки, он бы поверил и в папку с документами, и в визитку, и в отдел внешних расследований. – А вы можете придумать другое объяснение моему прибытию на корабль?

Кира молчала, подозрительно глядя на него. Бабкин бросил быстрый взгляд на Якова Семёныча. Боцман, как и Муромцев, был свидетелем их встречи на пристани. Уж старик-то не мог не знать, что выступление Илюшина – ложь от начала до конца!

Яков Семёныч казался озадаченным. Но опровергать слова Макара, похоже, не собирался. Муромцев же стоял за штурвалом и вообще не слышал, о чём идёт разговор между пленниками и Кирой.

«Что ты задумал? – твердил про себя Бабкин, пытаясь поймать взгляд Макара. – Что ты задумал, Илюшин, рисковая ты скотина?!»

Но напарник смотрел на Киру, а не на него.

– Что у вас со щекой? – вдруг спросила она.

– Выполз на пляж загорать в день приезда и заснул. Дорвался до солнца, называется.

Кира молча рассматривала ожоги на его коже. Бабкин заметил, что пистолет она опустила. Теперь он не упирался в затылок девушке, а был нацелен куда-то ей в печёнку. «Один чёрт, если она выстрелит, русалке не жить».

За бортом неожиданно вздыбилась волна, увенчанная пенной короной, и швырнула ведро воды на палубу. Яна взвизгнула и отодвинулась от набегавших струек.

Кира не обратила на это внимания. Даже то, что бригантина стала ощутимо сильнее вскидываться на волнах, её не беспокоило.

– Как вас зовут?

– Макар.

– С чего вы взяли, что это было… причинение смерти? Капитан сообщил нам о несчастном случае.

– У капитана свои резоны, – пожал плечами Илюшин. – Всплыли новые факты.

– Какие ещё факты?

– Новые, – веско повторил Макар. – Остальное – тайна следствия. Извините.

Кира без лишних слов перевела пистолет на него.

– Про тайну рассказывайте кому-нибудь другому! Что за факты?! И учтите, стреляю я метко!

Казалось, под дулом пистолета Илюшин почувствовал себя ещё более расслабленно. Он закинул руки за голову, опёрся на мачту и поёрзал, устраиваясь поудобнее.

Сергей оцепенел. Мало того, что рядом сидела Маша, так ещё и этот идиот сам нарывается на пулю!

– Она же его застрелит… – пробормотал рядом Стефан.

– А потом нас! – истерично поддакнул Нафаня.

Яков Семёныч вполголоса цыкнул на них. Он внимательно прислушивался к разговору между Кирой и Макаром.

– Вообще-то, говоря начистоту, тут и без фактов есть несколько любопытных моментов, – сообщил Макар тоном лектора, вещающего перед широкой аудиторией. – Во-первых, занятно, что именно эту милую девушку вы выбрали заложницей. – Он подбородком указал на Наташу.

Лицо Киры при слове «милую» исказила сардоническая улыбка.

– Во-вторых, – невозмутимо продолжал Илюшин, – есть ещё кое-что необычное. Даже, когда вы собирались угрохать половину присутствующих, неизменно обращались к нам на «вы». За одним исключением.

Он взглянул на Владимира.

– Этого джентльмена вы называли на «ты». Если быть точным, вы сказали: «Закрой свой поганый рот».

Бабкин вообще не заметил этого. Но Кира почему-то изменилась в лице.

– Это и в самом деле крайне любопытно, – продолжал Макар тем же невероятно раздражающим Сергея тоном. Ему не хватало только очков, которые он поправлял бы на переносице – тонких, как у Гарри Поттера, и круглых, как у Валерки из «Неуловимых мстителей». – Честное слово, куда любопытнее, чем открывшиеся факты, о которых вы так хотите узнать. Потому что, видите ли, Кира Андреевна, вы интеллигентная воспитанная женщина. Даже если кто-то вздумает резать вас циркулярной пилой, вы всё равно будете обращаться к истязателю на «вы».

«Это ему Машка сказала, – вспомнил Бабкин. – «Женщина, с которой можно прожить десять лет бок о бок, и всё равно не дождаться от неё «тыканья».

– В этом аспекте ваша внезапная фамильярность выглядит несколько странно, не находите?

Кира молчала. Голубые глаза расширились. Она стала немного похожа на человека, а не на истукана, в которого превратилась с ночи.

– Кто вы такой? – хрипло спросила она.

– Я уже сказал вам, кто я такой. И раз уж я оказал вам такую любезность, вы можете ответить мне встречной.

Бабкин вдруг с изумлением понял, что Илюшин с Кирой выглядят так, будто оружие в руках у него, а не у неё. Роли поменялись.

– Кто он такой? – резко спросил Илюшин, кивнув на Владимира.

Руденко непонимающе таращился на него. Бабкин готов был поклясться, что настолько искреннее недоумение сыграть невозможно. Макар ошибся, привязался к какой-то ерунде! Что он вообще несёт?!

Но Кира по-прежнему молчала.

– Чего вы боитесь? – пожал плечами Илюшин. – Пистолет-то у вас, а не у него. Вы можете обращаться на «ты» только к кому-то очень близкому. Так кто он вам? Друг? Любовник? Брат?

Кира стиснула зубы. Сергей бросил взгляд на Владимира и обнаружил, что перед ним живая иллюстрация к выражению «отвалилась челюсть».

Руденко выглядел как человек, узревший восставшего покойника. Челюсть его опускалась всё ниже и ниже, пока он не застыл с самым глупым видом, выкатив глаза.

– Нет, не любовник, – констатировал Илюшин.

– Этого не может быть… – прошептал Владимир.

Яна схватила его за руку, забыв про угрозы Киры.

– Что? Что такое?

– Твою мать…

– Что? Володя!

– Едрить твою налево…

– Скажите мне кто-нибудь, что происходит?! – взвизгнула Яна, обведя всех умоляющим взглядом.

– Ша! – подал голос боцман. – Дай им самим сперва разобраться.

Руденко витиевато выругался.

– Это ж Ольга!

– Какая ещё Ольга?

– Бывшая моя!

Теперь все уставились на Киру.

Бабкин, решивший под шум выяснения семейных тайн освободиться от проволоки, обнаружил, что это не так-то просто. Любое его движение сразу бросалось в глаза. Кира заметила, что он пытается делать, и покачала головой:

– Не стоит, Сергей.

Пистолет снова упёрся в шею Наташи. Она единственная, казалось, не проявляла интереса к тому, что происходит вокруг, и сидела с таким видом, будто нужно переждать неприятную, но необходимую процедуру, вроде лечения зубов.

– Это не Ольга, – безапелляционно заявила Яна. – Я видела фотки твоей бывшей!

Кира неожиданно улыбнулась.

– Конечно, не Ольга. Меня зовут Кира. И фамилия у меня теперь другая. И лицо. И начинка в голове.

Руденко наклонился вперёд, жадно разглядывая её.

– А я ведь тебя узнал! – вспомнил он. – На острове мне всё казалось, что я тебя вижу. Блин, думал, глюки! А это на самом деле была ты!

Он хищно усмехнулся. Для него не имело значения, что бывшая жена изменилась до неузнаваемости, что в руках у неё смертельно опасное оружие. Владимир снова видел жирную корову, которая когда-то ползала на коленях и умоляла не бросать её. Ишь, похудела, в порядок себя привела…

Владимир даже приободрился. Раз это Ольга, можно не ждать от неё неприятностей. Безобидная улитка! Малость сбрендила на почве раннего климакса. Ну ничего, он ей мозги-то на место поставит. Выступит переговорщиком, раз больше на это никто не годится.

– Слушай, Оль, а на фига козе баян? – доверительно протянул он. – В смысле, чего ты пушку-то на нас наставила? Ты ж умная тётка! Давай посидим, поговорим по-человечески. С тобой всегда договориться можно было! Я, помню…

Закончить ему не удалось. Кира встала, быстро подошла к нему – никто и глазом не успел моргнуть – и ударила тяжёлой рукоятью по скуле.

Раздался вой, перемежающийся матом. Руденко прижал ладонь к окровавленному лицу.

– Мне просто жалко было тратить на тебя пулю, – холодно сказала Кира, вернувшись на место. – Но в следующий раз не пожалею.

Побледневшая Яна пыталась оторвать кусок от подола юбки. Когда ей это удалось, она молча протянула его мужу.

Владимир с ошарашенным видом взял его и без слов прижал к рассечённой скуле.

Ни Муромцев, ни старпом с радистом ничего не заметили. Они боролись с ветром и морем. Управлять бригантиной становилось всё труднее, и капитан только иногда бросал взгляд на заложников, чтобы убедиться, что всё по-прежнему.

«По-прежнему» больше ничего не было, но Илья Ильич об этом не знал.

– Что ж… – Макар повысил голос, чтобы его не заглушал ветер. – С первым пунктом программы мы разобрались. Остаётся вопрос, почему вы, Кира, так упорно продолжаете целиться именно в эту девушку.

Наташа улыбнулась краешком губ.

Бабкин был уверен, что Макар не дождётся ответа. Но Кира неожиданно усмехнулась:

– Спросите её!

Только сейчас Сергей заметил, что её мертвенная невозмутимость сменилась возбуждением. Макар разрушил какую-то стену, когда заставил женщину признаться, что Руденко – её бывший муж. Но на щеках у Киры выступили два ярких багровых пятна. Пистолет в руке дрожал – то ли от усталости, то ли от нервозности.

«Часа четыре уже идём, – прикинул Бабкин. – Да она просто вымоталась! Шутка ли, такую железяку держать на весу».

Он бы никогда не сказал, что сейчас всего лишь полдень. Небо почернело. Оно казалось совсем низким, будто сверху на него давил гигантский пресс. Сергей ободряюще кивнул Маше, но она смотрела широко раскрытыми глазами мимо мужа. «Что ещё там такое?»

Бабкин ухитрился изогнуть шею, которая изрядно затекла к этому моменту, и чуть не вскрикнул. Над морем вдалеке черноту неба рассекал яркий жёлтый луч.

Маяк на Энее!

– Наташа, почему именно вас выбрали в заложники? – донёсся до него голос Илюшина.

Та пожала плечами. Бабкин подумал, что за всё это время ни разу не слышал её голоса.

– Хватит врать! – жёстко сказала Кира. – Вы отлично знаете, почему сидите здесь!

«Значит, это всё-таки не случайный выбор!»

– Оставьте её в покое! – громко потребовал Зеленский.

Кира обернулась к нему:

– Вы сами не понимаете, чего хотите.

– Отлично понимаю! Вы схватили самого безобидного человека из всех нас…

Стефан осёкся. Кира смеялась. Это был нервный, но вполне искренний смех.

– Самого безобидного? – она утёрла выступившие слёзы. – Милый юноша, какой же вы доверчивый. Я уверена, как раз ваша Наташа убила матроса!

В тишине, воцарившейся после её слов, дико взвыл ветер, будто ужаснувшись сказанному.

– Это очень странное предположение, – вдруг звонким голосом проговорила Наташа. Словно читала отрывок из книги.

– Я вас видела, дрянная вы лгунья! – с силой сказала Кира. – Вы устроили обвал на холме! А до этого чуть не утопили собственного друга! Видит бог, я не знаю, зачем вы это делали, но только больше убивать я вам не позволю!

Наташа медленно повернула голову набок, как сова. Затуманенные серые глаза встретились с прищуренными голубыми.

– Я устроила обвал на холме? – переспросила она с детским удивлением.

– Я вас видела, – яростно повторила Кира. – Ваш красный платок ни с чем не спутаешь!

С той же медлительностью Наташа обернулась к Стефану. Их взгляды встретились.

Маша тоже посмотрела на Стефана.

Как странно: она всё время забывает, что у него длинные волосы. Всё потому, что он сворачивает косу и перехватывает резинкой. Но если представить, что он расплетёт её и завяжет сверху красным платком… Они с Наташей одного роста и почти одинакового телосложения…

У Маши внезапно прорезался голос.

