Иезуит,  вагонные  споры…

– Провожающим просьба покинуть вагон! – решительный тон проводницы не оставлял сомнений, что поезд «Москва – С.-Петербург» сейчас тронется.

Стройная колбаска выходящих неожиданно была раскидана по стенам тамбура ввалившейся тушей припоздавшего пассажира. Поразительно, но обычно многословное племя сентиментальных провожателей снесло хамский напор безропотно: уж слишком суров и монументален был вид опоздальца. Из необъятного рта гиганта разило дорогими сортами коньяка и трубочного курева, увесистая рыжая сумка буйволиной кожи плотными боками намечала ему фарватер, а полы кашемирового пальто заглушали робкие стоны случайно защемленных.

– Милая! Чайку в шестое сообрази! – даже не оборачиваясь, рявкнул пассажир и ,тяжело сопя, ввалился в двухместное купе. Благообразный, интеллигентного вида старикан при виде новоявленного соседа поежился и поглубже засунулся очками в толстый том «Сравнительного языкознания», демонстрируя всем своим несчастным видом нежелание общаться. Впрочем, столь явное пренебрежение никоим образом не повлияло на благодушное настроение тридцатилетнего детины – со свойственной ограниченным натурам радостной прямотой он пробасил:

– Ну что, папаша, будем знакомиться, я Миха Жилин, типа бизнесмен, в Питер еду по делам: решать вопросы. Да ты, отец, не бычись, ехать нам вместе целую ночь, так что, давай-давай колись, как тебя звать-величать?

– Семен Геннадьевич… кхм… филолог, еду на симпозиум, – грустно промямлил старичок и тяжко вздохнул.

– Ага! Академик, значит? – подмигнул маленьким свинцовым глазом Миха и споро начал выкладывать на столик снедь в ярких упаковках.

– Ну почему сразу академик? Всего лишь профессор…– неожиданно порозовел престарелый филолог.

– Отлично! – Глубокомысленно заметил Жилин и решительным движением свинтил пробку с невесть откуда взявшейся бутылки коньяка.– Давай, отец… за знакомство, – тостующий щедро плеснул в гранёные поездные стаканы.

– Позвольте отказаться, молодой человек…– профессор снял тоненькие очочки и сосредоточенно принялся полировать их белоснежным носовым платком.

– Да не стесняйся ты, Генадьич! – попутчик бесцеремонно вставил в холёную дворянскую кисть стакан,– закусон отличный, коньячок приличный! Не хочешь за знакомство, выпей за науку! Давайдавайдавайдавай! – наглец практически силком заталкивал ароматную жидкость в скорбный рот старца.

– Да-да, за науку, – постфактум неубедительно проблеял сухенький страдалец.

– От, малацца! Это по-нашему! Стояночка! Не закусываем – посылаем вдогонку ещё пару капель! Давайдавайдавайдавай… оп-па! Не стесняйся, Генадьич, балычок, севрюжка – наша исконная закусь.

Как это водится у русского человека, неожиданное поездное знакомство и чуть-чуть алкоголя пробили брешь в замкнутости. Разговор перешёл в хвастливую фазу. Пунцово пылающий, уже переодетый в дорожный «Адидас» Миха, в приступе исповедальной болтливости вещал профессору о жизненных проблемах.

– Генадьич! Ты думаешь нам, бизнесменам, легко? Нам не легко! Это раньше мы с Репой (это шеф мой) нормально доили Измайлово… хватало всем! Все были довольны! Пацаны – в день имели, сколько работяга в месяц… Сейчас уже не то! Мне Репа говорит: «Сейчас, Миха, другие времена! Сейчас на гоп-стоп никого не возьмешь… сейчас батонами шевелить надо! Бабки должны вращаться и приносить бабки-штрих». Генадьич, ты ж профессор, что такое бабки-штрих?

– Да! – Семен Геннадьич неожиданно попытался вскочить, но больно зашиб яйцеобразную лысину о боковой светильник. Потирая ушибленное место, профессор разразился монологом. – Вот вы, уважаемый, говорите «бабки». А кто-нибудь задумывался об этимологии этого слова? По моему скромному мнению, персонификация денежных знаков по феминотипу идет от глубинной матриархальной сущности нашего народа. Обожествление женщины в целом присуще общинному строю, который, моё глубокое мнение, не изжит окончательно в нашем народе. Общинные институты, пусть в извращенных формах, но живы!

– Я, вообще-то, за ловандос спросил…– ошалело пробасил Миха.

– Вот! – профессор потёр сухие ладошки.– Давайте, юноша, ещё по пять капель… угу! Давайте затронем временную трансформацию слова «деньги», смотрите, вначале это «деревянные»: хомо советикус относился к деньгам с презрением! Потом деньги становятся «зелёными», «деревянные» умирают! Термин «зелёные» привносится в общество нарождающимся классом челноков, но тут же возникает пренебрежительно-уничижительное «бабки» криминалитета, который, на первых порах, не празднует власть денег…

– Эээ-э, папаша, эко тебя занесло… Не надо про то, в чем не «копенгаген»! Мы к бабосикам всегда со всем уважением! Кто деньги любит, у того их есть! Вот сколько у тебя с собой?

– Ну, …шесть тысяч рублей… нас в общем-то встречают…– профессор пожал куценькими плечиками.

– Не любишь, ты, папаша, деньгу! И она тебя не любит! – Миха пьяно осклабился и вытянул из-под полки рыжий баул. – На! Смотри! Здесь, Генадьич, полмулика полновесных евреев! Все мои! Еду вкидывать в одну делюгу. Пощупай, не стесняйся, когда такое ещё увидишь. А ты говоришь, наука!

– Не зарывайтесь, юноша! Наука никогда не была дешёвой содержанкой у всяких там нуворишей! – профессор явно обиделся, завернулся в клетчатое казенное одеяло и демонстративно отвернулся к стенке.

– Чаю желаете? – засунулась было в купе дородная проводница.

– Нет! – единодушно выкрикнули недавние собутыльники. Миха зло хлопнул дверцей и погасил свет.

Проснулся Миха от жуткого сушняка. «Тылох-тылох, тылох-тылох, ты лох – ты лох» – постукивали колесные пары. – Ни фига я не лох… – подумал Миха и жадно ополовинил нащупанную в темноте бутылку минералки.

– Дед… Дед! Профессор? Минералочки хочешь? – ответом было молчание. – Генадьич, ты чё спишь или помер?– Миха щёлкнул кнопкой, купе замерцало тусклым дежурным освещением. Профессора не было. Баула с деньгами – тоже. На столе посреди остатков бурной трапезы притаилась записка:

«Лошара! Твой баул с баблосом исполнил Сеня Архангельский, гордись. Передавай Репе привет, он у меня на зоне в шестерках бегал, помнит меня по погонялу «Профессор». Лавэ пойдет на общее. Предъяву мне кидать, тебе не по чину и не по понятиям.»

Внизу записки стояла гордая подпись: Вор.

Миха, прочитав послание, резво выхватил из внутреннего кармана мобильник и затараторил:

– Михалыч! Да не спи ты! Короче, Профессор наживку проглотил! Ага! Баул фальшивых евриков и полкило наркоты! Найдёте по маячку. Вышел в районе Бологое. Я ему Михой Жилиным представился, который под следствием у нас. Так точно, товарищ полковник! Вор должен сидеть в тюрьме! Служу Отечеству!