– Вы видели того, кто устроил обвал, со спины? – хрипловато спросила она. Кажется, её продуло на этой проклятой палубе. Если первый час она боялась обгореть, а второй – замёрзнуть, то теперь ей стало казаться, что их вот-вот снесёт в море порывом ветра.

– Что?

– Видели – со спины?

– Да…

На лице Киры отразилась растерянность. Женщина взглянула на притихшего Стефана и, кажется, что-то поняла из их молчаливого обмена взглядами.

– Что здесь происходит? – почти беспомощно спросила она. Пистолет в её руке отчего-то вдруг показался Маше нелепой игрушкой, совсем не похожей на настоящий. – ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?!

Глава 19

«Каким несложным всё казалось поначалу! Он не узнал меня. Этот самодовольный тупой ублюдок, конечно же, не узнал меня в неприметной женщине, которой я стала. Такие, как он, никогда не вглядываются в людей. (По крайней мере, до тех пор, пока те им не врежут).

Всё, что мне нужно было, – это его убить. Убить своего бывшего мужа.

Он пожирает всё, к чему прикасается. Когда-то он взял меня, переварил и выплюнул. Я никогда не винила его. Странно винить пиявку за то, что она насосалась вашей крови, если вы сами посадили её на кожу.

Но теперь пиявка захотела уничтожить человека, которого я люблю.

«Зелёный театр» – вот что ему потребовалось! Тот самый, который я с неимоверным трудом выбила у чиновников. Тот самый, который оживил Аркадия. Тот, который сделал его существование осмысленным.

Я уже видела, что случилось с моим любимым, когда у него отобрали дело его жизни.

Второго удара он бы не пережил.

Моя бывшая сокурсница работает у Володи секретарём. Она проболталась, что шеф собирается в путешествие на настоящем корабле. Остальное было вопросом везения и небольших усилий.

Но самое главное предстояло впереди! Поднимаясь на борт, я ещё не знала, как убью его. Понимала только, что всё должно выглядеть несчастным случаем. Именно поэтому я отказалась от мысли застрелить его ещё в Москве, до всяких поездок. У меня никогда не было огнестрельного оружия, но причина заключалась даже не в этом: я не могла допустить, чтобы началось расследование его смерти! Стоило следователю выяснить, какие проекты собирался осуществить Руденко, и до нас с Аркадием добрались бы в считаные часы.

Мой бывший муж подошёл к делу с тем напором, с которым делал всё. «Зелёный театр», на наше счастье и беду, очень удачно стоял в самом центре спального района. На счастье – потому что дети и зрители стекались из всех окрестных домов. На беду – потому что Владимир отлично понял, какие выгоды сулит такое расположение. Он хотел получить здание и пошёл к цели напролом. Единственным препятствием до поры до времени оставался префект округа, симпатизирующий нам. Но я не сомневалась, что в конце концов Владимир уломает и его.

Когда боцман заговорил о том, как легко погибнуть человеку, упавшему за борт, я страшно разволновалась, потому что рассчитывала во время остановки утопить его: я с детства хорошо плаваю и могу долго продержаться без воздуха. Но то, что «предложил» Яков Семёныч, было намного проще.

Требовалось лишь одно – чтобы Владимир не опознал меня.

И снова я оказалась права: ни один мужчина не узнает брошенную жену, если она вылезла из кокона жира, сделала пластику носа и подтянула овал лица. Над голосом и походкой со мной поработал Аркадий. Я тогда и понятия не имела, какую службу сослужит мне желание изменить себя. Мне просто хотелось мелодичнее говорить, плавнее двигаться… Но когда Владимир при встрече скользнул по мне равнодушным взглядом, я чуть не закричала от радости. Победа одержана наполовину!

Если бы я знала, как ошибалась!

У меня впереди две недели, думала я, а Руденко часто выходит курить ночью. Мне снился по ночам один и тот же сон: темнота, шум ветра, задремавший вахтенный… И тело, летящее в волны.

Но сразу же всё пошло не так.

Я могу сравнить своё тогдашнее состояние с чувствами пловца, который прыгнул в тёплую воду, а упал лицом в снег. Он лежит, окоченевший, по инерции ещё загребая руками, не в силах осознать, что произошло.

Сначала Аркадия пытались столкнуть за борт. Кто-то хотел убить его! И не просто убить, а тем самым способом, который я замыслила для бывшего мужа.

Я уговорила себя, что это всего лишь совпадение, очень странное, но не более. Мне тогда нужно было прислушаться к интуиции и бежать, бежать прочь с этого корабля, на всех парусах мчащего нас прямо в ад! Но я этого не сделала. Я думала, что следую голосу разума… Разум бесполезен, если ты попадаешь в свой самый кошмарный сон.

Потом это ужасное происшествие со Стефаном… Тогда у меня впервые возникло ощущение, что рядом со мной ходит акула, сужая круги. Чем она руководствуется, выбирая жертву? Я не понимала. Но лишь два человека были заинтересованы в том, чтобы Аркадия не стало: мой бывший муж и Яна. «Это они, это всё они!» – хотелось кричать мне.

А потом я подглядела, как Наташа Симонова устраивает обвал.

В голове у меня всё смешалось. Зачем? Для чего она это делает? Игры свихнувшейся девчонки? Месть? Кому? И, похоже, это она топила своего дружка!

Все мои планы нарушены самым безжалостным образом. Но я никак не ожидала того, что случится потом.

Антоша погиб. Все твердили о несчастном случае, сокрушались… А меня трясло от ужаса. Как они не понимают – его убили, убили по ошибке, приняв за Аркадия! Они оба невысокие, щуплые, а с тех пор, как мой муж на корабле стал убирать волосы в хвост, их было легко перепутать даже с нескольких шагов!

Я была виновата в смерти матроса. Я разбудила то зло, что оказалось причиной его смерти. Не знаю как, но я это сделала. Кровь бедного мальчика на мне.

Ох, теперь мне было уже не до расправы с Владимиром. Отпустите, мысленно умоляла я, отпустите нас с корабля, оставьте моего мужа в живых! Тот, кто убил матроса, скоро придёт за Аркадием!

Я догадывалась, что плавание окажется адом – не считайте меня чудовищем, способным на хладнокровное убийство. Но я не думала, что ад наступит раньше и будет совсем не похож на то, что я представляла.

Кажется, именно тогда сумасшествие оказалось в опасной близости от меня. Я ждала подвоха от каждого. Когда капитан отказался высадить нас на берег, это стало последней каплей. Он нарочно задерживает нас, чтобы убить!

Вместо человеческих лиц ко мне подступали оскаленные хари. Маленький хитрый доктор пытался вколоть мне какое-то вещество. Ещё один убийца! Я ощущала, что мы с Аркадием окружены со всех сторон. Где искать спасения?! Они хотят высадить нас на необитаемом острове и прикончить! Мы даже сменили курс – без сомнения, именно для этого.

И тогда мне вспомнился весёлый грек на Энее, обещавший доставить нас в любую точку Греции. Он с двумя сыновьями показал нам свою небольшую яхту и оставил номер телефона. Я помнила, что на Энее стоит самый яркий маяк, и была уверена, что узнаю её издалека.

Нас не высадят на необитаемом острове. Нас не убьют. Мы пойдём к Энее, и я спасу своего мужа от этих чудовищ.

Господи, прости меня, кажется, я сама вызвала их к жизни!»

– Я не затем брал твои вещи… – проговорил Стефан чужим голосом. – Не для этого…

Палуба вдруг ушла куда-то вниз, словно провалилась под ними. Маша вскрикнула. Но бригантина выровнялась.

Бабкину вспомнился старый аттракцион, который он очень любил мальчишкой: огромная лодка, которую заполняли все желающие, рассаживаясь на скамейках на носу и корме. Потом сторож включал механизм, и лодка начинала раскачиваться. Выше, выше, ещё выше! Вот уже те, кто сидит напротив, оказываются под тобой – кажется, вот-вот свалишься им на головы. А потом взмах в обратную сторону – и ты внизу, прижатый к скамье, а они сверху, нависают над тобой, крича и хохоча. Каждый раз с замиранием сердца он ждал, что лодка сделает полный оборот, «солнышко», но этого, конечно же, никогда не случалось.

С Кирой творилось что-то неладное. Рука, сжимавшая пистолет, ходила ходуном. Макар проследил за взглядом Сергея, устремлённым на оружие.

– Значит, вы решили, что именно Наташа убила матроса, – задумчиво сказал он.

Кира не говорила этого, но возражать она была не в силах. Язык не слушался её. Наташа? Или Стефан? Почему они так смотрят друг на друга?!

То, что сначала было ясно и просто, превратилось в водоворот, который неумолимо затягивает её, будто щепку. Всё переворачивается в бурлящей пене, меняется до неузнаваемости, и знакомое лицо оборачивается студенистым блином с круглыми осьминожьими глазами, а вместо рук тянутся щупальца.

Единственный, в ком она видела слабую надежду, был этот странный человек, взявшийся неизвестно откуда. «Нет, известно! Он пришёл, чтобы расследовать дело об убийстве».

Кира вдруг поверила, что это возможно. Островок здравомыслия сосредоточился для неё в лохматом светловолосом парне, с такой лёгкостью раскрывшем её.

Но если он смог вытащить на поверхность её ложь – значит, сможет проделать это и с чужой!

– Как вы собирались расследовать дело? – жадно спросила она.

Макар нахмурился. Остальные смотрели на неё непонимающе, и до Киры дошло, что она бормочет, а не говорит. Она сглотнула и повторила:

– Как вы собирались расследовать дело?

– Да очень просто, – сказал Илюшин. – Моя задача – собрать доказательства. На крепеже топенанта должны были остаться отпечатки. Характер действий, произведённых со снастью, можно определить по ним с большой долей достоверности.

Бабкину опять показалось, что Макар вот-вот поправит воображаемые очки. «Что он несёт? Какой ещё характер действий? За этот крепёж мог схватиться кто угодно».

– Именно поэтому сегодня рано утром я поднялся на мачту, чтобы снять отпечатки, – продолжал Илюшин. – Крепёж был совершенно чист. Вообще. Ни одного следа.

Козулин, забывшись, издал своё «Гр-р-хм!» и растрепал бороду:

– Так не бывает, голубчик! Мы, конечно, должны в перчатках работать, но на практике это постоянно нарушается.

– Именно так я и рассудил! – подхватил Макар. – На детали должны были остаться хотя бы смазанные отпечатки. Логично предположить, что их стёрли.

Если бы кто-то в эту секунду взглянул на Владимира Руденко, он заметил бы, как на его окровавленном лице промелькнула торжествующая гримаса. Но все смотрели на Илюшина.

– То, что их уничтожат, я подозревал с того момента, как поднялся на бригантину, – спокойно продолжал Макар. – Моё появление должно было стать сигналом к действию для убийцы. До этого он думал, что опасности нет, потому что капитан объявил о несчастном случае.

– Так почему же вы не сняли отпечатки сразу? – возмутилась Кира.

– Потому что я сделал лучше. Я поставил там камеру.

Владимир привстал, но спохватился и сел на место. Пальцы его непроизвольно стиснули окровавленную тряпку.

– Камеру?! – ахнул Стефан. – Зачем?

– Потому что это было проще, чем возиться со снятием отпечатков в темноте. И ещё потому, что я надеялся, что убийца проявит себя. Отпечатки на крепеже объяснить можно. А вот объяснить, зачем их стирали, куда сложнее.

Кира опустила пистолет. К этому моменту все и думать забыли про него. Боцман и Козулин обшаривали взглядами грот-мачту, Маша уставилась на мужа с тем же немым вопросом в глазах: «Что он несёт?»

Бабкин начал догадываться, что задумал Илюшин. Но останавливать его было поздно.

– На вашей камере записано, кто стирал отпечатки? – пробормотала Кира, едва владея собой.

– Не факт. Возможно, убийца обезопасил себя заранее.

Яков Семёныч озадаченно крякнул.

– И когда это можно проверить, сынок?

– Да хоть сейчас! Вы позволите, Кира?

«Он издевается над нами, – подумал Бабкин. – Он издевается над ней. И над убийцей тоже. А самое главное – он издевается над самим собой, с этими своими расшаркиваниями, вежливыми речами и просьбами проверить несуществующую камеру».

Кира не могла говорить. Она только кивнула.

Господи, неужели она сейчас всё узнает? Туман развеется, и из него покажется убийца?

Макар выполнил обещанное не сразу. Сперва он поднялся, неторопливо потянулся. Успокаивающе махнул рукой встрепенувшемуся Муромцеву – мол, всё в порядке. И двинулся к той мачте, на которую дружно посмотрели Козулин и боцман, когда он сказал о записи. Его обдавало брызгами – только успевай щуриться.

– Это что тут у нас? – бормотал он, ставя ногу на проминающуюся верёвочную ступеньку. – Руслени? Или пютенги? Не помню, откуда у меня в голове эти безумные слова…

Он обернулся. Все смотрели на него, не отрываясь.

– А, может быть, руслени, трам-пам-пам-пам-пам-пам-пам! – пропел Макар. – А, может быть, пютенги! Трам-пам-пам-пам-пам-пам-пам! А, может быть, и ванты! Но тоже хорошо!

«Ух, здесь и качает!»

Он неспешно полез наверх. Ему предстояло добраться до нижней площадки.

«Нижняя-то она нижняя, но какая-то слишком уж высокая. Чёрт знает сколько мне ещё карабкаться!»

– Эй, парень! – окликнул его снизу татарин. – Тебе помочь, родной?

– Спасибо, дружище! – в тон ему отозвался Илюшин. – Вроде справляюсь!

– Это она тебя погнала?

– Не-а. Сам дурак.

…Маша снизу видела, как, вскарабкавшись на марс, Илюшин долго возился возле самой мачты. Ветер трепал его не по размеру большую футболку, и у неё замирало сердце от страха, что его сдует. Но когда он закончил, обернулся к ним и помахал рукой, в ней была зажата небольшая чёрная коробочка.

«У него получилось!»

Бабкин почему-то не разделял её радости. Увидев, что сделал Макар, он начал торопливо выкручиваться из проволоки.

– Яна! Помогите!

Девушка диковато взглянула на него и не двинулась с места.

Макар поставил ногу на палубу, зачем-то покачал верёвочную лестницу, будто запоздало проверяя на прочность. И, насвистывая, направился обратно. Теперь уже все видели, что в ладони он держит матовый чёрный параллелепипед.

– А, может быть, брамсели! – донеслось до Бабкина.

Большое тяжёлое тело, как выпущенный снаряд, пронеслось мимо. Владимир Руденко бросился на Илюшина, повалил его и, рыча, принялся выдирать камеру.

– Дай! Дай сюда, сволочь!

Он ударил Макара по плечу – раз, другой – и тот разжал ладонь. Руденко выхватил коробочку, швырнул её в море и кинулся к пожарному щиту. Сдёрнув ближний предмет – им оказалась кирка, – он побежал обратно к Илюшину, который, морщась от боли, пытался подняться с мокрой палубы.

Одним прыжком Руденко сшиб его с ног и занёс кирку.

Он с самого начала ощущал опасность, исходящую от этой мелкой тощей шавки. Шавка ползала по кораблю и всё разнюхивала. От неё исходило непобедимое самодовольство, как будто она заранее знала, что всё закончится в её пользу: она найдёт убийцу, выслужится перед начальством и получит заслуженную косточку. То, что сам Владимир получит переломанную жизнь, шавку нисколько не заботило.

«А вот хрен тебе, сучье рыло. Пускай я огребу по полной, но и ты просто так отсюда не уйдёшь».

Ему уже было почти всё равно. Он выдал себя, когда кинулся за камерой. Если б у него было время хорошенько подумать, может, он бы и не поступил так опрометчиво. Но времени ему не оставили.

Он всё равно должен показать, кто здесь главный. Нельзя просто так взять и схватить Владимира Руденко за хвост, как дворового кошака. А если схватишь, поплатишься.

Он – хозяин жизни. И всегда им останется.

Бабкин не успевал добежать. Он вообще ничего не успевал сделать со связанными руками, только бессильно смотреть, как этот боров убивает Макара.

Сергей навсегда запомнил его лицо. Искажённое отчаянием проигравшего, мстительной яростью за свой проигрыш – и почему-то страхом. Именно страх, а вовсе не ярость, заставил Владимира Руденко кинуться на Илюшина уже после того, как он избавился от улики.

Маша отчаянно закричала, со всех сторон начали набегать люди – капитан, Темир, Стефан, – но они были далеко, слишком далеко! Всё пришло в движение, и только Яна Руденко сидела неподвижно. «Око тайфуна», – почему-то подумал Сергей, хотя центром происходящего была вовсе не она.

Всё это отпечаталось в его мозгу за несколько секунд.

А потом за спиной Руденко вырос Яков Семёныч. Лысый, страшный, со впалыми щеками, в промокшей рубахе, облепившей жилистое тело, он походил на ожившего лешего, разгневанного хозяина чащ и буреломов. В одной руке у него была швабра. Но боцман не собирался сражаться на палках. Он вскинул её как копьё и метнул со всей мощи.

Швабра влетела рукояткой в плечо Руденко. Бросок был такой сильный, что Владимира толкнуло вперёд, будто в него попала не палка, а снаряд. Он вскрикнул и выпустил кирку.

Боцман налетел на него, повалил, хотя был в два раза легче и меньше. Руденко извернулся и сбросил его, потянулся за упавшей киркой – и тогда Яков Семёныч рубанул его ребром ладони сначала по руке, а затем по виску.

Эффект от удара был таков, что Бабкин поначалу решил, будто старик убил Руденко. Дружный вскрик вырвался из всех глоток. Владимир дёрнулся и страшно захрипел, выкатив глаза и уставившись на собственную руку, словно ожидал увидеть её отделившейся от тела. Кисть была на месте, но пошевелить ею он не мог.

К коже его прилила кровь, белки глаз покраснели от лопнувших сосудов. Он с видимым напряжением открыл рот, слепо глядя на старика, и так и рухнул – с открытым ртом.

– Хоть бы только он его не угробил, гада, – прогудел рядом Козулин.

Мимо них пробежала Яна, упала на колени возле мужа. Владимир застонал и разжал стиснутые пальцы.

– Живой, – с лёгким разочарованием констатировал доктор. – Значит, надо выполнять профессиональный долг.

– Иван Васильевич! – взмолился Сергей.

Козулин с усилием размотал проволоку («Ну, на совесть закручено!»), и Сергей, на ходу растирая запястья, кинулся к Илюшину.

Макар приподнялся на локтях и моргал, как будто только что проснулся.

– Сволочь ты, – с чувством сказал Бабкин. – Неудавшийся провокатор!

– Почему это неудавшийся? – обиделся Илюшин. – По-моему, всё очень даже удачно получилось.

Тем временем Козулин убедился, что Руденко пришёл в себя, и с неожиданной ловкостью замотал ему запястья за спиной той же проволокой, которой Кира приказала связать Сергея. Под возмущённые крики Яны связанного Владимира потащили в кают-компанию. В конце концов старпом пригрозил закрыть жену и мужа по разным каютам, и девушка притихла.

Доктор, отстав от процессии, вернулся к Илюшину.

– Ну ты, мил-друг, отчаянный голубь, – сказал он, качая головой. – Потрепал он тебя?

– Да всё нормально!

– Всё, да не всё. Камеру-то твою он успел-таки выкинуть. Подлая душа! Будет ли польза от нас, если мы все подтвердим, что наблюдали это в прямом эфире?

Илюшин вздохнул.

– Вы меня извините, Иван Васильевич. Польза, конечно, будет. Только выкинул Руденко не камеру, а ваш тонометр, который я в кармане таскал. Я вам ещё три таких куплю, обещаю!

Дождь полил сильнее, и, спасаясь от холодных струй, все переместились в кают-компанию. Кира шла, еле-еле передвигая ногами, и выглядела оглушённой. Она не оказала никакого сопротивления Бабкину, который отобрал у неё пистолет и сунул Артёму.

– Может, её тоже того… связать? – спросил Диких, кивнув на женщину.

– Лучше пукалку убери в сейф, от греха подальше, – посоветовал Бабкин. – И закрой его по-человечески. Если бы не твоя халатность, сегодня всё бы обошлось.

Артём мигом стушевался и исчез.

Дверь кают-компании хлопнула ещё раз, и перед изумлёнными людьми предстал Аркадий, очень хмурый и злой. Он не заметил ни связанного Руденко, который сидел на полу в углу, ни Яны, вытиравшей ему кровь, ни повара, при его появлении схватившегося за тяжёлую пивную кружку. Взгляд его был устремлён на жену:

– Кира, это переходит всякие границы! Я еле открыл замок изнутри! Два часа бился!

– Оба-на! – воскликнул Нафаня. – Живой, ты смотри-ка!

– А почему, собственно… – начал Аркадий и замолчал. Только теперь до него стало доходить, что в кают-компании что-то не так. Он обвёл всех взглядом и недоуменно заморгал:

– Что здесь, собственно говоря, произошло? Владимир, почему вас связали?

Кира прижала ладонь ко рту:

– Я хотела убить его! Господи, я хотела убить его!

– Что? – растерялся Аркадий. – Кого ты хотела убить?

– Его!

Кира указала на Руденко. Осела на пол, как сломанная кукла, и зарыдала.

Аркадий забыл обо всех своих обидах. Он кинулся к жене, попытался поднять, но не преуспел, и опустился рядом с ней.

– Родная моя! Ну что ты говоришь?

– Я его почти убила! – прорыдала Кира, уткнувшись ему в плечо.

– Это правда?

Аркадий почему-то адресовал свой вопрос не кому-либо, а Бабкину. Тот пожал плечами.

– Пока мы только знаем, что Владимир зачем-то убил матроса.

– Не «зачем-то», – всхлипнула Кира, вцепившись в мужа. – Он его с тобой перепутал!

Все уставились на режиссёра. Лишь теперь каждому бросилось в глаза его сходство с Антоном. «Я ведь и в самом деле спутала их, – вспомнила Маша. – Тогда, на палубе!»

– Но это ведь ерунда, – неуверенно улыбаясь, сказал Аркадий. – Сергей, в самом деле, эта шутка затянулась.

– Да какая шутка!

– Для шутки мы слишком долго сидели под дулом пистолета, – мрачно заявил Нафаня и на всякий случай ушёл за стойку.

Аркадий нервным движением пригладил волосы.

– Я ничего не понимаю. Вы выставляете меня каким-то дураком! Сначала моя жена умоляет капитана высадить нас на берег, потом я чуть не умираю от морской болезни. И вдруг выясняется, что меня заперли в собственной каюте! И это тогда, когда я наконец-то стал чувствовать себя вполне пристойно – кстати, спасибо вам за это, Иван Васильевич!

Козулин поклонился и прижал руку к сердцу.

– Я выбираюсь, как несчастный Монте-Кристо, и что нахожу на свободе? – кипятился Аркадий. – Полную кают-компанию людей, которые не желают открыть мне глаза на происходящее.

Все переглянулись. Кажется, никто не собирался ничего Аркадию разъяснять. Тем более что большинство присутствующих не были уверены в том, что способны это сделать.

Кроме одного.

– Господин Руденко фактически признался в преступлении! – весело сообщил Макар.

– Что?

– Не знаю, по ошибке или нет, но матроса убил именно он. Ослабив натяжение гика.

– Чушь собачья!

Пронзительный громкий голос заставил всех обернуться. Яна, выпрямившись, сверлила Илюшина взглядом.

Бригантину качнуло. Со стола полетела забытая кем-то кружка и с грохотом разбилась. Нафаня, чертыхаясь и кляня всех и вся, кинулся собирать осколки.

Яна даже не покосилась в его сторону. Она смотрела только на Илюшина. Широко расставленные синие глаза прищурились, татуировка на предплечье задвигалась – девушка сжала кулаки – и несколько мгновений всем казалось, что змея вот-вот кинется на него.

– Не смей вешать всем лапшу на уши! – отчеканила Яна. – Мой муж никого не убивал. Попробуй доказать обратное!

– Убивал!

Это выкрикнул Владимир. Яна стремительно обернулась и что-то прошипела. Тот отвёл глаза.

– Его ударили по голове! – взвизгнула девушка. – Он не соображает, что говорит!

Владимир снова хотел что-то сказать, но она опередила его. Схватив лежащее на стойке полотенце, Яна скрутила его в жгут и завязала мужу рот.

– Вот те раз! – опешил Нафаня.

– Он не будет свидетельствовать против себя! – прошипела Яна. Кок сделал шаг назад, как будто она могла укусить его, несмотря на разделявшее их расстояние. – Я вам не позволю выставить его убийцей! Нашли жертву, мерзавцы? Как бы не так! Я вас ещё по судам затаскаю за провокации и причинение телесных повреждений.

Она стояла перед связанным мужем, и синие глаза с маленькой чёрной точкой зрачка не отрывались от лица Макара. Всё сказанное, несомненно, было адресовано ему.

Илюшин молчал, задумчиво поглядывая то на неё, то на Аркадия с плачущей Кирой. Яна подумала, что она заставила его заткнуться, но это было не так. Макар напряжённо обдумывал то, что узнал.

Кира Лепшина хотела убить Владимира.

Она когда-то была за ним замужем.

Она была убеждена, что Антошу убили по ошибке.

И эта ошибка возникла из-за сходства матроса и режиссёра.

Илюшин стремительно сопоставлял факты. Мозг впервые за всё время работал на полную катушку, и это приносило ему ни с чем не сравнимое ощущение полёта и силы. До сих пор Макар решал сиюминутные задачи: выжить в море; сообразить, как обезвредить женщину с пистолетом; спровоцировать убийцу матроса. Сейчас он осознавал, что приблизился к пониманию всей картины целиком.

Макар никогда не представлял отгадку преступления как собранный пазл. Он видел калейдоскоп. Ты заполняешь пространство яркими стёклышками, отодвигаешься, смотришь в трубку – и цветная, странная, безумная жизнь вспыхивает перед тобой всеми красками, складываясь в невероятный узор.

Каждый раз – свой.

Каждый раз – неповторимый.

Если всё собрано правильно, улавливаешь едва заметную вспышку. Как будто собранный узор на мгновение озаряется изнутри сам собою.

Илюшин не всегда мог поймать это ощущение. Но всегда, когда он ловил его, это означало, что он выиграл.

Он подвинул стул, развернул спинкой от себя и сел, как наездник.

– Кира, вы действительно хотели убить господина Руденко?

«Не отвечай ему!» – хотел сказать Аркадий. Но почему-то промолчал. Может быть, потому, что ему и самому очень хотелось знать ответ.

Кира кивнула.

– Напомните мне, почему?

– Т-т-театр, – стуча зубами, прорыдала Кира. – «Зелёный театр»!

– Что? Что это значит?

– «Зелёный театр» – это моё детище, – пояснил Аркадий Бур и вдруг широко раскрыл глаза, сообразив что-то.

– Так и что с вашим театром? – поторопил его Макар.

Но Аркадий не услышал его. Он уставился на Руденко:

– Постойте, Владимир… Так вы – тот самый предприниматель?! Это вы хотели выгнать меня?!

Тот, возможно, и рад был бы ответить, но полотенце не оставляло такой возможности.

Аркадий даже привстал, сверкая глазами:

– Вы?! И вы имели наглость отправиться в это путешествие с нами! С людьми, которых вы хотели лишить всего!

Владимир что-то замычал.

– Лишить? – быстро спросил Илюшин.

Аркадий задыхался от гнева.

– Спросите у этого… деятеля. Вы не представляете, какую осаду мы выдерживали последние четыре месяца! Спросите у него, зачем он инициировал суды, один за другим. Зачем хотел подговорить кое-кого из моих ребят на такие обвинения против меня, такие мерзости… Не могу даже выговорить. Такие, после которых порядочные люди кончают с собой!

– И всё это из-за театра?

– Театр?! Этот человек интересуется культурой не больше, чем глисты – хоровым пением!

Кажется, это было самое страшное оскорбление, на которое оказался способен Аркадий. Маша вздрогнула. Она поняла, что долго ещё не избавится от мощного образа: паразиты, исполняющие хором «Интернационал».

– Тогда что же?

– Молодой человек, вы инопланетянин, честное слово. Собственность! Здание театра! Зачем нужна начинка, когда можно отобрать оболочку и наполнить её тем, что хорошо продаётся и приносит прибыль!

На лице Илюшина отразилось разочарование.

– А-а, так всё дело в собственности!

– Вот именно!

– Выставить зайку из лубяной избушки и обосноваться там самому? – подумал он вслух. – Старая, хорошо знакомая история.

– И эта история такая же чушь, как и всё, что вы напридумывали, – с издевательской любезностью подсказала Яна.

– Как вы смеете… – вспыхнул Бур.

– У вас, дорогой Аркадий, в ближайшее время будут другие заботы, кроме вашего вшивого театра, – промурлыкала девушка. – Ваша дражайшая половина захватила нас в заложники. С огнестрельным оружием! Ей светит лет пять, не меньше.

Бур замолчал, перевёл взгляд на Киру. Та кивнула, и режиссёр с беспомощной укоризной покачал головой. «Милая моя, как ты могла…»

Но Илюшина так легко выбить из игры было невозможно. Маша, подробнейшим образом описавшая ему всех участников истории, сама того не зная, подсказала правильный ответ. Макар заполнил стекляшками почти всё пустое пространство, и теперь ждал только вспышки.

Лишь одно оставалось непонятным. Кира сказала, что видела девушку на обрыве, Наташу Симонову. Даже если предположить, что это была не она, а Стефан, нацепивший платок и распустивший свою чёрную косу, это ничего не объясняло. А Макар Илюшин терпеть не мог объяснений, которые ничего не объясняют.

Он взглянул на Яну, и в уме его мелькнула неожиданная догадка. «Бывшая фотомодель, – сказала утром Маша. – Обожает фотографироваться, возит с собой кучу вещей».

– Любопытная ситуация! – заметил он, будто разговаривая с самим собой.

В кают-компании мигом наступила тишина. Даже рыдания Киры стихли. Только снаружи доносилась перекличка команды и рёв ветра и волн.

– Что любопытного? – осведомилась Яна. Она тоже выдвинула стул и села напротив Илюшина, облокотившись на спинку. Они походили на двух шахматистов, готовых сыграть решающую партию. – Может быть, вы нашли неопровержимые улики? Доказательства? – в голосе её звучала откровенная издёвка. – Не трудитесь врать, господин провокатор. Их нет.

Она улыбнулась, уже вполне овладев собой.

Макар покачал головой.

– Ни улик, ни доказательств, кроме попытки вашего мужа прикончить меня, когда я снял с мачты камеру.

– Якобы камеру!

– Якобы камеру, – подтвердил он.

– Тогда о чём мы вообще сейчас говорим?

Яна пренебрежительно пожала плечами и собралась встать.

– О канатоходцах, – сказал Макар.

Она с насмешливым изумлением вскинула брови.

– Есть люди, любимое развлечение которых – сохранять равновесие, – пояснил Илюшин. – Канатоходцы. Их страсть – ходить по тонкой верёвке, натянутой высоко-высоко. И, конечно, без страховки. Если сорваться, смерть неизбежна. Но их это не останавливает.

– О-о, так вы из доморощенных психологов! – протянула она. – Фи, как пошло.

Илюшин как будто не слышал. Маша вдруг поняла, что он разговаривает вовсе не с Яной. Макар обращался к связанному Владимиру Руденко, не сводившему с сыщика налитых кровью глаз.

– Те, кто любят своих канатоходцев, мечтают только об одном: снять их с каната, – проговорил он. – Они и понятия не имеют об одной очень важной вещи. Только там, на верхотуре, эти люди абсолютно счастливы.

Яна замерла. По губам её скользнула слабая мечтательная улыбка.

– Часто говорят, что у фотографов и учителей профессиональная память на лица, – задумчиво сказал Макар. – Мало кто знает, что этим отличаются ещё и актёры. Им приходится видеть одни и то же черты, многократно преображённые до неузнаваемости, – разный грим, разные роли. Рано или поздно они оказываются в состоянии вылущить настоящий образ из любой шелухи.

Улыбка Яны погасла.

– Вы сказали, что видели Киру на фотографиях. Владимир мог не узнать её. Но вы, я уверен, узнали.

– Неужели?

– Вы неизбежно должны были задаться вопросом: зачем бывшая жена вашего мужа оказалась на одном корабле с вами, да ещё и под другим именем? Совпадение? Маловероятно, но не исключено. Однако, думаю, что-то убедило вас в том, что это не случайность.

Яна презрительно усмехнулась.

– Допустим, вы даже каким-то образом догадались о её намерениях. Интересно, что бы вы предприняли, узнав, что вашего мужа собирается убить его бывшая жена?

Яна покачала головой и встала, всем своим видом показывая, что не желает тратить время на обсуждение подобной чуши.

– Парик! – вдруг хрипло каркнули из угла.

Все посмотрели на Машу. Она шмыгнула носом.

– У вас же полно париков, – хрипло, но твёрдо сказала она. – Вы вечно фотографируетесь в разных образах. Спорим, у вас есть чёрный длинноволосый парик. И красная бандана!

«Парик надо было выкинуть сразу!

Кира выдала себя. Здесь гадёныш не ошибся. Видели бы вы эту курицу, когда она услышала, что кто-то упал за борт и утонул! Даже слепой прочитал бы всё по её блёклой физиономии. Она так дёргалась – смешно посмотреть!

Сложить два и два было проще простого. Володька – лёгкий человек: даже не задумывался, кого он там хочет выселить из здания. Какая-то студия, какой-то театр… Но я-то помнила его разговор с префектом.

А самое главное – я вспомнила её. Больше всего меня поразило не то, как сильно она изменилась внешне. В ней появился внутренний стержень. Она по-прежнему была такая же дура, но у этой дуры отросли клыки.

Я люблю играть. Обожаю упоительное ощущение собственной власти – и лёгкости! Когда всё удаётся, всё складывается, как по мановению волшебной палочки. Ты – там, наверху, над всеми!

Как сказал этот… следователь: ты балансируешь на канате под восхищённые вздохи толпы.

Две недели сплошной скуки обещали превратиться в увлекательное приключение. Первое: одним ударом избавиться от упёртого престарелого хиппаря, чтобы сделать подарок Володе. Второе: уничтожить дрянь, которая осмелилась посягнуть на чужое. И, наконец – развлечься!

Сложный план, не спорю. Но тем больше удовольствие!

О, какая это была игра! Какая восхитительная шалость! Я пугала нашу курицу и хохотала про себя, наблюдая, как она мечется от растерянности к ужасу. Я чувствовала себя злым духом, дьяволёнком в женском обличье! Сначала – толкнуть её чахлого муженька, несильно, почти понарошку. Если бы удалось с первого раза, я бы даже немного огорчилась. Но он удержался.

С мальчишкой получилось ещё проще. Обойти бухту, где нырял Володька, надеть вторую маску… Плёвое дело!

Затем предстояло самое трудное. Я должна была убедить нашу курицу, что мы с Вовкой здесь ни при чём. И наслаждаться видом Киры Лепшиной, оказавшейся в ловушке.

А не рой другому яму, милая! И сама туда попадёшь, и твой волосатик, замотанный феньками по самые уши. А я вас сверху ещё и плиточкой придавлю, бетонной, весом в тонну. Я смогу, даже не сомневайся!

Обвал я устраивала очень осторожно, но всё равно немного не рассчитала. Несколько камней заехали Володьке по руке. Мне, конечно, было немного стыдно, но я утешала себя тем, что он пострадал за хорошее дело. Курица вскарабкалась по тропе, пыхтя и потея так, что я услышала её метров за сто. А потом засела в кустах, квохча и ужасаясь. Я хохотала про себя так громко, что боялась описаться. Боже мой, какая дура. И надо было видеть её лицо, когда она весь вечер шарахалась от той, которую считала убийцей. Эта полусонная Наташа даже не понимала, что происходит. Она, кажется, вообще мало что понимает.

А затем подошёл черёд последнего выхода. Финита ля комедиа! Зло наказано, справедливость торжествует! А самое прекрасное – наблюдать за тем, как паникует наша бывшая жёнушка, справедливо ощущая себя пассажиром корабля, несущегося к водовороту.

Я позволила ей немного расслабиться. Решить, что она контролирует ситуацию.

А затем убила её мужа. Кстати, это был лишь один из многих способов, и все до одного такие же изящные и красивые. В отличие от неё, я не опускалась до такой пошлости, как столкнуть человека за борт и удовлетворённо потирать ручки. Дешёвка!

Кто же мог знать, что сверху её седовласого червяка не отличить от матроса!

Дьявол, дьявол, дьявол! В дурацком же положении я очутилась. То, что эта идиотка, правильно поняв закономерность, совершенно обезумела, меня мало утешало. Я вовсе не сука с железным сердцем. Мне действительно было жаль мальчугана.

Но того, что случилось потом, я не могла предугадать».

– Нет у меня никакого парика, – лениво протянула девушка. – Голову прочистить не пробовали? Она у вас всяким дерьмом забита.

Илюшин сокрушённо покачал головой.

– Знаете, в чём ваша проблема, Яна?

– В том, что у меня дурная привычка разговаривать с самодовольными придурками.

– Рядом с канатоходцем всегда есть тот, кто страдает от их игры. Вы думаете, ваша жертва – она? – Макар кивнул на Киру, сидевшую на полу с распухшим от рыданий лицом. – Конечно, нет! Вот ваша жертва.

Илюшин указал на Владимира Руденко.

Тот замычал и сделал попытку сбросить полотенце.

– Я вам сочувствую, Владимир, – серьёзно сказал Макар. – Правда-правда. Жить с канатоходцем и не знать, где подставить руки, если он начнёт падать, – тяжёлое испытание. Отпечатки за него стирать! Камеры выбрасывать в море! А потом ещё начнётся следствие, и вы будете брать вину на себя! Учтите, у вас плохо получается притворяться. Всё, что произошло на бригантине, – чисто женская игра. Со стороны это особенно хорошо заметно.

Илюшин поднялся и задвинул стул на место.

– Вон сидит ваша настоящая жертва, – повторил он, глядя на Яну. – Даже если вы этого не хотели.

Девушка отвела глаза.

Глава 20

Когда Макар вышел на палубу из кают-компании, ему показалось, что наступила ночь. Небо вспухло гроздьями лиловых туч, в которых где-то далеко постреливали молнии. Сверху плескало холодной водой – то ли дождь, то ли волны перехлёстывали через борт, уже не отличить. Белые всплески пены были как разметавшиеся гривы несущихся лошадей.

Рядом возник Бабкин и без лишних слов принялся напяливать на него спасательный жилет.

– Где Маша? – спросил Илюшин, хватаясь за переборку, чтобы не упасть, и поймал себя на том, что кричит. Корабль переваливался, скрипел и охал, как старые качели. Ещё чуть-чуть – и они оторвутся и улетят ввысь.

– В рубке спряталась! – проорал ему на ухо Сергей. – Ты вот это видел?

Илюшин обернулся. Сперва ему показалось, что с неба стекают густые стальные потоки. Потом он понял, что это скалы. Серая стена из глыб, соединяющая небосвод и море. Казалось, она обозначает собой конец мира, место, после которого не будет уже ничего. Сверху сияла огромная жёлтая звезда, разгоняя темень. «Нет, не звезда, – подумал он, – какой-то рупор света». Кто-то ухитрился поставить здесь маяк мощностью с небольшую луну.

– Они далеко? – Макар показал на скалы.

Бабкин покачал головой, наклонился к нему, приставив ладонь к уху, и Илюшин закричал: «Далеко они?»

– Не очень! Нам надо обогнуть их. Боцман говорит, шторм не такой сильный, как он опасался!

– Что-то не похоже… – пробормотал Макар.

Он только сейчас заметил, что все паруса убраны. Однако бригантина двигалась, и довольно быстро. Макар прислушался: сквозь рокот волн до него доносилось негромкое, но уверенное бормотание мотора.

Значит, капитан всё-таки доставил их до Энеи, как и требовала Кира, сошедшая с ума от страха. Но свернуть вовремя и спрятаться от шторма Муромцев не успел.

– Здесь хоть есть где укрыться?!

– Порт на той стороне острова! Мы туда и направляемся!

Макар кивнул. Что ж, бухта недалеко, их посудина оснащена неплохим дизелем, а шторм не настолько разыгрался, чтобы представлять реальную угрозу. Их не выбросит на скалы и не утопит. «Можно себя поздравить. Кажется, из этой переделки я выберусь живым!»

И тогда он увидел «Одиссея».

Никита Будаев стоял перед приборной панелью улыбаясь. Хозяин яхты был в рубке один. Адриана он выгнал – тот выводил его из себя своим нытьём. А Шошана, узнав, что затеял Никита, в восторге ринулась на палубу и теперь застыла на носу, как резная статуя: волосы развеваются, тело устремлено вперёд. Она жаждала крови.

Саламат скрылся в одной из дальних кают. Дальних – то есть самых безопасных. Но не страх руководил им. Никите никак не удавалось разобраться в телохранителе, заглянуть в самую сердцевину его дикой души, в которой таились неизвестно какие демоны. Но одно он знал точно: Саламат бесстрашнее всех их, вместе взятых.

Телохранитель призывал одному ему ведомых духов, которые должны были защитить Никиту в предстоящем деле. «С водой тяжело, – известил Саламат. – Заранее готовиться надо, долго». Будаев не слишком верил во всё это. Вернее, не знал, верить или нет. Иногда Саламат просто ошеломлял его своими способностями. А иногда Никите казалось, что его предвидения – просто совпадения. Как бы там ни было, Саламат заперся, и из его каюты доносились завывания и горловые выкрики. Так что Никита в одиночестве остался в ходовой рубке и мог наблюдать представление из первого ряда.

Свою любимую синюю картину он предусмотрительно захватил с собой и поставил у стены.

Греки на острове не соврали: «Мечта» действительно подобрала сбежавшего сыщика. В бинокль Никита видел людей, суетившихся на палубе, и среди них вихрастую светлую башку.

– Рад встрече, господин Илюшин, – процедил Никита. – Вижу, вы тоже нашли убийцу моей жены!

Расстояние между судами стремительно сокращалось. Никита подумал немного, выложил на листе бумаги ещё пару снежных дорожек, наклонился и резко втянул в себя сначала одной ноздрёй, потом другой.

В голове полыхнуло чистым, белым, и сразу наступила зима. О-о-о, как кристально ясно и прозрачно всё вокруг! Он уже и без бинокля видел на борту бригантины сыщика и, неподалёку от него, знакомую грузную фигуру.

– Здравствуй, папа, – нежно улыбнулся Никита.

По стеклу рубки во все стороны поползли струйки воды. В их очертаниях, если приглядеться, можно было увидеть знакомое лицо с морщинами на лбу.

Отец, везде его отец, куда ни взгляни!

– Думаешь, только ты способен отнимать? – укоризненно спросил Никита. – Нет, папа. Я слишком многое тебе прощал. Когда ты отрёкся от меня – простил. Когда мама из-за тебя погибла – тоже. Но теперь хватит. Всему есть предел, даже моему резиновому терпению.

Фраза про резиновое терпение так насмешила его, что он захохотал. И хохотал до тех пор, пока взгляд его не упёрся в собственное полотно.

Затонувший корабль, до половины борта ушедший в донный песок, с трупами, живописно развешанными на мачтах. Никитин вариант новогодней ёлки. Морская ёлочка, зажгись!

Он снова радостно засмеялся при мысли о том, какой шедевр сотворил своими руками. И какой сотворит сейчас.

«Бригантина «Мечта»… Ты даже не представляешь, дорогой, какая у меня мечта!»

Никита раскрыл объятия отцу и закричал во весь голос:

– Встречай меня, папа!

Макар не верил своим глазам.

«Этого не может быть. Он не настолько безумен!»

Яхта приближалась, сокращая расстояние с каждой секундой. «Одиссей» летел на них, как пуля, выпущенная в цель.

– Таран! – заорал Илюшин во всю глотку. – Они идут на таран!

Время сначала растянулось, а потом рассыпалось на отдельные мгновения, выхваченные фотокадры без звука, без движения.

Маша в оранжевом, под цвет волос, жилете, зачем-то бегущая к нему из рубки.

Синеглазый старик-боцман, вскинувший руки, словно в попытке остановить яхту.

Широкий столб света, прорезающий сверху дождь и мрак.

«Одиссей» на полном ходу врезался в бригантину.

Макара отшвырнуло спиной назад, как щепку. Он ударился о переборку, свалился на палубу и поехал вниз, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь. Шум ветра, вопли людей, грохот разбивающихся волн – всё заглушил страшный хруст, от которого хотелось заткнуть уши и завыть, лишь бы не слышать его.

Илюшин упёрся пятками в кнехт и сразу вскочил. Он бросился к тому месту, куда пришёлся удар «Одиссея», опасно перегнулся через край, едва удерживая равновесие на гуляющей вверх-вниз палубе, и увидел, что Никита достиг своей цели. Он пробил обшивку корабля.

Бригантина содрогнулась всем корпусом, когда в пробоину хлынула вода.

«Одиссей» сдал назад. Блестящий чёрный нос, длинный, как пика меченосца, был разбит, из покорёженного корпуса торчали какие-то металлические лохмотья. Но он двигался, в отличие от изувеченной «Мечты». Более того, он готовился ударить второй раз.

Илюшину показалось, что за тёмным непроницаемым стеклом рубки он различает знакомое лицо. Зубы, оскаленные в хохочущей гримасе. Колючие чёрные глаза, похожие на дырки от пуль. За его спиной раздавались крики, старпом выводил людей из кают-компании, на воду спускали спасательные шлюпки, а Макар не мог оторвать взгляда от рубки, вспучившейся, как шишка на лбу.

«Одиссей» снова двинулся на них.

Вопли, ругань, пиратский хрип ветра, хлёсткие пощёчины волн – всё смешалось в чудовищную какофонию кораблекрушения. Макар успел крикнуть «Спасайтесь!», и тут яхта ударила их снова.

Второй удар был страшен. Он пришёлся над проломом, усугубив начатое, и Илюшин с ужасом увидел, как раскалывается палуба корабля, щерясь острыми зубьями обломанных досок. Сам он только что стоял возле борта – а в следующий миг уже лежал очень далеко от этого места, рядом с каким-то перевёрнутым сундуком, из которого выплывали ласты. В висках шумело однородно, без остановки, снова бил колокол и глухими тамтамами отзывались удары сердца. Во рту было солоно – сначала он решил, что от морской воды, потом понял, что от крови.

Кажется, он провалялся не меньше минуты. Во всяком случае, когда у него хватило сил поднять голову, «Одиссей» снова был далеко. Нос яхты издалека выглядел как груда металлолома.

– Чтоб ты провалился, мстительный ублюдок, – пробормотал Илюшин.

Его схватили, поставили на колени. Бабкин что-то орал – Макар не разбирал ни слова. Рядом с ним возникла Маша – мокрая с ног до головы, по подбородку течёт струйка крови – и тоже попыталась его поднять.

– …в шлюпку! – заорал на неё Сергей.

Илюшин обернулся и увидел, как Владимир Руденко, уже развязанный, помогает забраться в раскачивающуюся лодку сначала Кире, потом своей жене. Стефан с Наташей уже сидели внутри, вцепившись в борта. Ему было видно, как юноша вскакивает, тащит на себя Киру, опрокидывается, и оба падают на дно.

Илюшин, беспомощно скребя ослабевшими ногами по скользкой накренившейся палубе, хотел сказать, что не надо в шлюпку! Будаев перетопит их всех! Он вернётся и закончит то, что начал, им нужно придумать что-то другое, нужно остановить его!

В этот момент корпус корабля перекосило. Одна его часть осела ниже другой. На глазах Илюшина левая шлюпбалка с пронзительным визгом начала сгибаться.

Те, кто уже был в шлюпке, полезли обратно.

– Вторую! – донёсся до Илюшина крик капитана. – Готовим вторую!

Макар на секунду закрыл глаза. Даже если Будаев не вернётся, им не выбраться на эти скалы. Волны разбивались о них вдребезги, как стеклянные, и мириады осколков рушились вниз, чтобы снова слиться в единую армию волн. Вечный штурм, обречённый на вечное поражение. Их разнесёт в щепки, если они сунутся туда.

У Илюшина мелькнула мысль: как, интересно, Маша воспринимает происходящее? С её склонностью из любого пустяка делать катаклизм? Должно быть, в её представлении сейчас происходит катастрофа мирового масштаба, борьба добра и зла, приближающаяся к грандиозному финалу…

Маша, безуспешно пытавшаяся поднять Илюшина, в эту минуту думала одно: «Утонем нахрен. Утонем нахрен. УТОНЕМ ЖЕ НАХРЕН!» И где-то на заднем плане сквозило сожаление о том, что бабушка с дедушкой никогда в жизни не будут таскать осиротевшего Костю в музыкалку, хотя у него слух и природное чувство ритма.

«Одиссей» вновь начал приближаться, и Макара осенило:

– Серёга, где пистолет?!

Бабкин непонимающе замотал головой.

– Ты забрал у Киры пистолет! Где он?!

Илюшин хотел объяснить, что он задумал, как вдруг Маша выпустила его и села, уронив руки. Она стала похожа на суслика. От этого Илюшин вмиг очнулся, потому что должно было случиться что-то невероятное, чтобы посреди всего этого безумия Маша перестала помогать ему и превратилась в грызуна семейства беличьих.

Бабкин, кажется, решил, что жена ранена. За ними хрустели и лопались доски корабля, их предсмертные крики отдалённо напоминали выстрелы. Он схватил её за плечи, затряс, лицо его побелело.

– Где? – орал он. – Покажи – где?

Маша показала, но только не на себя. Она вытянула руку вперёд, как сомнамбула, и ткнула пальцем в то, что в первую секунду показалось Макару двумя здоровенными рыбинами.

А потом волна, хозяйничавшая на палубе, вынесла прямо на них две ласты с порванными проушинами, соединённые какой-то прищепкой.

– Они тебе не помогут! – заорал Сергей. – Брось!

Маша отчаянно затрясла головой. Она быстро наклонилась и схватила ласты, как будто не было ничего важнее, чем эти два куска резины. Она посмотрела на них, потом на капитана, боровшегося со второй шлюпкой, у которой сорвало крепления. Губы её быстро зашевелились.

«Это не Муромцев!»

Бабкин выхватил у неё ласты. Маша взглянула на него с отчаянием и крикнула снова, так что Илюшин не прочитал по губам, а услышал:

– Это не Муромцев!

Маша отлично помнила, как стыдливо отводила взгляд от капитана, идущего купаться в одних плавках. От дурацкой неловкости она тогда уставилась на его ступни – огромные волосатые лапы размера сорок пятого, а то и сорок шестого.

Ласты в руках Сергея были меньше как минимум на три размера.

– Это не Муромцев, – в третий раз повторила она. – Невозможно! Мы ошиблись!

– Почему? – крикнул Илюшин. Он не желал признавать, что рисунок калейдоскопа, сложившийся так легко и удачно, оказался ошибочным.

– Он бы в эти калоши не влез! – проорал в ответ Бабкин.

Илюшин бросил взгляд на ласты – и понял. Они были бы малы даже ему.

– А другие? – с отчаяньем крикнул он. Не может быть, чтобы он так промахнулся!

– Нет! Другие – не рваные!

Мысли о спасении собственных жизней на короткий миг отступили перед открытием, что они обвинили капитана зря. Муромцев не мог надеть эти ласты! Значит, это не он был на «Одиссее»! Не он – убийца!

Но тогда – кто?

Все трое уставились на того, кто помогал капитану спустить на воду вторую шлюпку. Они вспомнили об одном и том же.

Как быстро и тихо двигается этот человек при необходимости.

Как он невероятно вынослив и силён.

Как легко он справился с Владимиром Руденко.

Как пылко он любит этот корабль.

Маша на секунду зажмурилась. «Всё у него было старое, кроме глаз, – вспомнила она, – а глаза были цветом похожи на море: весёлые глаза человека, который никогда не сдаётся».

«Они так смотрели на меня, как будто всё понимали.

Ничего вы не понимаете, ребятки. Может, вон тот, сероглазый найдёныш, ещё мог бы что-то дотумкать. А рыжая и медведь – не. Никак.

Это ведь про меня история, которую Козулин рассказывал. Моряк, заключивший пари с морским дьяволом, – это я сам. Слишком поздно это понял. Если бы раньше, может, всё сложилось бы иначе.

Когда Муромцев первый раз заговорил о том, что «Мечта» не окупает себя, я как-то особо не задумался. Расходы по такому кораблю большие, что правда, то правда. Но ведь туристы у нас всегда бывали. В сезон, конечно. Зимой-то мало кому интересно так развлекаться.

Но когда это случилось второй раз… Не то чтобы я насторожился. Если тебя игла кольнула в сердце, ты не насторожишься, нет. Это как-то по-другому называется.

Я залез в нашу бухгалтерию – и схватился за голову. Мы шли ко дну, братцы. Так бывает: снаружи солнечно, паруса гудят на ветру, а на самом-то деле ты уже глубоко под водой, и наверх тебе не выплыть.

Попробовали мы поднять стоимость поездок – сразу отсеялась половина гостей. Поискали, кто подаст бедным морякам на возрождение старинного судоходства, – желающих не нашлось. Наша «Мечта» – обманка. Не настоящая бригантина. «Не ау-тен-тич-ная». Во как мне сказали в одном фонде, куда я припёрся клянчить деньжат.

Чтоб у вас кишки сгнили, сухопутные шлюхи, хотел сказать я, глядя на их притворно огорчённые морды. Что вы понимаете в настоящем! Распирающее тебя откуда-то из живота счастье, когда идёшь под парусом, и ветер поёт, и душа поёт следом за ветром – оно что, бывает поддельное? А когда чайки кричат и срут на тебя сверху жидким, а ты всё равно хохочешь, как дурак, от радости – это что, тоже подделка? Как это назвать, а, казённые вы рыла?!

Ничего такого я им не сказал. Ушёл и стал думать.

Галина – богатая тётка. Из тех, у кого не монетки, а купюры к ладоням прилипают. С моим Ильёй Ильичем они давно жили как чужие, хоть и не разводились. Не могла она ему простить, что он от сына отказался, когда тому помощь требовалась.

Муромцев, если бы разбогател, уж конечно, потратил бы деньги на корабль. И жил бы я при нём до самой смерти, а больше мне и мечтать не о чём.

Я заманил её на бригантину. Сколько коварства мне для этого потребовалось – не рассказать словами. Матёрый хитрый лис по сравнению со мной выглядел наивным цыплёнком. Талейран шляпу свою съел бы от зависти. Но я уломал и его, и её. Крутился ужом, вился ласточкой. Всё ради неё, ради моей «Мечты».

А когда Галина поняла, что капитан не собирается валяться в ногах у сына и вымаливать его прощение, было уже поздно. Ловушка захлопнулась: мы были в море.

Это я подсказал ей, что выпивка у Козулина. А Козулину ещё на берегу подсказал, что неплохо бы запастись кое-чем. Чтобы, значит, с собой всегда было.

Люди – они ведь доверчивые. Видал я одного человека, который утверждал, будто дети – это маленькие взрослые, подлые и вредные. Ерунда. Это взрослые – крупные дети. Покажи одному конфетку, а другому блестяшку, поговори с ними ласково, и они у тебя в руках.

Наш лейтенант, любитель пинг-понга, в той части, где я служил когда-то, научил меня многому… Кое-что я предпочёл бы забыть. Может даже и всё. Но если уж у тебя в руках оказалась бритва, глупо бриться топором.

Вышла Галина на палубу сама. Я только малость помогал. Придерживал, как будто мы с ней оба выпимши и идём в обнимку. А когда она встала у борта, я сунул в ножны лезвие, которое всё время держал возле её печёнки, и несильно ударил сзади по голове.

Вскрытие ведь было формальным. И уж подавно никто не стал искать гематому чуть ниже затылка.

Галина упала в воду уже без сознания. Как тонула, я и не видел. Так, мелькнуло белое что-то в волнах – и пропало.

Когда я узнал, что почти всё её наследство досталось Никите, даже развеселился чуток. Из всех поганых говнюков на этой земле провидение выбрало самого гнусного, чтобы осчастливить его тем, что ему и не требовалось. Моряки говорят: детёныш акулы – тоже акула. Никита пошёл в мать, деньги у него всегда водились.

Шутка фортуны, мать её ети.

Что ж, а мы её перешутим, решил я. Похоже, кто-то там сверху подсказывает мне, что Никите Будаеву вышел земной срок жизни. Зря, что ли, сорок лет назад я пачками убивал людей, которые и вполовину не заслуживали смерти так, как этот поганец с сытой харей?

Первый удар меня ждал, когда я доплыл до «Одиссея» и понял, что на него не забраться тем способом, на который рассчитывал. Я-то думал бросить ласты на палубе, сделать своё дело и тихо уйти. Но без лесенки весь замысел оказался под угрозой. Оставить ласты в воде? Во-первых, будут расследовать убийство и найдут, во-вторых, обратно до «Мечты» без этих резинок мне попросту не добраться.

Я уже решил, что не судьба, и надо возвращаться обратно. Но тут на глаза попалась верёвочка. Плавала себе вокруг, как червяк. Тут-то я понял, что возвращаться пока рановато.

Эх, знать бы, где переиграть свою жизнь, так я бы ту верёвочку разрезал на куски и скормил рыбам раньше, чем она доплыла до «Одиссея».

Потому что когда я привязал ласты, залез по якорной цепи, прошёл в самую большую каюту и убил бабу, то понял, что Никиты здесь нет. Я это почувствовал даже раньше, чем охрана ворвалась. Лучше бы они сидели в своём закутке. Сами выбрали свою судьбу, что ж поделать.

Для верности я обошёл кораблик, но когда увидел, что моторки нет на месте, сразу развернулся. Этот поганец уехал на берег.

Вот тут-то, хлопцы, меня и накрыло. Значит, всё зря я затеял. Никита теперь никого к себе и близко не подпустит. Четырёх человек я убил, а всё напрасно.

«Мечта» – не моя, и моей никогда не будет.

Словно для того, чтобы добить меня, подлая верёвочка застряла между звеньев. Я уж и так её, и эдак – узел не развязывается! Я хвать за ножны – а нож-то я первым делом выбросил, как выбежал на палубу. Что на дне лежит, то против тебя голоса не подаст.

Без ножа, без ласт, да ещё и дело своё не сделал! Такое злое отчаяние меня взяло, что я дёрнул за ласты – и они остались у меня в руках. Ну, хоть что-то…

Долго я ходил смурной, лицо прятал. А потом Козулин заподозрил неладное. Да только грешил он не на того человека. Мастер наш не то чтобы убить – даже и подумать о подобном не мог бы.

Знаете, как старая ветошь, которая только выглядит приличной тряпкой, расползается в руках? Так и жизнь моя стала расползаться – только успевай латать дыры. Я от тоски принялся подумывать, как бы всё-таки Никиту завалить, пока он новую бабу не нашёл да отпрысков не успел настругать. Получит наш капитан наследство – и заживём! Эх, заживём!

И чем больше я об этом размышлял, тем привлекательнее мне казалась моя идея. Иной раз по ночам даже, грешным делом, всерьёз думал: вот появится передо мной дьявол с головой Никиты на тарелочке – я ведь возьму у него эту тарелочку! И цену за это заплачу свою, положенную.

Но если ты заключаешь пари с морским дьяволом, будь готов к тому, что дьяволом окажешься ты сам.

Только вот тяжело в его шкуре.

Устал я, хлопцы.

Правда, устал.

Режиссёр Аркадий как-то сказал обо мне что-то вроде: «У него были глаза человека, который никогда не сдаётся». Думал, я не слышу. А я слышал.

Но сейчас я понял: иногда лучше вовремя сдаться. Признать, что не получишь то, что хочешь. Отступить. Я не знаю, когда моя «Мечта» превратила меня в дьявола. Только это ведь он смотрит на вас из моих глаз, ребятки, и прикидывает, скольких из вас нужно отправить в ад, чтобы моя бригантина вечно носила меня по синим волнам.

Одно хорошо.

Человек-то во мне тоже пока никуда не делся».

– Яков Семёныч, ну зачем, зачем?!

Маша сама не заметила, что простонала это вслух.

А в следующую секунду «Одиссей» нанёс последний, третий удар. Он был слабее предыдущих, но истерзанному кораблю не хватало лишь его. Послышался почти человеческий стон, и грот-мачта, треснув, рухнула в воду, подняв огромную волну.

– Бежим!

Схватив Машу за руку, Бабкин ринулся к спасательным шлюпкам. Макар устремился за ними. Но, добежав, они встали: шлюпка была набита под завязку. Завидев Машу, Темир Гиреев со старпомом одновременно рванулись из неё, но тут тормоз лебёдки сорвался, и тросы быстро пошли вниз. Маленькая лодка с людьми полетела навстречу морю. Её подхватили волны.

Маша, Бабкин, Илюшин, боцман и капитан проводили её взглядами. Шлюпка ударилась о поверхность моря, подпрыгнула и закачалась. Снизу на оставшихся на корабле были обращены испуганные бледные лица, с Машиного места казавшиеся одинаковыми, как пешки.

Муромцев дёрнулся.

– Уходит! – заорал он, показывая на яхту сына. – В первую, живо!

– Сломана же! – крикнул Яков Семёныч.

– Поправим!

«Одиссей» действительно уходил. Белый, как айсберг, чёрный, как земля. Макару показалось, что сквозь грохот он слышит безумный смех хозяина яхты.

Но когда они добежали до первой шлюпки, поддерживая друг друга, чтобы не смыло волнами, случилось то, чего опасался боцман. Оставшаяся лодка сорвалась с погнутой шлюпбалки и исчезла из виду. Громкий хлопок возвестил о её встрече с морем. Ни одного человека она не спасла.

Макар и Сергей переглянулись. Они впятером оставались на той единственной части бригантины, которая ещё поднималась над морем. Из шлюпки что-то кричали, но волны относили её всё дальше и дальше.

«Нет, – мысленно сказал себе Макар. – Пожалуй, не выберусь».

Ветер бил его в грудь так, словно хотел сломать рёбра. Он сбривал пенные бороды, расшвыривал их горстями. Дождь утих, но волны вскидывались перед ними, будто морской дьвол на дне в бешенстве стегал кнутом валы.

Бригантина «Мечта» шла ко дну.

Очередной порыв ветра сорвал с Муромцева капитанскую фуражку. Боцман бросился было за ней, но капитан остановил его.

– Яков Семёныч! Ну что ты, ей-богу… Давай-ка лучше жилеты наденем.

– А толку, Илюш?

Муромцев предостерегающе показал на троих пассажиров. Но было поздно: все трое услышали слова боцмана и верно истолковали их.

«Шансы на спасение, похоже, стремительно несутся к нулю».

«Ещё поглядим, мать вашу, какой тут толк».

«Господи, Костя, бедный мой…»

Странный высокий звук пронзил пространство – похожий не то на птичье пение, тянущееся на одной ноте, не то на мощный комариный писк.

– Господи Иисусе, – прошептал Муромцев.

Над волнами, скользя легко, как пёрышко, нёсся белоснежный аэроглиссер.

Матвей Ушаков сначала дозвонился до спасательной службы, а потом со всех ног бросился вниз. Он всегда знал, что аэроглиссер ему пригодится. Рыбаки крутили пальцами у виска, когда, дождавшись волнения, Матвей учился лавировать среди бурунов, поминутно рискуя разбиться о скалы. Они называли его чокнутым психом и самоубийцей.

Но он всегда знал, что наступит момент, когда глиссер себя покажет. С тех пор, как не стало жены, он слушал только себя – и, как показало время, правильно делал.

Матвей обогнул первую шлюпку, в которой прижимались друг к другу вымокшие до нитки и продрогшие люди, крикнул, что помощь скоро будет, и направил глиссер к обломкам «Мечты».

…Бригантина – вернее, то, что от неё осталось, – заваливалась набок. Накренившаяся фок-мачта тянула её за собой.

– Прыгайте! – закричал снизу Матвей. – Да прыгайте же!

Ветер притих, волны сгладились, словно по ним прошлись утюгом. «Ну же, давайте, – мысленно торопил он их. – Быстрее, быстрее, ребята!» Он достаточно времени провёл на этих скалах и знал, что затишье будет недолгим.

– Машка, жилет сними! – приказал Сергей.

– Что?

– Жилет, я сказал, сними! – рявкнул он. – Чтобы шею не сломать! Илюшин, ты тоже!

Он содрал жилеты с Макара и Маши, торопливо расстегнул свой и подтолкнул их к краю. Оборванные снасти, как лопнувшие струны, торчали из разломанного планшира.

– Маша, прыгай! Макар, и ты! Раз! Два! Вперёд!

Три тела вошли в воду почти одновременно. Илюшина Бабкин вытащил на поверхность за шиворот, Маша вынырнула сама. Аэроглиссер уже подлетел к ним, и Матвей швырнул с него жёлтый спасательный круг.

Неподалёку раздался громкий плеск. Капитан показался над водой, тряся головой, и быстро доплыл до летучей спасательной лодки.

Боцман остался на бригантине. Он стоял на самом краю и смотрел на них с усмешкой.

– Яков! – позвал Муромцев. – Давай!

Старик улыбнулся. Он выловил из воды капитанскую фуражку, зацепившуюся за леер, и нацепил на свою лысину.

– Яков Семёныч! – взревел Муромцев. – Не дури!

– Капитан однажды – капитан всегда, – сказал боцман. Но его никто не услышал.

Тонущий корабль накрыла волна. Аэроглиссер, заложив крутой вираж, ушёл в сторону.

– Яша! – страшно взвыл Муромцев.

Но его дикий крик не мог заглушить скрежета, раздавшегося, когда мачта, падая, ударилась о скалы. На секунду из волн вылупилось обросшее ракушками днище корабля, замерло на несколько мгновений – как качели в высшей точке. Какое-то время всем казалось, что сейчас раскроется голубое окно в потемневших небесах, и бригантина оторвёт невидимые канаты и полетит, преодолев силу земного притяжения.

Но это продолжалось лишь долю секунды. С всплеском, от которого можно было оглохнуть, корабль провалился обратно, в разошедшиеся воды, как в пропасть. Волны, изгибая шеи, кинулись наперебой, будто торопясь разорвать добычу. Некоторое время только бушующее море пены было видно там, куда провалилась бригантина. Потом новые волны смыли белые хлопья, и над обломками сомкнулась тёмная вода.

Все точки над «Ё»

Три дня спустя. Отель «Глория»

Стефан вошёл в комнату, где Наташа лежала, укутавшись в плед, и смотрела телевизор. Она провела в больничной палате двое суток с высокой температурой. Стефан дежурил при ней, и только сегодня, когда ей стало лучше, они смогли вернуться в гостиницу.

А час назад Стефан собрался с силами и подошёл к Аркадию, которого поселили в соседнем номере.

– Вы меня узнали, – утвердительно сказал он.

– Узнал, – согласился Бур.

– Почему не сказали?

– Не хотел ставить тебя и себя в неудобное положение. Неприятные общие воспоминания – лучший способ испортить отдых в хорошей компании.

Он улыбался. Стефан не понимал, отчего он улыбается.

– А тогда? – спросил он. – Почему вы не подали на меня заявление в милицию?

Бур молчал.

– Я всю жизнь хотел вас спросить, – голос у Стефана вдруг осип. – Вы знали, что это был я. Вы меня помнили. Вы не могли меня не запомнить! Почему? Я испортил вам представление. Испортил дверь! Сцену изгадил! Так почему вы никому не сказали, что это сделал я?

Бур почесал нос на редкость несолидным жестом. Он всё делал как-то несолидно.

– Мне трудно ответить на твой вопрос, – сказал он немного смущённо. – Но, видишь ли, за свою жизнь я научился лишь одной вещи, не относящейся к моей профессии. Я научился чувствовать, когда стоит солгать, а когда необходимо сказать правду.

Они помолчали.

– Значит, тогда вы подумали, что соврать будет лучше?

– Не подумал, – поправил режиссёр. – Почувствовал. Прости, но больше я тебе ничем помочь не могу.

Стефан вскинул на него глаза, а Аркадий Бур вдруг подумал, что в пареньке есть что-то общее с Атосом. Благородное, чистых линий лицо. Безупречная осанка. Непроницаемый тёмный взгляд. Странно, как он не рассмотрел этого тогда.

Но тут Стефан Зеленский улыбнулся, и сходство исчезло. Он стал просто обаятельным мальчишкой, которому Аркадий Бур когда-то, давным-давно, не испортил судьбу.

– Вы мне очень даже помогли! – сказал он и засмеялся.

Наташа свернулась под пледом.

– Можно? – Стефан взял у неё пульт и приглушил звук. Присел на край дивана.

– Принёс?

– Конечно!

Он вынул из кармана маленькую коробочку и протянул девушке. Она поспешно схватила её, вытряхнула на ладонь комочек пластмассы, похожий на крупную фасолину, вложила в ухо и с облегчением откинулась на подушку.

Недалёкий врач, мимоходом наклеивший на девочку ярлык странного, холодного и неприветливого ребёнка, случайные знакомые, удивлённые монотонностью и невыразительностью её речи, не знали, что настоящая проблема Наташи – врождённое нарушение слуха, которое прогрессировало с каждым годом. А тётя Соня, сразу безоговорочно поверившая в аутизм племянницы, не стала искать других причин её необычного поведения. И только в подростковом возрасте неравнодушная учительница помогла ей осознать проблему – и найти решение.

Слуховой аппарат был для Наташи Симоновой настоящим сокровищем, пропуском в обычную жизнь. И, сидя у мачты, под дулом пистолета и потом, сражаясь с волнами, девушка думала не о том, что она может погибнуть, а лишь о том, что драгоценная коробочка осталась в каюте. И теперь, когда Стефан принёс новый аппарат, она не могла терпеть ни одной лишней минуты душной глухоты.

Стефан посмотрел на просветлевшее лицо подруги и собрался с духом.

«Я научился чувствовать, когда стоит солгать, а когда необходимо сказать правду…»

– Помнишь, ты сердилась, что я беру твою одежду?

Наташа не кивнула – это было лишним. Разумеется, она помнила.

– Видишь ли… Я всё время боялся, что ты уйдёшь, – Стефан говорил спокойно, но она видела, чего ему это стоит. – Протечёшь сквозь пальцы, как вода. Я никак не мог тебя удержать. И я подумал… Нет, не подумал – почувствовал… В общем, когда твои вещи были у меня в руках, мне казалось, что часть тебя – со мной. Что ты никуда не денешься. И пока я держу их, так и будет.

Наташа приподнялась от изумления.

– Чш-ш, – попросил он, – лежи.

Но она всё равно села.

– Ты брал вещи, потому что хотел меня удержать?

Стефан залился краской. Она впервые видела, как он краснеет.

– Прости. Очень глупо, я знаю.

Глупо? Она понимала его маленькое шаманство, как никто другой! «Я думала, что он берёт мои вещи, потому что не придаёт им никакого значения. А оказывается, он брал их, потому что придавал им слишком много значения».

Всё это время она пыталась научиться кого-то любить. С тех самых пор, как врач назвал её эмоционально ущербной, не способной на нормальные человеческие чувства. Это был её эксперимент над собой: вызвать в себе тепло не по отношению к вещам, а по отношению к тем, кто заботится о ней.

В первый раз ничего не получилось. Она очень старалась играть по тем правилам, которые установил для неё муж, но всё равно всё закончилось плохо.

И вот теперь правил не было. Никаких. Этот мальчик ничего не требовал, ни к чему не принуждал, он довольствовался тем, что потихоньку брал её вещи, как вор, надеясь оставить у себя хотя бы тень любви.

Хотя бы иллюзию.

У Наташи перехватило горло. Вот это, растущее в глубине, смешанное из боли, жалости, тревоги, нежности и спокойного счастья от того, что её так сильно любят, – вот это и есть оно, то, что она искала?

Она прикрыла веки, и ей представилось ожерелье: светло-синее, как край моря, с медовыми искрами. Она видела его так отчётливо, как будто оно уже лежало в руке. Она возьмёт янтарь, много янтаря, из которого рождаются свет и сияние, и сочную бирюзу, и воздушный голубой лазурит, и сделает из них украшение для себя. В нём будет их история – его и её – и она никогда не кончится.

– Чему ты улыбаешься? – удивлённо спросил Стефан.

Наташа открыла глаза.

– Тебе.

Неделю спустя. Где-то на побережье Греции

Сеня с трудом выбрался на берег и рухнул на песок. Макар Илюшин не узнал бы своего охранника-голема в этом перепуганном до смерти человеке. Он тяжело дышал и постоянно оглядывался, словно из ночного моря за ним могла вылезти какая-то страшная тварь.

Над его головой сверкали звёзды, в воде слабо светился планктон. Но Сеня не замечал красоты этого места. Всё заслоняла другая картина, та, что он увидел, спасаясь с яхты.

Сколько ни жмурь глаза, невозможно стереть жуткие воспоминания. Они словно отпечатались на сетчатке. Зачем он заглянул в иллюминатор?! Задумал бежать от полоумного Будаева, едва не угробившего кораблик и всех, кто на нём, – так беги, не оглядывайся! Но что-то притягивало его к единственному светящемуся пятну на спящем корабле.

От воспоминаний ему не избавиться до самой смерти. Звериные морды, скалящиеся со стен. Обнажённый до пояса Саламат, перемазанный чем-то красным. И лежащий на полу хозяин. Руки разбросаны, рот разинут в безмолвном крике.

Саламат поёт. Лезвие сверкает в руке. Он раскачивается, и Сене кажется, будто стены каюты раскачиваются вместе с ним. Вокруг шумит тайга, мчатся олени. Саламат поёт. Кровь поёт – его и чужая, Сеня слышит её зов и сам хочет петь вместе с ними. Но с губ его срывается только вой, и этот звук приводит его в себя.

Нет никаких оленей. Нет никакой тайги. Над ними каменный свод, внизу плещется солёная вода.

Саламат отрывает глаза от распятого на полу Никиты. Смотрит в окно. Всего на миг они встречаются взглядами. А потом Сеню продирает такой ужас, какого он не испытывал никогда.

Чьи-то голоса шелестят в его голове. «Чужая смерть – всегда чья-то жизнь. Найди того, кто принёс много смерти. В мире всё уравновешено. Если всё сделаешь правильно, он принесёт много жизни».

Сеня мотает головой и затыкает уши, но голоса никуда не исчезают. «Человек должен быть сильным, ты возьмёшь его силу и передашь нам». Шумит тайга, мчатся олени, древнее племя движется за оленями следом. «Где была кровь, прорастёт мох, в нём созреет красная ягода. Береги этого человека, охраняй его до тех пор, пока не придёт время».

Время пришло.

Саламат больше не глядит на него. Сверкает вскинутое лезвие. Перстни с блестящими камнями – голубым и жёлтым – занимают отведённое им место в жутком натюрморте. Сеня пятится, переваливается через борт… Тёмная вода вокруг – как лужа крови, он плывёт из последних сил от проклятого корабля.

Месяц спустя. Квартира Макара Илюшина

Звонок вырвал его из сна.

– Макар, ты видел новости?

Илюшин зевнул и перекатился с одного бока на другой. За окном тараторил по подоконникам московский дождь, мелкий, но многообещающе вредный. «На неделю зарядило», – подумал Макар, а вслух сказал:

– Ты мне звонишь в восемь утра, чтобы обсудить новости? Там что, атомная война?

– Нет, гораздо интереснее. Будаева убили.

Вскоре Макар сидел у него.

– Жертвоприношение, – сказал Бабкин, разрезая на дольки яблоко. – Я от своих ребят знаю подробности. Никиту прикончил его собственный телохранитель. Ты не представляешь, как всё это выглядело, когда… В общем, когда нашли яхту неделю назад. Кстати, они бросили якорь в какой-то пещере, можешь себе представить? Натуральная пещера! Громадная! Эх, жалко, меня там не было…

Илюшин оторвал хвостик от яблока и повертел в пальцах.

– Откуда известно, что это именно жертвоприношение?

– Во-первых, там все признаки обряда. Головы разных животных на стенах, рыбьи и птичьи внутренности… Травы всякие, свечи. Кровью начерченные знаки на полу и стенах. Кольца, отрубленные прямо с пальцами и пристроенные к какому-то рисунку. Наши позвали старичка, который специализируется на всяких ритуалах монгольских племён. Он глянул фотографии и подтвердил, что это сложные обрядовые действия. Говорит, что каляки-маляки на стенах, которые, между прочим, телохранитель не только будаевской кровью рисовал, но и своей собственной – это особые знаки перенесения жизненной силы. Я тебе примитивно очень излагаю, он куда подробнее всё расписывал.

– А во-вторых?

– Навели справки о его телохранителе. Саламат Нуур, потомственный шаман очень маленького племени. Их там полтора инвалида. Ну, человек двести, от силы двести пятьдесят. Старичок всерьёз утверждает, что Саламат пытался сохранить жизнь вымирающего племени. И для этого избрал Будаева.

– А что с остальными случилось? – быстро спросил Макар. – С теми, кто был на яхте?

– Двое охранников погибли ещё во время шторма, – сказал Бабкин. – И судя по всему, это были те самые, которые напали на тебя. Одного смыло за борт, другой сломал позвоночник. Шошане и танцору очень крупно повезло: во-первых, они не покалечились, когда Никита направил «Одиссея» на таран, а во-вторых, Саламату они для его ритуальных дел не понадобились. Чокнутый шаман запер их в каютах, как и ещё одного охранника, здоровенного такого лба, кажется, Василия Степанцева. А четвёртый в эту самую ночь решил сбежать с «Одиссея» и случайно подглядел часть обряда. Его поймали неподалёку от границы. Между прочим, слюнявого и трясущегося. Он-то и рассказал, кто убил Будаева.

Илюшин выслушал всё это в полном молчании.

– Его нашли? Саламата?

– Нет, исчез бесследно.

Макар не выглядел удивлённым.

– Ты что-то такое подозревал? – прямо спросил Сергей.

Тот покачал головой.

– Нет. Но у меня было ощущение… сложно выразить… как будто он там по делу. В какой-то мере так оно и оказалось.

– А интереснее всего, – сказал Бабкин после долгой паузы, – что, хотя я не верю во всю эту фигню с жертвоприношениями и прочей мутью, ровно десять дней спустя после убийства Будаева вышло одно интересное постановление. Монгольские власти вдруг зашевелились.

– И что там?

– Разрешение круглогодичной охоты на оленей, выделение средств на развитие языка, организация ветслужбы, медслужбы… В общем, всё то, чего они добивались долгие годы.

– Хоть какая-то польза от Никиты, – заметил Илюшин и выбросил оторванный яблочный хвостик в раковину.

Оба помолчали.

– А как там наш режиссёр со своей боевой супругой? – спросил Макар.

– Бур ставит новый спектакль, ударился в работу. Кире, думаю, потребуется время, чтобы прийти в себя.

Макар легкомысленно отмахнулся от проблем Лепшиной:

– Приходить в себя она будет не в тюрьме, а остальное не так уж важно. Если бы Руденко, как собирался, заявил о захвате заложников, её дела обстояли бы куда хуже.

– Если бы Руденко, как собирался, заявил о захвате заложников, – передразнил его Бабкин, – они с Яной сейчас были бы под следствием по делу об убийстве матроса. Руденко кто угодно, но только не дурак. А уж его бешеная жена – тем более. В их интересах соблюдать договорённость: они молчат про Киру, все остальные молчат про смерть бедолаги Антона.

Он потёр лоб.

– Тебя что-то беспокоит? – поинтересовался Макар.

– На Киру мне плевать. Она никого не убила. Но Руденко остались безнаказанными, и мне это не по душе. Два покушения на убийство, одно убийство… И эта женщина продолжает наслаждаться жизнью.

Илюшин неожиданно расхохотался.

– Ты чего?

– Наслаждаться жизнью? Ты шутишь!

Бабкин непонимающе нахмурился.

– Серёга, ты просто образчик наивности. Владимир Руденко получил болезненный щелчок по носу, оставшись без театра Аркадия. Он, победитель по жизни, остался в позорно проигравших.

– Допустим, а при чём здесь Яна?

– Но ведь это её вина. Она дала Кире и Аркадию оружие против себя, когда убила матроса и вообще ввязалась в эту историю. Неужели ты думаешь, муж её за это когда-нибудь простит? Нет, мой недальновидный друг. Никогда.

– Так ведь она его спасла от Киры!

– Это ещё вилами на воде писано, решилась бы Лепшина напасть на Владимира или нет и чем бы всё закончилось. А поступок Яны – вот он, уже совершённый. Так что, поверь мне, для неё интересная жизнь, к которой она стремилась, только начинается.

Дождь требовательно побарабанил по стеклу. Бабкин распахнул створку, но вместо свежести ощутил только запах неискоренимого московского смога.

Он вспомнил, как стоял за штурвалом бригантины, и вздохнул.

Год спустя. Голландия

На верфи было шумно. Пронзительно кричали чайки, визг инструментов переплетался с их воплями. Муромцев прошёл мимо работяг в комбинезонах, вдыхая самый прекрасный запах на свете – запах свежих опилок, смешанный с солёными брызгами моря – миновал доки и остановился перед стапелями.

Его уже ждали. Все были в парадной форме: и Артём, и Темир, и даже Нафаня. Вот только Козулин по-прежнему выглядел совершенно несолидно, и бородёнка его бойко топорщилась во все стороны.

– Не соответствуешь! – упрекнул Муромцев доктора.

– Начхать!

– Отставить начхать! Шампанское где?

Старпом тотчас протянул бутылку.

Муромцев ударил о борт. Бутылка разбилась, послышались радостные хлопки, и он первый раз осмелился поднять глаза и охватить её взглядом от клотика до киля, целиком.

Она была прекрасна. Высокая корма, украшенная резьбой, устремлённые ввысь три мачты. Золотые доски корпуса соединялись стык в стык, подогнанные безупречно. Палуба глубоко прогибалась в средней части, как потягивающаяся кошка.

Маленькая, юркая, с великолепным парусным вооружением. Муромцев уже знал, что она будет маневренна и легка, послушна его руке, и что ей будет сопутствовать удача.

А значит, и ему.

Он произнёс про себя ту короткую молитву, которой научил его Яков. Странноватая молитва, если только подобает так выразиться об обращении к господу богу нашему. Но Яков часто произносил её с самым серьёзным видом, и только глаза его смеялись – не поймёшь, шутит или нет.

«Да хранит Господь всех, кто в море, и всех, кто хочет в море, и всех, кто не хочет в море. Всё равно рано или поздно каждый придёт к нему».

Все глаза были обращены к Муромцеву.

Он выпрямился, и могучий капитанский бас перекрыл и вопли чаек, и плеск волн, и скрежет инструментов, под которыми в эту минуту оживали новые корабли:

– Нарекаю тебя «Фортуна»!

Она скользнула в воду и закачалась на волнах, выставив в голубое небо острый белый парус, похожий на плавник.

Каравелла.